– Входите, Ковальков, – благодушно отозвался Мещерский. – Ну, как все прошло? – с явным нетерпением в голосе поинтересовался ротмистр. – Да уж получше, чем у вас. – Но он согласился? – Да что же вы так торопитесь? Вот поэтому у вас ничего и не вышло! – Осмелюсь напомнить, у нас не так много времени. – И его было бы больше, если не дурацкая инициатива одного жандарма. – Попросил бы вас, князь! – Не любите, когда вам говорят правду в глаза? Ну так я вам и не папенька! Кстати, все хочу спросить, что он с вами сделал? Вы были такой смущенный и напуганный в тот вечер. Прямо как первокурсник в первую ночь, проведенную в дортуарах училища правоведения. – Не смейте так со мной говорить, милостивый государь! – Ничего, потерпите! * * * На Руси говорят: от сумы да от тюрьмы не зарекайся, но Стеша никогда не думала, что проверит эту беспросветную мудрость на себе. Камера, куда ее поместили, была не слишком велика. Свет сюда проникал только сквозь маленькое окошко под потолком, забранное толстыми железными прутьями решетки, а потому девушка поначалу ничего не смогла разглядеть. И лишь через пару минут, когда глаза привыкли к здешнему полумраку, она увидела окружающую ее убогую обстановку и несколько пар настороженных глаз. – Это кто к нам пожаловал? – раздался скрипучий голос, после чего на каменный пол спрыгнуло какое-то неопрятное существо, в котором трудно было признать женщину. Взлохмаченные, как у ведьмы из детских сказок, волосы, дряблая морщинистая кожа и грязная одежда делали ее больше похожей на пугало, нежели на представительницу прекрасного пола, но более всего отталкивал щербатый рот и багровый синяк вполовину лица. – Я спрашиваю, ты кто такая есть? – осведомилась старуха у замершей от отвращения девушки. – Степ-панида Ф-филиппова, – заикаясь, ответила та. – А сюда как попала? – продолжила допрос старая карга. – П-полиция арестовала. – Ишь ты, беда-то какая! А за что? – Да ты что, Матрена, не видишь, что за мамзеля перед тобой? Небось, соблазнила пьяного офицерика, а потом зарезала! – раздался с нар чей-то глумливый голос. – Видать, заплатил мало! – подхватил еще кто-то. – Я не проститутка! – вспыхнула Стеша. – Гы-гы-гы, – забулькала противным смехом старая карга, – а кто же ты тогда есть? Одежа на тебе господская, но сама ты на благородную не больно-то смахиваешь. Стрижена опять же коротко, не иначе от тифа или еще какой заразы стригли. Как есть подстилка господская, которую попользовали, а как надоела, выкинули прочь. Таким, как ты, одна дорога – в гулящие! Обитательницы камеры все как один захихикали, явно поддерживая старуху, игравшую у них роль предводительницы, и только одна из них тишком соскочила с нар и встала между девушкой и бандершей. – Оставьте ее! – Что-о-о?! – протянула опешившая от подобной наглости Матрена. – Я говорю, не замай! – с угрозой в голосе повторила сокамерница. – Дунька, не лезь не в свое дело! – взвизгнула старуха. – А то что? – Порежу! – Гляди, как бы тебя за то саму фартовые на перо не посадили! – Ах ты! – взревела карга и бросилась на соперницу, явно желая вцепиться ей в волосы, но та не стала ждать расправы, а, ловко увернувшись, сама дернула бандершу за распущенные патлы и швырнула на грязный пол, после чего тут же от души добавила ногой. – Ой! – взвизгнула пострадавшая и тут же жалобно запричитала: – Убила, как есть убила! Несколько товарок бандерши слезли с нар, однако не стали соваться в драку, а, подхватив побитую предводительницу под руки, помогли ей добраться до нар. И только одна из них, видимо, та, что первая обвинила Стешу в проституции, посулила Дуне своим противным голосом: – Попомнишь еще, шалава ярославская, как в чужую свару влезать! Но та обратила на нее внимания не больше чем на проползавшего по стене клопа, а подойдя к до смерти испуганной девушке, почти участливо сказала: – Не бойся, девонька. Никто тебя не тронет. – Спасибо, – только и смогла вымолвить в ответ Степанида. – Не благодари, – криво усмехнулась та. – Я давно на эту лахудру зубы точила. Лучше пойдем в мой уголок, да расскажешь, что с тобой приключилось. Я страсть как истории жалостные обожаю, сама ведь в свое время от любви пострадала. – Как это? – удивилась Стеша. – Обыкновенно, – пожала плечами та. – Я ведь в хорошем доме служила, у добрых господ. В тепле, в холе, в сытости. А потом, как на грех, влюбилась в барчука. С тех пор жизнь моя наперекосяк и пошла! – Почему? – А он на войну ушел с турками, – ехидно прошипела одна из соседок, – а Дуньку-то, дуру, с животом и оставил. За то ее из барского дома и выперли, чтобы, значит, в подоле не принесла! – Да как же так-то?! – едва не задохнулась от жалости девушка. – Обыкновенно, – пожала плечами бывшая прислуга. – Так ведь это она нам говорит, что от барчука понесла, а сама, поди, со всем кварталом любилась! – снова влезла соседка. – Как вам не стыдно такое говорить! – вспыхнула Стеша. – Гы, – осклабилась баба, – таких историй у каждой проститутки десять штук, и все как одна про несчастную любовь да про изменщиков-кавалеров! – Ох, и поганая же ты баба, Глафира, – покачала головой Авдотья, – и язык у тебя поганый. Но ничто, я его еще укорочу! Услышав угрозу, соседка сначала начала озираться, как будто в поисках поддержки, но наткнувшись на равнодушные или даже злорадные взгляды, стушевалась и демонстративно отвернулась. – А вы разве проститутка? – осторожно спросила Степанида. – Так куда было деваться? – горько пожала та плечами. – С дитем в прислуги не берут, а ничего другого я не умею. Пробовала в прачки, так чуть не надорвалась, да еще и молоко пропало. Вот и пришлось… Осуждаешь? – Нет! – отчаянно замотала головой девушка. – Вот и ладно. Про себя-то будешь рассказывать или погодишь? – Да нечего рассказывать. Меня Прохор, приказчик из лавки, ссильничать хотел, Семку, брата моего названого, чуть до смерти не убил… вот я за револьвер и взялась! – Ишь ты, револьвер… откуда он у тебя взялся? – Это Дмитрия. Он на флоте служит, у него много всякого оружия. – Стало быть, был офицерик-то? – Нет! Все не так, как вы думаете. То есть он и впрямь офицер и с турками воевал, как ваш… жених, только у нас все не так, как они сказали. Он мне как старший брат… – Что-то больно много у тебя братьев не родных! Ладно, не тушуйся. И этих не бойся. Покуда я в камере, они тебя не тронут, да и потом побоятся. На волю все одно выйти придется, а у меня память хорошая! Последние слова Дуня произнесла громко на всю камеру, чтобы все услышали. И хотя никто ей не ответил, было ясно, что послание дошло. – А почему они вас боятся? – тихо спросила Стеша, когда все успокоилось. – Не меня, милая, – прошептала ей в ответ новая знакомая, – а Тишку, полюбовника моего. Бандит он, и меня страсть как любит, а потому, будь покойна, скоро вызволит. Не то что этих… а за тебя-то есть кому заступиться перед законом? – Есть. – Ну дай-то бог.