— Только еще один вопрос, — говорит она. — Ты не знаешь, кто мог желать зла твоей маме? Кто-нибудь, с кем она ссорилась или конфликтовала? Сигрид смотрит на нее с бесконечно усталым видом. — Ссорилась? В смысле, кроме папаши? Да практически со всеми, с кем общалась. — Ты имеешь в виду кого-то конкретно? — Я понятия не имею, что она делала и с кем общалась. В последние годы мы почти не контактировали. Она умолкает, глаза пустеют. — Ладно, Сигрид, — говорит Карен. — Не будем больше мешать тебе сегодня, но, возможно, нам придется потолковать еще раз. — Она достает из кармана куртки визитную карточку. — Вот мой номер телефона. Если что-нибудь вспомнишь, позвони. Или если просто захочешь поговорить, — добавляет она, сама не зная, что имеет в виду. Вряд ли Сигрид Смеед по доброй воле надумает излить душу отцовской коллеге. Полицейской. Она кладет карточку на столик и встает. Когда Карл закрывает дверь, Сигрид по-прежнему не шевелясь сидит на диване. Ей бы не мешало запереться, думает Карен. 20 В лифте оба молчат. Выходя из подъезда, замечают троих подростков лет тринадцати: словно крысы, они кидаются врассыпную от машины Карен. — Вот поганцы, почему они не в школе? — сердито бросает Карл, разглядывая черную надпись на лобовом стекле: ищейки хреновы. — Пожалуй, вопрос в том, откуда им известно, кто мы, машина ведь без логотипа, — замечает Карен. Карл со злостью смеется, пробует оттереть рукавом куртки черные буквы. — Эти гаденыши чуют полицейского за полсотни метров. У них это в генах. — Кончай, куртку испортишь. И хватит браниться. Она открывает дверцу, включает дворники. Карл садится на пассажирское сиденье. Машину наполняет слабый запах спирта, меж тем как моющая жидкость превращает черную краску в серую жижу, которую дворники размазывают по стеклу. — Паршивая история, — немного погодя роняет Карл. Карен молча кивает. — Ты уверена, что хочешь сама поговорить с Юнасом? Может, вдвоем будет легче? — Спасибо, очень мило с твоей стороны, но думаю, я все-таки и на сей раз лучше съезжу одна. Вчера мы не слишком продвинулись, он… был в шоке и не очень-то шел на разговор. Карл искоса смотрит на нее. — В смысле, под банкой? Я бы не стал его осуждать, подумаешь — хватил лишку. Я бы тоже хватил, если б кто убил мою бывшую. Пусть даже она сущая ведьма, — добавляет он, и Карен не уверена, кого он имеет в виду — свою бывшую жену или Сюзанну Смеед. Да не все ли равно? — думает она. — Пожалуй, он и правда был не вполне трезв, — безразличным тоном говорит она. — Так или иначе, пока что попробую еще разок в одиночку. Все зависит и от того, сколько нароют остальные. Подождем вечерних результатов, а там будет видно. Она высаживает Карла Бьёркена на Редехусгате, перед полицейским управлением. На противоположной стороне припаркован автомобиль Государственной радиокомпании. В открытых задних дверцах фургона с логотипом доггерландского телевидения виден фотограф, в котором Карен узнает постоянного спутника телерепортера Йона Бергмана. Он прислоняет к фургону трехногий штатив, достает камеру. И как раз когда Карл открывает переднюю дверцу, из-за машины ДТВ в самом деле выныривает долговязая фигура Йона Бергмана. Секундой позже он замечает за рулем Карен и быстрым шагом направляется к ней. — Черт, давай быстрее, — шипит Карен Карлу. — И ни слова журналюгам! Едва дверца за Карлом захлопывается, Карен срывается с места и уезжает в сторону Одингате. В зеркало заднего вида она видит, как Йон Бергман застывает посреди мостовой, несколько секунд провожает ее взглядом, потом отворачивается и вслед за Карлом стремительно бежит к управлению. Решение Вигго Хёугена провести пресс-конференцию не допускало возражений. Но когда Карен после утреннего совещания коротко информировала его и прокурора Динеке Веген о ситуации с расследованием, начальник полиции явно огорчился. “Значит, вы всерьез полагаете, что никто ничего не видел и не слышал? И вы понятия не имеете, кто это сделал?” “Верно, пока что мы не нашли ни свидетелей, ни мотива, но расследование только-только началось. Двадцати часов не прошло, как мы приступили к работе”. “И что я, по-вашему, должен говорить на пресс-конференции?” Начальник полиции развел руками и посмотрел на Динеке Веген, будто ища поддержки. Но прокурор проигнорировала его, только что-то пометила в своих бумагах. “Ну, вы можете сообщить известные нам факты, минус способ и орудие преступления, разумеется, — ответила Карен. — Кто умер, где все произошло, что мы не исключаем неестественную смерть, но в силу тайны следствия не можем разглашать детали. Словом, как обычно”, — добавила она, не сдержавшись. Вигго Хёуген с досадой взглянул на нее, и Карен попыталась смягчить свои слова: “Но собрать журналистов на самом раннем этапе, конечно, полезно. В лучшем случае можно получить ценные подсказки от общественности”. Н-да, я уже начинаю ловко молоть языком, подумала она и дипломатично улыбнулась. Может, и правда, если не полезно, то по крайней мере необходимо провести пресс-конференцию прямо сейчас, думает она, наблюдая в зеркало заднего вида, как спина Йона Бергмана исчезает в дверях управления. В редакциях, понятно, уже известно, что начальник отдела уголовного розыска близко связан с жертвой, и теперь им не терпится дать информацию о том, что на время расследования предпринято полицией в отношении Юнаса Смееда. А вот насчет подсказок общественности она вообще-то преувеличила. Опыт показывает, что те, кто располагает действительно ценными сведениями, обычно объявляются без понуканий через СМИ. Остальные же только затягивают расследование мнимыми подсказками и перегружают как телефонную сеть, так и местные полицейские участки. Драгоценное время будет бестолково потрачено на разговоры с одинокими людьми и всяким дурачьем — на разговоры, не имеющие ни малейшего касательства к смерти Сюзанны Смеед. Карен сворачивает налево, на Одинсгате, потом направо, на Слактехусгате, едет к площади Паккарторг. На лестнице Государственного музея, подставив лица солнцу, сидят человек двадцать. Вообще-то обедать пока рановато, и она не очень-то проголодалась, но, прежде чем ехать в Тингваллу, все-таки не мешает перекусить. Разговор с Юнасом Смеедом будет непростой и при низком сахаре крови может закончиться плачевно. Оставив машину на площади перед рынком, она входит в большие ворота. Сквозь ароматы свежемолотого кофе, пряностей и хлеба быстро идет в дальний конец, к рыбным рядам. Чего здесь только нет — ящики с копченой селедкой и креветками, горы всевозможных шершавых устриц, корыта со светло-красными омарами, посудины со льдом, где морской черт, треска и скумбрия красуются рядом с зубаткой и пикшей. Она ненадолго останавливается, рассматривает их широко открытые глаза и разинутые пасти, думая, что на выходные купит себе добрый кусок трески. В мозгу молнией мелькает воспоминание о пустом, мертвом взгляде Сюзанны Смеед, и она идет дальше, к прилавкам с готовыми блюдами. Спустя десять минут она устраивается на музейной лестнице, с салатом из лосося и бутылкой минеральной воды. Козырьком приставив к глазам ладонь, смотрит на площадь, где возгласы продавцов фруктов и овощей соперничают с классической музыкой из громкоговорителей. После долгих мучений городской совет Дункера решил еще на год продлить полуденные музыкальные трансляции на некоторых площадях, где всегда собирается много народу. Началось все в прошлом году как одно из многих мероприятий года Культурной столицы, когда партии норовили обскакать друг дружку, наперебой предлагая креативные идеи, позволяющие расширить культурный ассортимент во всех его формах. Кто бы мог подумать, что через год, когда пришло время демонтировать громкоговорители, поднимутся бурные протесты, и в конце концов совет махнул рукой, уступив воле народа. Поэтому каждый день в течение двух часов на Паккарторг по-прежнему звучит классическая музыка. Однако все попытки варьировать и омолодить музыкальный ассортимент были отвергнуты; ни одна партия не готова согласно закону об авторском праве платить за исполнение произведений моложе семидесяти лет. Все хорошо в меру. Карен щурится и несколько секунд слушает — кажется, Малера. Хотя солнце стоит куда ниже, чем всего лишь несколько недель назад, оно еще греет щеки и лоб. Однако на остров тихонько прокралась новая прохлада, мягкое, но решительное напоминание, что нынешняя щедрость дарована ненадолго; лето определенно кончилось, скоро на Доггерландские острова налетят свирепые атлантические ветра. Она отвинчивает крышку, отпивает глоток минералки и принимается за лосося горячего копчения. А тем временем мысли обращаются к предстоящему разговору. Конечно, большой риск — второй раз без предупреждения явиться к Юнасу домой, но она планирует обезоружить его, прежде чем он успеет уйти в оборону. Ему не понравится. Однако вряд ли его удивит, что ей так срочно опять понадобилось с ним поговорить. Учитывая статистику, он бы должен быть чертовски благодарен, что я не забрала его в участок, думает она, доедая салат. В девяти случаях из десяти, когда убита женщина, виновен или ее нынешний, или бывший муж. Только вот в какой мере Смеед пожелает сотрудничать на сей раз. И насколько он трезв. 21 Через дверь-вертушку Карл Бьёркен входит в управление и тотчас слышит за спиной более чем хорошо знакомый голос Йона Бергмана: — Здорово, Бьёркен, найдется минутка? Алло, постой! Не оборачиваясь, Карл быстрым шагом идет к лифтам, но молодой репортер телеканала “Мир сегодня” догоняет его, прежде чем он успевает нажать кнопку вызова. По лестнице надо было подняться, думает Карл и косится на стойку, где дежурный полицейский ассистент пытается угомонить журналистов, нетерпеливо ожидающих, когда им выпишут пропуск. Темные пятна под мышками форменной рубашки свидетельствуют, что техника, как всегда, барахлит, а в громких критических замечаниях участников пресс-конференции упоминаются “бюрократизм” и “некомпетентность полиции”. Охранник из “Гардии” стоит, раскинув руки, чтобы репортер “Квелльспостен” не прошел прямо в зал, без регистрации в системе посещений. Карл бросает взгляд на часы над головой дежурного: три минуты первого. Вигго Хёуген, должно быть, стоит сейчас за кулисами, нетерпеливо переминается с ноги на ногу, дожидаясь, когда можно будет выйти на возвышение, и недоумевая, почему журналисты еще не в зале. Хорошенькое начало, думает Карл Бьёркен, отворачиваясь от жалкого зрелища. Вдобавок идиотизм — назначать пресс-конференцию на двенадцать, подытоживает он с безмолвным вздохом. По крайней мере, если не намерен предложить воинственным писакам хотя бы заморить червячка. Но на этой пресс-конференции голод не утолишь — ни в прямом, ни в переносном смысле; Вигго Хёуген столь же прижимист, сколь и падок до СМИ, думает Карл и благодарит свою счастливую звезду, что не участвует в бессмысленном спектакле. — Убита бывшая жена Юнаса Смееда? Хоть подтвердить-то можешь? Ладно тебе, мы ведь знаем, что так оно и есть, мне нужно только официальное подтверждение. Йон Бергман задает вопрос и одновременно поглядывает на своего фотографа, который вместе с остальными осаждает дежурного. С досадой Карл снова жмет на кнопку лифта, смотрит на дисплеи над дверьми. Один лифт застрял на четвертом этаже, другой идет наверх. — Смеед по-прежнему на службе? Он же близкий родственник и может быть под подозрением. Или вам уже известно, кто преступник? Йон Бергман норовит обойти Карла, заглянуть ему в глаза. Быстро набирает в грудь воздуху и продолжает: — Орудие убийства известно? У Смееда ведь наверняка есть табельное оружие? Ну давай, Бьёркен, скажи хоть что-нибудь, а? Карл рассеянно слушает сыплющиеся градом вопросы. Ввиду необычности дела подробности пока что в СМИ не просочились. Судя по всему, из уважения к Юнасу коллеги держат язык за зубами. С облегчением Карл видит, что один из лифтов наконец идет вниз. — Конечно, — говорит он со смешком; одновременно лифт тренькает, и дверь скользит в сторону. — Чего? Ты о чем? Йон Бергман в замешательстве. — Слышь, по-моему, сейчас начнут. — Карл кивком показывает на зал, где охранник посторонился, и орда нетерпеливых журналистов и фотографов ринулась внутрь. — Лучше поторопись, не то все пропустишь. — Он улыбается репортеру, меж тем как дверь лифта закрывается. Лифт ползет вверх, а Карл достает мобильник, набирает эсэмэску для Карен и, выходя на третьем этаже из кабины, нажимает кнопку “отправить”.