* * * Она ждала, съежившись на деревянных ступеньках, у подножия которых плескались воды Марциального бассейна, подтянув колени к груди, и в послеполуночной прохладе ее предплечья и икры покрылись гусиной кожей. Он знал эту девушку, знал ее имя, ее историю, помнил вкус быстрого, несмелого поцелуя, украденного в толкотне среди подростков на мосту через Двенадцатый канал. Воспоминание было отчетливым и порождало тепло, но принадлежало другому человеку. – Привет. Он выбрался из воды на посеребренные доски, откатился в сторону, скрывая наготу. В тени крытой галереи ждала Эшби с халатом из морского шелка. – Привет. – Не существует простого способа сказать кому-то, что он видит перед собой не того человека, которого помнит. – Я Серейен. Это имя пальпы подсунули ему там, внизу, вместе с нейротрансмиттерами, изменяющими сознание. – И как ты себя… – Я в порядке. Да, я в полном порядке. – Першение в горле заставило его закашляться, кашель усилился и перерос в сильную рвоту. Легкие Серейена очистились, и он с трудом изверг горку пятнистого от слизи пальпового желе. В первых лучах солнца вещество растаяло и побежало, потекло по ступенькам, стремясь воссоединиться со своей стаей в Марциальном бассейне. Пастырь Эшби шагнула вперед. Серейен отмахнулся от нее. – Который час? – Четыре тридцать. Почти пять часов. – Серейен. – Пужей застенчиво отвела взгляд. Вокруг Марциального бассейна появлялись другие душепловцы: выкашливали пальпы из легких, дрожали в термальных халатах, привыкали к своим новым Аспектам. – Кьятай хочет тебя увидеть. Дело очень срочное. Терпеливая Эшби завернула новорожденного Серейена в халат, и умный пластик выделил накопленное тепло, стремясь отрегулировать температуру его тела. – Иди к нему, – сказала пастырь. – Но я должен… – У тебя вся жизнь впереди, чтобы узнать Серейена получше. Я думаю, ты должен идти. Кьятай. Воспоминание об увлечении звездным небом, подсчетами, расчетами и азартными играми. Имя и лицо принадлежали другому Аспекту, другой жизни, но былая страсть к числам, к обнаружению взаимосвязей между тем и этим, вызвала прилив радости откуда-то из глубины его сути. Это было так же приятно и по-взрослому, как набухание пениса, которое случалось ясным утром или когда он воображал, как трогает грудь Пужей, думал о татуированном треугольнике у нее в паху. Ощущение было иным, но не менее интенсивным. Ставни были плотно задернуты. Экран оставался единственным источником света в комнате. Когда открылась незапертая дверь, Кьятай обернулся. Прищурился, вглядываясь в полумрак на лестничной площадке, а затем взволнованно воскликнул: – Только посмотри на это! Снимки со смотровых платформ, отправленных к Тейяфаю, чтобы наблюдать за действиями анпринов. Чернота, испещренная звездами, ослепительная синяя кривая водного мира; фото было затемнено, чтобы не выгорел экран. Близкие обиталища выглядели как диски, остальные – как софиты в театре. Их расположение отражало влияние скорости и гравитации. – И что я должен увидеть? – Да ты приглядись, они же строят космический лифт! Я все гадал, как они достанут воду с поверхности Тейяфая. Просто, ха-ха! Возьмут и высосут! Какая-то машина на стационарной орбите переделывает астероид, который они притащили с собой; ее удерживают на месте с помощью одного из обиталищ. – И астероид, и обиталище на стационарных орбитах, – сказал Серейен. – Им придется одновременно строить в двух направлениях, чтобы удерживать трос лифта натянутым. Слова как будто сами выпрыгнули из его рта, и он сразу понял, что это правда. – Наверное, какое-то наноуглеродное соединение, – сказал Кьятай, вглядываясь в экран, пытаясь высмотреть на расплывчатом изображении строительного астероида какой-нибудь выступ, выпуклость – какую-нибудь подсказку. – У троса невероятный предел прочности, но при этом он очень гибкий. Мы должны заполучить этот секрет; в сочетании с нашими нефтяными месторождениями он произведет технологическую революцию. Мы станем настоящим народом звездоплавателей. – Затем, как будто впервые сосредоточившись на госте по-настоящему, Кьятай отвернулся от экрана и уставился на фигуру в дверном проеме. – Ты… кто? Два слова прозвучали тихо и жалобно. – Серейен. – А разговариваешь как Птей. – Я был Птеем. Помню его. Губы Кьятая как-то странно изогнулись – Серейен вспомнил, что это жевательное движение возникало у его друга в моменты несчастья и разочарования. На вечеринке в честь дня именования сестры, когда собралась вся кровная семья, и он заявил, будто знает наверняка, что у кого-то из жителей переулка Пьяного цыпленка праздник в тот же день, что и у малышки Сезимы. Кьятай без разрешения встрял в разговор взрослых, и за этим последовало долгое растерянное молчание. Потом смех. И еще один случай: когда Кьятай высчитал, как долго надо идти пешком, чтобы отшагать целый световой год, и учитель Дэу спросил у класса, понял ли кто-то хоть что-нибудь. На мгновение Серейену показалось, что его друг вот-вот заплачет. Это было бы ужасно – неприлично, унизительно. Затем он увидел на неубранной кровати сумку, из которой торчала скомканная ритуальная белая одежда. – Кажется, Кьятай хочет сказать, что он покидает Дом многообразия, – проговорила пастырь Эшби тем голосом, который, как знал Серейен, используют взрослые, сообщая неприятные вещи. В воздухе повисло слово, которое Эшби не хотела говорить, Серейен и Пужей не смогли бы произнести, а Кьятай и не собирался этого делать. Такие были в каждом городе, в каждом районе. В конце переулка Пьяного цыпленка жил Кентлей, в свои сорок с чем-то лет все еще с кровными родителями. Он никогда не был женат, хотя бывший Птей слышал, что некоторые женятся, и не только на себе подобных. На нормальных. Многообразных. Кентлей вызывал одновременно жалость и уважение; одинаково благословенные и проклятые, Одиночки получали озарения и дары в качестве компенсации за неспособность развернуться в Восемь Аспектов. Кентлей разбирался в кожных недугах, бородавках и болезнях птиц. Птея послали к нему за амулетом против висячей бородавки на подбородке. Она исчезла за неделю. Уже тогда Птей задавался вопросом, случилось ли это из-за сверхъестественных способностей или из-за суеверного страха перед чужаком в конце причала. Кьятай. Одиночка. Такое же абсурдное словосочетание, как «зеленое солнце» или «светлая зима». Этого никогда не должно было случиться. Предполагалось, что воды Марциального бассейна разобьют их на множество блестящих осколков, и будут другие жизни, другие друзья, даже другие жены и мужья, но все равно сохранятся те Аспекты, которые не забудут, как они пытались рисовать птиц и рыб на светящейся полосе Среднезимной галактики, висящей в небе неделями, или математически просчитать поведение серебристиков, которые в разгар Большого лета скапливались в лагуне стаями, похожие на россыпи блестящих иголок, держались вместе и порознь, существовали раздельно и двигались как один. «Кипящий дождь». «Летний лед». «Утро без рассвета». «Друг, у которого всегда будет одна личность». Невозможности. Кьятай не мог оказаться выродком. Темное слово, мерзкое слово – оно висело на Кьятае, как брезент в пятнах нефти. Одиночка закрыл сумку и закинул на спину. – Приду в гости, когда вернешься. – Да. Ладно. Будет здорово. – Слова, желания и фразы так и ринулись к нему, и все же конец случился так быстро, так внезапно, что Серейен мог лишь потупиться, чтобы не видеть, как Кьятай уходит. Пужей расплакалась. Высокий и темнокожий пастырь Кьятая, рожденный летом, обнял Одиночку и повел его к выходу. – Эй, – спохватился Кьятай на площадке винтовой лестницы. – А ты когда-нибудь спрашивал себя, зачем они здесь? Я про анпринов. Даже сейчас, понял Серейен, Кьятай прятался от истины: он будет отмечен как иной, неполноценный, до конца своих дней, и ему останутся лишь звезды, космические корабли и секреты чужаков. – Почему они пришли сюда? Мы называем случившееся «Анпринской миграцией», но куда они мигрируют? И откуда? Кто-нибудь когда-нибудь задавал такой вопрос? Ты когда-нибудь думал об этом, а? Затем пастырь Эшби закрыла дверь кельи на вершине высокой башни. – Поговорим позже. Кричали чайки. Погода обещала испортиться. На экране позади Серейена звезды летели над бескрайним океаном. * * * Серейен не нашел в себе сил спуститься на причал, но наблюдал за отплытием «Паруса радостного предвкушения» из-под купола зала Ясного взгляда, где играли в нетбол. Дом многообразия плыл сквозь заросли цветущего фитопланктона, и Серейен увидел, как сдвоенный корпус ритуального катамарана прорезал парные линии биосвета в ковре микрожизни, поглощающей углерод. Он встал и проследил за парусами, пока они не затерялись среди корпусов огромных керамических нефтяных танкеров, теснившихся в оранжевом облаке смога, отмечающего путь к Ктарисфею где-то по ту сторону горизонта. «Приду в гости». Они будут об этом неизменно забывать. Они ускользнут из жизни друг друга – жизнь Серейена теперь станет куда более насыщенной и многолюдной, по мере того как он начнет перемещаться по социальным мирам своих Аспектов. Со временем они незаметно перестанут думать и вспоминать друг о друге. Серейен Нейбен экс-Птей осознал, что он больше не ребенок. Он мог позволить всему идти своим чередом. После утренних уроков Серейен спустился к Бассейну древности – затопленной площади, историческому сердцу Дома многообразия – и использовал приемы, которым научился час назад, чтобы без особых усилий из Серейена стать Нейбеном. Затем спустился в воду и поплыл вместе с Пужей. Девушка все еще плакала и была сбита с толку, но подогретая летним солнцем вода и физические упражнения вернули ей бодрость. Когда небо потемнело от летней грозы, которую напророчили чайки, они углубились в тайный лабиринт затопленных колоннад и дворов, где не бывали большие компании друзей. Там, под первые трески молний и шипение дождя, он поцеловал ее, а она скользнула рукой в его плавки и объяла ладонью приятно набухший член. Серейен любит Ночь, полярное сияние и сирены. Серейен вздрогнул, когда полицейские дроны пролетели почти над самой крышей Консерватория. Через высокие арочные окна по-прежнему были видны пожары на проспекте Яскарай. Электроснабжение еще не восстановили, поэтому улицы и громады многоквартирных домов оставались темными. Поперек стрелочной улицы[253] лежал перевернутый трамвай, в заднем вагоне мерцали языки пламени. Шум протеста удалился, но время от времени по льду скользили тени, озаренные гипнотическим полярным сиянием: студенты-бунтовщики, полицейские роботы. Последних было нетрудно отличить по брызгам ледяных кристаллов, которые разлетались во все стороны при каждом шаге заостренных, семенящих конечностей. – Опять торчишь у окна? Уходи оттуда. Если заметят, могут пристрелить. Смотри, я чай приготовила. – Кто? – В смысле? – Кто меня застрелит? Бунтовщики или полиция? – Какая разница, если ты все равно умрешь. Конечно, он послушался, сел за стол и взял чашечку с прозрачным, солоноватым бедендерейским мате. – А вот меня точно нельзя убить, – прибавила она. Ее звали Сериантеп. Она была анпринским пребендарием, формально прикрепленным к Колледжу теоретической физики при Консерватории Янна. Она выглядела как высокая, стройная молодая женщина со смуглой кожей и иссиня-черными волосами – рожденная летом жительница архипелага, – но это была всего лишь форма, которую принял рой анпринских наночастиц. Она была роем в облике женщины. Рерис Орхум Фейаннен Кекджай Прус Реймер Серейен Нейбен гадал, как сильно необходимо приблизиться, чтобы ее идеальная кожа превратилась в размытое скопище микроскопических пылинок. У него было много возможностей провести такой эксперимент. Помимо того, что Сериантеп считалась его ученицей – хотя чему фактически бессмертная гражданка улья, преодолевшая сто с лишним световых лет, могла научиться у человека из плоти и крови, которому не было и тридцати, большой вопрос, – она время от времени становилась его любовницей. Сериантеп пила чай. Серейен наблюдал, как она касается губами краешка изящной фарфоровой чашки, даже в Янне с его сухим континентальным климатом украшенной вездесущим мотивом с Повелителем рыб. За тем, как от глотка слегка вздрагивает ее горло. Он подмечал сотню таких крошечных, интимных движений, но даже когда Сериантеп ворковала, хихикала и переводила дух во время ритуальной стимуляции «Пять листьев, пять рыб», непроизвольные реакции ее тела казались спектаклем. Заученными ответами. Она играла, он наблюдал. Актриса и зритель. Вот таким любовником он был в роли Серейена. – Ну и каково это, трахать кучу наночастиц? – спросила Пужей, когда они кувыркались и попивали вино в уютной и теплой, интимной тесноте Тринадцатого окна – кельи для свиданий в Огруне, древней мужской киновии для университетских работников. – Щекотно, да? С этими словами она сжала его пенис, взяла в заложники: «Осторожнее с ответом, дружок». – По крайней мере, у наночастиц не воняет изо рта по утрам, – сказал он. Пужей, вскрикнув от возмущения, дернула его за детородный орган, заставив взвизгнуть, а потом оба расхохотались и перевернулись, зарылись глубже в кучу стеганых одеял, где было тепло вопреки зиме. «Сейчас я должен быть с ней», – подумал он. Многомесячные зимние ночи, озаренные полярным сиянием и звездными облаками великой галактики, принадлежали им. После Дома многообразия он поехал с ней в Бедендерей, в ее родной город Янн. В городском консерватории был лучший в мире факультет теоретической физики. Такие вещи совсем не интересовали миниатюрную, смешную Пужей с ее мальчишеской фигурой. Через шесть месяцев они официально оформили партнерство. Во время торжеств, устроенных в холодном, темном и варварском городе, далеком от изысканной элегантности островной жизни, его родители все время ворчали и тряслись от холода. Но с той поры зима – даже в самые холодные утренние часы, когда ступеньки женского пансионата Чайного переулка, где жила Пужей, покрывались слоем сухого льда – навсегда стала их личным временем года. Надо ей позвонить, сообщить, что он все еще в ловушке, но не упустит шанс вырваться. Мобильная связь пока работала. Можно послать электронное письмо. Нет, нельзя. Сериантеп не знает. Сериантеп не поймет. Она уже один раз не поняла, когда он попытался теоретически объяснить, что разные Аспекты могут – должны! – иметь разные отношения с разными партнерами, любить многих, но одинаково. «Как Серейен я люблю тебя, анпринский пребендарий Сериантеп, но как Нейбен я люблю Пужей». Он не осмелится сказать такое вслух. Сериантеп, бессмертный улей наночастиц, звездная странница, была довольно-таки упертым созданием. Тишину хрустальной ночи нарушил далекий и ровный треск выстрелов. – Кажется, затихает, – сказала Сериантеп. – Я бы подождал еще какое-то время.