Коллинз ставит бокал рядом с собой и наклоняется вперед, упираясь локтями в колени, чтобы заглянуть мне в глаза. Его нельзя назвать уродом, как я уже говорила. Даже самые разборчивые девушки наверняка сочли бы его привлекательным, я в этом уверена, ведь у него внешность типичного ученика частной школы – слишком идеальные волосы и белоснежные зубы. Черты лица правильные, кожа чистая и гладкая, без единого намека на вчерашнюю щетину. На нем нет ни мелких порезов, ни шрамов – могу поспорить, он уже даже пользуется кремом от морщин. Конечно же, он накачанный, как любой игрок в баскетбол, подтянутый и достаточно высокий – его фигура выточена безупречно, в самый раз, чтобы тешить этим свое эго. – Полагаю, ты уже знаешь историю, как Ролланд и его сыновья стали Брейшо, что их семьи были приняты в клан за много лет до их рождения? Я знаю, что ни один из парней не Брейшо по крови и что Ролланда, биологического отца Мэддока, приняли в семью, когда тот был еще совсем молод. Потом лучших друзей Ролланда убили, и он усыновил их детей, чтобы растить как своих и дать каждому заслуженное им имя Брейшо. Три мальчика – три брата, не связанные кровью, но выбравшие друг друга. Я, мать его, знаю, кто они. – Да, ты наверняка знаешь, – продолжает он, потому что я молчу. – Но что, как тебе кажется, ты знаешь о моей семье? – Он пристально вглядывается в меня. – О моем имени? У меня тут же вырывается смешок, и я закатываю глаза. – Пожалуйста, прелестный мальчик. Скажи, что ты не настолько тупой, чтобы думать, что я на это отвечу? – Я наклоняюсь вперед, чтобы встретиться с ним взглядом. – Может, я и сижу сейчас на твоем диване, но не будь идиотом, думая, что я там, где хочу быть. – Советую тебе поработать над тем, чтобы это поменять – ты там, где должна быть. – Обойдусь как-нибудь. Он издает тихий смешок, опуская подбородок. – А ты знала, что именно юрист Грейвенов отправил Ролланда Брейшо за решетку? Я не отвечаю ему ни единым словом или движением, и он кивает: – Да, ты знала. Но знала ли ты, что этим юристом был мой отец? Мне стоит невероятных усилий сохранить невозмутимое выражение на лице, в то время как каждый мой мускул напрягается. – Не-а. Вот же дерьмо. То есть это не какой-то Грейвен засадил их отца, а отец Коллинза? – Дело даже не дошло до суда. – Он ухмыляется, увидев, что я хмурюсь – от моего безразличия на лице не осталось и следа. – Папаша Брейшо отрицал все-все-все, до самой последней секунды. Но прямо перед заседанием суда он вдруг запел другую песню, признал вину и пошел на сделку. – Может, у него проснулась совесть. – Или, может, у него появилась реальная причина признаться в преступлении, которое, как он клялся, он не совершал. – Он приподнимает бровь. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не сглотнуть, и вместо этого делаю вид, что он меня заинтриговал. – И что же это могло быть? Он самодовольно ухмыляется, словно посвящен во что-то, что мне недоступно, поднимает бокал и опрокидывает в себя его содержимое. Потом встает. – Ну, теперь если кто здесь и тупой, так это ты, если ты и вправду думаешь, что я тебе все расскажу. Хотя кто знает, Рэй, может, со временем… Все зависит только от тебя. Вставай, нам пора ехать. – И куда же это? – раздраженно спрашиваю я. – По магазинам. – Он окидывает взглядом мою одежду. – Я не могу позволить своей женщине выглядеть так, словно она вышла из низкобюджетного музыкального клипа. – А почему бы и нет? Мне же приходится ходить рядом с парнем, который одет так, словно в любой момент готов сыграть в гольф. Он улыбается, а я хмурюсь. – Отребью не место рядом с породой, Рэй. – И все же ты был готов платить мне за мое время, Коллинз. Так странно, правда? – Вставай и иди к чертовой машине, это не обсуждается. – Я не стану наряжаться, как принцессочка из частной школы. – Ты будешь одеваться так, как я скажу, – огрызается он, вперивая в меня взгляд. – Не забывай, ты согласилась на все это, так что вставай. Я неторопливо поднимаюсь на ноги и оказываюсь прямо перед ним. – Ты думаешь, что выиграл эту маленькую битву, но ты ошибаешься. – Ага, и с чего это ты взяла? Мои губы медленно расплываются в ухмылке, и его брови сходятся на переносице. – Уважение нельзя купить или заработать, если идешь дорогой шантажа. Все твои люди с тобой только из-за денег или по принуждению, а все их люди гордятся своим положением. Ты не задавался вопросом, что случится, если те парни, которых ты заставил напасть на меня, захотят этим похвалиться и сделают это, потому что ты не заслужил их преданность? Или когда кто-то предложит им больше денег, они кинут тебя, как мудака, которым ты и являешься? Ты… – Осторожнее, Рэй. – Он шагает ко мне, играя желваками. – Я могу как облегчить твою участь, так и сделать ее невыносимо тяжелой, тебе решать. В ответ на один шаг я делаю два. – Это ты будь осторожней, Коллинз. Я не знаю, что, как ты думал, ты сможешь получить от меня или что привело тебя к такому мнению, но ты даже еще больший клоун, чем я думала, если тебе вдруг показалось, что мне нужно что-то «облегчать». – Я отступаю, наблюдая, как в его глазах разгорается ярость. – Может, мяч сейчас и на твоей площадке, но тебе следует считать меня рефери в этой игре. Ты заполучил не солдата, а змею. Смотри, как бы она тебя не укусила, Грейвен. Он хмурится, но через мгновение его лицо расплывается в злобной улыбке. Он подходит ко мне, чтобы шепнуть мне на ухо: – О, теперь все точно будет чудесно, Брейшо. Жду не дождусь, когда вся прелестная маленькая ложь вылезет наружу. И твоя прелестная маленькая головка так закружится, детка. Но если ты будешь хорошей девочкой, я непременно подержу твои волосы, чтобы ты не забрызгала их своей рвотой. Он бросается вперед, мимо меня, хватает с журнального столика ключи и вылетает из дома. Мне не остается ничего другого, кроме как последовать за этим дешевым понтокрутом, как хорошей девочке. Ублюдок. * * * – Я надеюсь, что ты там накручиваешь себе чертовски красивые кудряшки, раз собираешься так долго! – рявкает Коллинз из-за двери. Я закатываю глаза и делаю последнюю затяжку, прежде чем потушить свой косяк о плед, оставляя еще одну прожженную дырку на банальном шелковом покрывале. Не могу поверить, что и вправду живу в этом чертовом доме. Я злюсь на себя за то, что до сих пор не свалила отсюда, но я не могу поступить так с парнями. Они заслужили мою преданность до последней капли, а я никогда никому не была предана, даже если они этого не знают. В этом вся разница между настоящей верностью и необходимостью оставаться в лучшей форме, потому что сильнейшим живется комфортнее – искреннюю преданность не нужно открыто демонстрировать или во всеуслышание заявлять о ней. Она не менее могущественна, а может, и более, когда проявляется в тишине. Мне не нужно говорить им о том, почему я на самом деле здесь. Мне нужно, чтобы шантаж этого придурка никак их не затронул, чтобы они о нем даже не узнали. – Две минуты. И ни минутой больше, – произносит он таким тоном, будто его слова имеют для меня значение. До меня доносится какой-то шум, а потом топот шагов по уродливой спиральной лестнице. Я смотрю на часы, жду, когда пройдет ровно три минуты, и только потом встаю, всовываю ноги в пару шлепанцев, которые я спрятала среди того отвратительного дерьма, которое Коллинз накупил вчера, чтобы помочь мне «поднять мой статус». Иди на хрен, пожалуйста. Он такой тупица, что просто не верится. Я поворачиваюсь к зеркалу в золоченой раме и оглядываю себя с головы до ног. Глупая девчонка, которая не в силах отпустить тех троих, кого сама от себя отталкивает. Ирония в смене событий. Я поднимаю с пола рюкзак и волочу его за собой, расправляя плечи, когда дохожу до последней ступеньки. Коллинз оборачивается и впадает в ступор при виде меня. – Какого хрена? Он оглядывает темно-фиолетовое платье-свитер из кашемира, которое сам и выбрал. Теперь оно разрезано по бокам, и кончики свободно завязаны, демонстрируя мой черный бюстгальтер-майку. Его взгляд опускается к купленным им же «чулкам», на которых теперь зияют дырки в стратегически важных местах – слева сбоку и справа в верхней части бедра, уходящая под ткань платья. В области стоп у них теперь тоже недостает нескольких дюймов. Я не завила волосы, как он надеялся, а собрала их в тугой конский хвост на затылке – только потому, что они без конца прилипали к этому дурацкому материалу.