К Смееду наверняка скоро нагрянут гости/Карл Эвальд Йоханнисен сосредоточенно всматривается в монитор компьютера, но по отсутствующему взгляду коллеги Карл все же понимает, что мыслями он где-то далеко. — Здорово, Эвальд, — говорит он, стукнув кулаком по краю стола. — Мечтаешь? Йоханнисен вздрагивает, и на миг по его лицу невольно пробегает сердитая тень. Секундой позже он спохватывается и с широкой улыбкой лениво откидывается на спинку стула. — Ба, ты что, сорвался с поводка или она добровольно тебя отпустила? — Ну, скажем, я ненадолго отпущен. Лоотса не видал? Я хотел спросить, может, он чего узнал у криминалистов. Эвальд Йоханнисен кивает в сторону буфета. — Рубает небось, как обычно. Слышь, хозяйка-то куда двинула? — Домой к Смееду. Она же говорила утром на совещании. — Ну да, я понял, она предпочитает встречаться с ним… так сказать, с глазу на глаз. Весьма осмотрительно с ее стороны, блестящая перспектива, по-моему. Карл Бьёркен смотрит на коллегу и быстро совещается сам с собой. Йоханнисен вечно не в настроении, но обыкновенно его сарказмы все же не настолько прямолинейны. Кой-кому назначение Карен Эйкен Хорнби врио начальника уголовного розыска явно поперек горла. Карлу очень хочется намекнуть насчет лисы и винограда, но он сдерживается. Сам он относится к Эйкен с симпатией и уважением; несмотря на грубоватость в манерах и некоторые другие досадные качества, в работе она всегда была на высоте. Однако и ссориться с Йоханнисеном ему неохота. Себе дороже — брякнуть что-нибудь не то насчет этих идиотских домыслов, другое дело, если б речь шла ком-то еще. Вдобавок новая роль — штука временная, и осторожность по части кадровой политики отнюдь не помешает. Когда Смеед вернется, Карен опять понизят, а акции Йоханнисена поднимутся. Поэтому Карл ограничивается туманной улыбкой, которую Эвальд Йоханнисен может истолковать как угодно. — Кстати, — говорит он, меняя тему, — вам с Астрид вроде надо было съездить на работу к Сюзанне Смеед? — Ну были мы там, правда, толком ничего не узнали. Начальница знай твердила, как она скорбит о случившемся, а персонал, который был на месте, по работе не особенно контачил с Сюзанной. Придется скатать к этим клоунам еще разок. — Мы с Эйкен только что беседовали с дочерью Юнаса, примерно с таким же результатом, — подхватывает Карл. — Не сумели вытянуть из нее ничего путного, девчонка все время злилась как черт. — Знаю, татушки, кольцо в носу и прочие прибамбасы, — хихикает Йоханнисен, пытаясь выковырять языком что-то застрявшее в зубах. — Вот как, ты с ней знаком? Мне показалось, они с Юнасом мало общаются. — Нет, я с ней незнаком, но пару недель назад Эрландсен показал мне ее в городе и сообщил, что это дочка Смееда. Бедолага! Сперва вся эта история с женой, а тут еще и дочурка, которая выглядит как отпетая наркоманка. – “Вся эта история с женой”? Ты о чем? Эвальд Йоханнисен засунул мизинец глубоко в рот, продолжая отчаянные попытки выковырнуть помеху, застрявшую в зубах. — Жлющая штерва, — невнятно бормочет он и тотчас вытаскивает мизинец изо рта. Рассматривает “добычу” и, явно сознавая, что теперь информационное преимущество за ним, с расстановкой произносит: — Да ладно тебе, Бьёркен, про это, блин, пол-Доггерланда знает: Сюзанна Смеед годами Юнаса кошмарила. И не его одного, как я понял, в любой возможной ситуации она была совершенно невозможной. Не-ет, тут и врагов, и мотивов больше чем достаточно. Смекаешь, Калле-малец, а? С растущим раздражением Карл Бьёркен неприязненно наблюдает, как коллега вытирает палец о штаны. — Н-да… — Он равнодушно пожимает плечами и в надежде вытянуть из Йоханнисена хоть что-нибудь толковое добавляет: — Я, конечно, понял, что она не мать Тереза, но, если уж извлекать пользу из городских сплетен, то не мешало бы тебе уточнить. Медленно качая головой, Эвальд Йоханнисен изображает соболезнующую улыбку: — Правило номер один: полицейскому не следует недооценивать городские сплетни. В девяти случаях из десяти правда кроется именно там. Но я уверен, наша дамочка-полицейская и малец Калле вполне могут сами раскопать смачные подробности насчет шефа и его семьи, не упрашивая меня преподнести их на блюдечке с голубой каемкой. Как обычно, Эвальд Йоханнисен на всякий случай сопровождает свои наглые выпады широкой улыбкой, ведь, в случае чего, можно всегда пойти на попятный, сказать, что просто пошутил. Но Карл чует, на сей раз что-то не так, в тоне Йоханнисена сквозит что-то незнакомое. Он словно бы сознательно бьет ниже пояса. — А я все же уверен, ты достаточно хороший полицейский, чтобы делиться всем, что знаешь, если это на пользу дознанию, — говорит Карл. — Хоть ты и говнюк, — добавляет он, чувствуя, что голос звучит резче, чем ему хотелось. — Какого черта, ты что, шуток не понимаешь? Малец Калле обиделся? Новая улыбка, но в лице мелькает и что-то еще, превращает улыбку в гримасу боли. — Несравненно меньше, чем ты, Эвальд, судя по всему. Во всяком случае, тебе стоило бы дать Карен шанс. Она ведь не выпрашивала это дело, и никто из нас не считает, будто очень весело копаться в семейных обстоятельствах Смееда. Эвальд Йоханнисен не отвечает, пустым взглядом смотрит в пространство. Вид у него усталый, думает Карл, глядя на темные круги под глазами коллеги. Бледный и усталый. Похоже, злость дорого обходится. — Ты не хуже меня знаешь, что иначе нельзя: Юнас остается под подозрением, как и всякий другой возможный преступник, пока мы не распутаем это дело, — продолжает он. — Значит, придется раскапывать все мыслимые мотивы и всю грязь. То, что Карен решила выслушать его сама, а не вызвала сюда, в управление, с ее стороны уже значительная уступка. — Это ты так думаешь… Но мне больше недосуг сидеть тут с тобой да молоть языком. — Йоханнисен смотрит на часы. — Кто-то ведь должен найти убийцу, чтобы настоящий шеф вернулся в отдел. У тебя небось тоже есть дела или ты тут просто для красоты? Ой-й, черт! Эвальд Йоханнисен меняется в лице, правой рукой хватается за левое плечо. В следующую секунду из его горла вырывается хрип, и он падает на стол. Карл вздрагивает, когда голова коллеги ударяется по клавиатуре. 22 Он лежит в шезлонге у бассейна. Долговязое тело облачено в джинсы и серый свитер овечьей шерсти, на голове бейсболка, прикрывающая лицо, босые ноги безвольно свисают. Карен подходит ближе, слышит легкий храп и прикидывает, как бы разбудить его. Старается ступать погромче, спускаясь по трем ступенькам на деревянный настил. Откашливается. Никакой реакции. С безмолвным вздохом она останавливается у изголовья, смотрит на спящего. Храп умолк, но ни единого движения, только спокойное, ровное дыхание, от которого живот под свитером медленно поднимается и опускается. Она кашляет еще раз, чуть громче. — Ты всегда ходишь так мягко? От неожиданности Карен вздрагивает. Юнас Смеед по-прежнему не шевелится, и теперь она замечает на полу возле шезлонга высокий стакан с газированной жидкостью и ломтиком лимона. Джин с тоником, думает она. Черт бы его побрал. Секундой позже он протягивает руку, шарит по воздуху, в конце концов нащупывает стакан. Затем снимает бейсболку, приподнимается в шезлонге, опершись на локоть, и тремя большими глотками осушает стакан. — Спокойно, Эйкен, — говорит он, заметив в лице Карен разочарование. — Перрье и лимон, больше ничего. Зачем пришла? — Ты же знаешь. Надо поговорить. — Ах ты черт, признаться, не люблю слышать это от женщин… — Кончай. Можешь сесть как следует? Неожиданно послушно он медленно садится, трет запястьями глаза, громко рыгает. — Извини. Углекислый газ. — Он проводит ладонью по животу. — Может, зайдем? — Она кивает на дом. — Пресс-конференция скоро кончится, и журналисты немедля явятся сюда. Так что лучше нам поговорить в доме. — Вот как, тогда и впрямь надо войти в дом. Так будет лучше для нас обоих, — с расстановкой говорит он и встает. Секунду не двигается, смотрит на подъездную дорожку. Угроза насчет появления СМИ произвела нужный эффект, думает Карен. Теперь поглядим, оправдает ли себя остальная стратегия. Не говоря ни слова, она следом за ним проходит в стеклянные двери и садится на диван, на то же место, что и вчера. Юнас Смеед на полдороге останавливается. — Кофе будешь? — Он кивает в сторону кухни. — Я хочу знать, долго ли ты намерен разыгрывать свой маленький спектакль, — коротко бросает она. — Мне уже здорово надоело. Смеед цепенеет, но не отвечает. — Ну? — Она не моргая смотрит ему прямо в глаза. — Хочешь начистоту поговорить о случившемся? Да? Могу дать тебе пять минут на намеки и скользкие комментарии. Или сам скажи, сколько тебе надо времени, чтобы выложить все, что явно просится на язык, а потом, пожалуй, перейдем к серьезному разговору. — Ох и отвратное же у тебя настроение. — Тебя это удивляет? — Она по-прежнему не отводит взгляд. — Я пришла выслушать тебя, и ты знаешь, так надо, но всеми способами упираешься. Ладно, тогда давай выложим на стол все, что между нами произошло, и покончим с этим. Я начну? — Уймись, Эйкен, черт возьми… В голосе Юнаса вдруг сквозит предостережение. Или это неуверенность? — А произошло вот что, — продолжает Карен. — Мы выпили лишнего и несколько забылись. Я лишь смутно помню, как мы очутились в гостинице, но, увы, хорошо помню, что переспали. Ужасно глупо и никчемно, и помнить тут совершенно не о чем, так что можешь спокойно выбросить это из головы. — Неужели правда было так плохо? — лениво роняет он. — Мне показалось, ты. — Если непременно хочешь знать, то да, — отрезает она. — Я мало что помню, но было вправду чертовски уныло и больше не повторится. И если ты не прекратишь свои намеки, тебе же хуже. Она видит, как Смеед замирает, во взгляде читается настороженность. Он медленно подходит к ней, садится на край журнального столика. Его голова в полуметре над нею, и она мысленно ругает себя, что села. А он медленно кивает и улыбается с таким видом, будто просто ждет, что она скажет дальше. — Угрожаешь, Эйкен? — Он смеется. — Так-так, а теперь, пожалуй, еще и объявишь, что произошло это недобровольно. Что я каким-то образом принудил тебя… — Прекрати, — фырчит она и встает так внезапно, что он поневоле отшатывается. Карен стоит чуть поодаль от него, скрестив руки на груди. — Это было совершенно безрассудно, но, увы, вполне добровольно. Я просто имею в виду, что не одной мне выгодно забыть об этом.