— Мало им, — буркнул Микроб, вытянул шею и улыбнулся. — Мама, я богат! Саня, — обратился он ко мне, — вот ты мог подумать: «Как здорово, что нас выперли из „Динамо“»? Настроение тогда было — хоть в петлю. А теперь мы звезды! В вышке играем. — Да-а-а, — протянул Колесо, — не надо будет по гостиницам шарахаться. — Кто о чем, Василий — о бабах, — констатировал Димидко. Автобус остановился, мы вышли на морозец, пощипывающий щеки. Самойлов громко заговорил: — Товарищи! Наш прославленный «Титан» вернулся со сборов. К сожалению, нам не удалось завершить стройку до Нового года, но футбольный сезон вы встретите в собственных квартирах! Торжественно вручаю вам ключи в благодарность за те яркие мгновения, что каждый из нас пережил благодаря вам. Вы — наша гордость и пример того, как можно своими руками ковать свое счастье. Он смолк, и объективы повернулись к нам. — И зачем было ехать — нам с тобой? — проворчал Круминьш Бороде, которым квартира если и полагалась, то лишь в следующем году. Самойлову принесли обитую черным бархатом коробку, где лежали ключи с номерками. — За особые заслуги Александр Александрович Димидко имеет право первым выбрать квартиру. — Мне — повыше, чтобы эти бегемоты над головой не топали, — отшутился он, вытащил ключи и, улыбаясь, повернулся к нам и журналистам. — Огромное спасибо! Вторым квартиру выбирал я. Нам выделили левое крыло дома, где мы уже были, первый, второй этажи и частично — третий. Я захотел угловую на третьем. Больше никого Самойлов молодцом не посчитал и раздал ключи невзирая на заслуги. Каждому он говорил слова благодарности, замирал, чтобы его сфотографировали, слушал наши «спасибо». Даже Тирликас удостоился ключей, но эмоций у него это не вызвало. Если нам она перейдет через двадцать лет, то у него был дом, ему квартира не полагалась. Но, видимо, Самойлов что-то знал и не хотел обижать влиятельного человека. Потом мы и телевизионщики погрузились в автобус и поехали смотреть свои новые берлоги в доме с широкими коридорами, лифтом, как в гостинице, чистенькими белыми стенами и просторными гостиными. Нас немного пофотографировали, задали пару вопросов о наших планах, а потом стали снимать, как каждый открывает замок. Первым это сделал Гусак, пританцовывая от нетерпения под дверью. Ключ у него в руках ходил ходуном, и он не сразу справился с задачей. Когда же распахнул дверь, то лицо его светилось от счастья, а глаза пылали. Он не поверил в свою удачу и порог переступил не сразу. Вторым дверь открыл Левашов. Короче говоря, у кого градус радости и нетерпения был выше, тот принимал подарок первым. До меня очередь дошла минут через пятнадцать. Повторяя слова благодарности, я переступил порог своего будущего гнезда. Квартира была совершенно пустой и гулкой, пахла свежим ремонтом. В солнечных лучах кружились золотые пылинки. Что ж, даже хорошо, что мебели нет: обставлю берлогу на свой вкус, благо денег предостаточно. Вот только как же я не люблю этим всем заниматься! Подобные заботы — женское, им такое интересно. Проскользнула мысль попросить Дарину, а следом проснулось сожаление, что в доме не будет хозяйки. Самому заморачиваться, наводить уют неинтересно, я и на коврике могу спать. А вдруг ей понравится быть в доме хозяйкой и не захочется уходить? Я сделал пару фотографий, отослал Рине, а вместо слов отправил один восклицательный знак. Ответила она не сразу — была на работе и, видимо, кем-то занималась. Я вышел на балкон, окинул взглядом двор, стерильный и присыпанный снегом. Как я понял, мы — первые жильцы. Скоро заселятся остальные, расчертят снег следами, вдохнут жизнь в гулкие комнаты. Очень хотелось, чтобы Дарина ответила, но она молчала. Ответ пришел через час, когда мы подъезжали к стадиону: «Класс! Какая просторная и светлая квартира!» Почему-то было стремно просить о помощи. Примерно так же, как, будучи подростком, однокласснице в любви признаваться, но я сделал это: «Рина, поможешь мне ее обставить? Я совершенно в этом ничего не понимаю». И снова, будто издеваясь, Рина пропала из Комсети. Я аж чертыхнулся. Только в раздевалке пришел ответ: «Конечно да! С радостью и удовольствием!» Ощущение было, словно мне ответила согласием капризная невеста. А ведь и правда, если… При мысли об этом стало неприятно, вспомнились алые паруса, яхта и то, что за этим последовало. Не сегодня. Сегодня, вон, Саныч скрестил руки на груди, ждет чего-то. Свистнул в свисток, призывая нас к тишине. — Мужики, если вы думаете, что сборы закончились, то вы очень сильно ошибаетесь. Нам предстоит тяжелый год. «Был он тяжелей, чем тот», — промелькнуло в голове. — На нас теперь смотрит вся страна. Нам нельзя ударить в грязь лицом. Надо сделать так, чтобы вот эти… — Он потряс газетой, скомкал ее и бросил в угол. — Заткнулись наконец! А то все как один орут: «выскочки», «протеже непонятно кого», «бездари», «время покажет»… — Че, прям все такое пишут? — не поверил Микроб. — Не все, но многие. И первого же марта у нас такая игра, что кровь из носу, — зачем-то он чиркнул себя по горлу, — нельзя продуть! «Динамо» из Тбилиси, где играет наш друговраг Погосян! Левашов закатил глаза и принялся материть Мику и всех его родственников до девятого колена. А я вспомнил, с кем нам предстоит играть в марте. Абсолютная память воспроизвела список, с кем и в какой последовательности мы играем в марте: «Динамо», Тбилиси — 01.03.2025, Тбилиси. «Динамо», Киев — 10. 03. 2025, Киев. «Арарат», Ереван — 14. 03. 2025, Михайловск. «Нефтчи», Баку — 23.03.2025, Михайловск. «Черноморец», Одесса — 29.03.2025, Одесса. С возвращением СССР в международный спорт льготные места в Высшей лиге потеряли актуальность, и остались сильнейшие. Помимо тех, с кем играем в марте, нас ждут матчи с донецким «Шахтером», московскими «Спартаком» и «Динамо», минским «Динамо», московским «Торпедо», рижской «Даугавой», ташкентским «Пахтакором», «Жальгирисом» из Вильнюса, ЦСКА и московским «Локомотивом». Глава 17 Самый страшный враг Безумно хотелось погулять по Тбилиси! Крым нас разбаловал теплом, приучил к хорошему, и, когда прилетели в Михайловск, через некоторое время снег надоел, захотелось к зеленым деревьям и пальмам, и чтобы трава круглый год. Где-то читал, что наиболее благоприятно на человеческую психику влияет именно зеленый цвет. Видимо, это генетически прошито: деревья и трава, почки-листочки — это все прекрасно и безопасно. Синий и фиолетовый вгоняют в уныние, а от белого человек звереет. Учитывая наши пожелания посмотреть Тбилиси, билеты были забронированы на утренний рейс из Москвы, чтобы на месте быть в двенадцать и погулять по городу. Жека, Игнат и Колесо там были, остальные же безумно хотели в Грузию. То есть грузинскую ССР. Но где-то на полпути все отчетливей проступала мысль, что над нашими планами пролетела птица обломинго. Наш самолет скользил над серым ковром облаков, где даже просвета не было, а когда до приземления оставалось сорок минут, я заметил вспышки молний впереди, именно там, куда мы летели. Сидящий рядом Клыков вцепился в подлокотники, зажмурился и позеленел. Грозовой фронт, особенно только формирующийся, опасен не только тем, что в самолет может попасть молния, а мощнейшими восходящими и нисходящими потоками, способными даже такую громаду подбросить на несколько сотен метров. Да и если долбанет по обшивке полукилограммовой ледяной градиной… За иллюминатором полыхнуло. — Мама, мама, что это? — прозвенел восторженный детский голосок. — Фотоаппарат? Я поднялся и сказал своим: — Мужики, лучше пристегнуться. Кто не сходил в туалет, терпите. — Да иди ты нафиг! — воскликнул Колесо, пробираясь к выходу. Я окинул взглядом команду. Пятая точка не то чтобы била тревогу, но если сейчас тряхнет, и мы головы разобьем или что сломаем… — Саня, в самом деле, не нагнетай, — сказал Димидко, но послушался, пристегнулся. — Береженого бог бережет. — Я сел и демонстративно пристегнулся. Глядя на меня, толпящиеся в проходах пассажиры вернулись на места. Сзади сидел Левашов, сунул лицо между сидений и ядовито прошептал: — А Саня-то у нас, оказывается, панике… И в этот момент самолет будто бы вздрогнул всем своим огромным телом. Пассажиры заорали. Левашов, припечатавшись головой к сиденью, выматерился. Колесо, направлявшийся к туалету, влетел грудью в сиденье и оседал, хватая воздух ртом. Самолет продолжал мелко дрожать. Верещали женщины, кто-то начал потрошить кислородные маски. Расплакались дети. В проходе появилась стюардесса, прижимающая ко лбу грелку со льдом. — Товарищи! — воскликнула она, силясь перекричать пассажиров. — Сохраняйте спокойствие! Опасности для жизни нет. Просьба занять свои места и пристегнуться. Борт идет на снижение. Защелкали ремни. Сквозь детский плач и шепот успокаивающих друг друга людей пробивалось басовитое бормотание: — Господи Иисусе Христе, Боже наш, стихиям повелеваяй и вся горстию содержай, Егоже бездны трепещут и Емуже звезды присутствуют. Вся тварь Тебе служит, вся послушают, вся Тебе повинуются. Вторая девушка прошлась вдоль рядов, проверяя, все ли пассажиры целы, и раздавая лед тем, кто ушибся. Я скосил глаза на Колесо, которого Димидко, сдвинувшись, усадил на сиденье с краю и принялся ощупывать его ребра. — Вся можеши: сего ради вся милуеши, Преблагий Господи, — бормотал верующий, которого я не видел. — Тако и ныне убо, Владыко, рабов Твоих сих (имярек) моления теплыя приемля, благослови путь их и воздушное шествие, запрещая бурям же и ветром противным, и лодию воздушную целу и невредиму соблюдая… Его бормотания не успокаивали, а наводили на мысль об отпевании, хотелось встать и врезать. Похоже, не меня одного наводили. Второй мужской голос, звенящий от напряжения, произнес: — Товарищ, прекратите немедленно! Бормотание стихло, верующий перечить не стал. — Граждане, успокойтесь! — улыбаясь, говорила стюардесса. — Опасности для жизни нет, мы просто попали в турбулентность.