– Где мы? – удивленно спросила она, выбравшись из кареты наружу, на какой-то почти деревенской улочке, застроенной простыми деревянными домами. – За городом, Гедвига Генриховна. От квартиры-то вам прежние хозяева отказали, а тут и крыша над головой, и банька натоплена. Вам сейчас после острога-то банька самое то! Тут Шматов не ошибся, если ей и хотелось чего-то в заточении, так это помыться по-человечески. Не ежась от холода в не протопленном помещении, не экономя воду в шайке и не толкаясь и ссорясь с другими узницами, как в пересыльной тюрьме. Горячая вода каждой каплей, казалось, снимала с ее тела все тяготы и злоключения последних месяцев, а что не получалось смыть ей, безжалостно сдиралось жесткой мочалкой. Потом пришла очередь густых и длинных волос. В последнее время они изрядно поредели и потускнели, но все же их удалось привести, как говорила мама, в божий вид. Мама… Да, когда-то у нее была любящая семья. Отца она не помнила, но мама и брат… как давно это было. Еще одним приятным сюрпризом стало чистое белье и халат, оказавшиеся в предбаннике. И то и другое принадлежало ей, это она сразу поняла. Значит, вещи из квартиры. Но затхлого запаха не было. Стало быть, за ними кто-то следил. – Кушать будете? – встретил ее улыбающийся Федор. На столе рядком стояли миски с разной одуряюще пахнущей снедью. Вареная картошка с простоквашей. Печеная рыба. Квашеная капуста с огурчиками. Домашний хлеб. Блюда, конечно, были самые простые, можно даже сказать крестьянские, но после неизменного габер-супа[43] угощение казалось царским. В иное время Геся, возможно, проявила бы выдержку, но… – Наголодались, Гедвига Генриховна, – сочувственно вздохнул наблюдавший за ней сердобольный Шматов. – Федя, отчего ты зовешь меня Гедвигой? – спросила девушка, покончив с едой. – Ты ведь, верно, знаешь теперь, как меня зовут? – Дык привык я так, – пожал плечами парень. – А что до прочего, так оно мне без разницы. – Что это за дом? – Это Виртаненов, сродственников моей Аннушки. Граф велел снять домик на всякий случай, а у них как раз был. Ну и сладились. – Он уже граф? – усмехнулась Геся. – Еще нет, но какие его годы? – Даже так! – Тебя это теперь не касается, – тихо проговорил неслышно появившийся в гостиной Будищев. Его способность неслышно пройти, когда в этом была необходимость, всегда поражала модистку. Все равно, были под его ногами старые доски или только что выпавший снег, будь он обут в мягкие войлочные тапки или подкованные железом сапоги, если ему нужно было подкрасться, он это делал. – Я все думала, когда же ты появишься? – с трудом подавив дрожь, спросила она. – У меня были дела. – О, они у тебя всегда есть! – Проверял, будет ли за тобой слежка. – И что же? – Как выяснилось, никому ты на хрен не нужна. Ну, или они не успели узнать о твоем освобождении. – А что нужно тебе? – Мне? – Да тебе! Ты ведь зачем-то встретил меня, привез сюда. Позаботился, чтобы здесь оказались мои вещи, но не было чужих глаз. Бог мой, да я уверена, что и с моим внезапным освобождением не обошлось без тебя. Это ведь так? – В общих чертах верно. – Но здесь нет ни Стеши, ни Семки, значит, ты что-то задумал! Ответом ей была звенящая тишина. Геся никак не могла взять в толк, что случилось, но при этом никак не могла решиться спросить, а Будищев смотрел на нее так страшно, что, казалось, вот-вот прожжет в ней дыру. Первым не выдержал Шматов. Внезапно всхлипнув, он отвернулся и выдавил из себя неожиданно тонким для взрослого мужчины голосом: – Помёр Семка! – Что? – вздрогнула никак не ожидавшая подобного девушка. – Что слышала, – хмуро бросил Дмитрий. – Твои приятели-революционеры устроили любимую забаву «попади в царя бомбой». А то, что вокруг были люди, им, как обычно, по хрен! Вот наш Сема под раздачу и попал. – Не может быть! – Почему не может? Чем он лучше солдат, подорванных вместе с царской столовой? – А девочка, что с ней? – Ты ее в Трубецком бастионе разве не видела? – скривился Будищев. – Что?! – Вот только не надо этого цирка! – Погоди, ты хочешь сказать, что она тоже в тюрьме? Но за что?! – Какой своевременный вопрос! – Из-за меня? – округлила глаза бывшая узница. – Неожиданно, правда? Ну, ты ведь в вакууме живешь, как, мать твою, звезда! Рядом с тобой никого нет. От твоих дебильных действий никто не пострадает. Дела в мастерской не встанут, а работницам жалованье будет с неба падать. Ведь так? – Нет, – подняла на него заплаканные глаза Геся. – Я жила вовсе не в пустоте! Я каждый день видела, как дурно и беспросветно существование простых людей. Как они мерзнут в холодных хибарах. Как они вынуждены тяжко трудиться по четырнадцать часов[44], чтобы заработать на кусок хлеба для своих детей. – Замолчи! – Не смей затыкать мне рот! Да, я все это видела, да и ты тоже! Но ты всегда хотел в другой мир. Хотел, чтобы за тобой признали титул, стать преуспевающим коммерсантом, известным предпринимателем на худой конец. Радуйся, у тебя получилось. Но есть люди, для которых этого мало. Которые хотят счастья для всех! Понимаешь, для всех… – И для этого счастья нужно разорвать бомбой мальчишку? – скрипнул зубами взбешенный Будищев. – Я не знаю, что там произошло, но уверена, что это случайность. Ужасная, трагическая, но случайность! – Все у вас случайно и никто ни в чем не виноват. – Подожди, я, кажется, поняла, что ты задумал… ты хочешь, чтобы я выдала тебе своих товарищей? И ты их… Ну, конечно, только в твоей голове мог родиться такой иезуитский план! Но знай, даже если ты вернешь меня в тюрьму, или убьешь, или будешь пытать, я все равно ничего тебе не скажу. Просто потому что не знаю! Они постоянно меняют место жительства, одежду, документы. И тебе никогда их не найти! – А вот тут ты ошибаешься. – Никогда не отступаешь, верно? – горько усмехнулась Геся. – Боже, как я могла жить с тобой? – Оставь Господа в покое, он тут ни при чем. Я в курсе, что твои дружки меняют квартиры и личины, и даже знаю, кто им дает на это деньги. Я первым делом проверил квартиру Искры и сразу понял, что она туда не вернется. И уж конечно мне понятно, что ты после полугода в заключении не можешь ничего знать о ее новом убежище. – Тогда что ты хочешь? – От тебя? Ничего! – И зачем ты все это делаешь? – Тебе не понять. – Конечно! – фыркнула девушка. – Где уж мне… – Федя, где фотография? – повернулся к Шматову Дмитрий. – Тут, – мрачно буркнул парень, доставая из стола конверт из толстого картона. В нем оказался групповой фотографический снимок, сделанный вскоре после взятия Геок-Тепе, на котором был запечатлен персонал госпиталя и несколько зашедших к ним в гости офицеров. – Никого не узнаешь? – спросил Будищев. – Нет, – скользнула равнодушным взглядом по карточке Геся. – А ты присмотрись. – Кажется, это ты во втором ряду, – присмотрелась она, после чего добавила более заинтересованным тоном: – А кто эта сестра милосердия рядом? – Баронесса Штиглиц. – Так вот она какая… – Вы знакомы? – Нет, конечно. Но, разумеется, я слышала о ней. Дочь придворного банкира и самая богатая невеста Петербурга внезапно отправилась на войну… а почему она стоит так близко к тебе? – Ревнуешь? – усмехнулся Дмитрий, с досадой отметив про себя проницательность бывшей любовницы. – Вот еще! Хотя неприятно сознавать, что ты недолго томился в разлуке.