На обратном пути Вадим с кузнецом опустошили весь тайник и навьюченные, словно ослы, поплелись дальше. До Пустыни они добрались благополучно. Их впустили, сразу же начав выспрашивать, но Елизар, отвечал кратко, а Вадим и вовсе молчал. Вместе они дошли и, разгрузившись от трофеев в кузне, отправились каждый по своим делам. Вадим, было, последовал в свою келью с собранными трофеями, но его остановил кузнец. — Стой. У нас много сейчас свободных келий. Нечего больше с Акимом в одной спать. Он тебя не любит, да и ты его. Пойдём, повечеряем, а опосля сюда придём. Подождёшь меня здесь, пока я к настоятелю схожу, да и вот твоя доля денег, возьми! — и кузнец протянул Вадиму новый кошель с трофейными монетами. Крупных среди них не было, да и их ценность не имела для Вадима никакого смысла. — Как придём обратно, займись чисткой клыча своего, да и пистоль осмотреть треба, на что он годен. Ладно, идём. Их уже с нетерпением ждали в общей столовой, сразу начав расспрашивать о походе. Вадим больше отмалчивался, а кузнец говорил кратко, отделываясь общими фразами. Больше всех усердствовал Аким. А как, да что, да почему? А какие трофеи? А много ли мертвяков было, а сколько осмотрели, а ещё осталось? Вопросы сыпались, как из рога изобилия. Елизар даже разозлился и грубо ответил ему. — Аким, ты пошто меня тиранишь своими расспросами? Хочешь узнать, али трофеев взять, так сходи и узнай, там много чего ещё путного осталось, всего и не унесёшь. Зря он это сказал, как оказалось впоследствии. Да и все заметили, с какими толстыми мешками они возвратились из села. И как ещё дотащили такой вес? Закончив ужинать, все разошлись. Вадим отправился в кузню, а Елизар к настоятелю. В кузне царило спокойствие и теплота. Ровно гудел огонь в горне, лежали на своих местах инструменты, а о мертвяках даже не вспоминалось. Белозёрцев взял в руки ножны с турецкой саблей и осторожно потянул рукоять на себя. Клинок вышел легко, словно только того и ждал. Замечательный клинок! Вадим полюбовался холодным блеском оружия и аккуратно положил на верстак, потом снял с себя куртку и принялся срезать с неё капюшон. Завтра же он отдаст весь прежний прикид на тряпки и переоденется в местную одежду, чтобы стать, как в пародии на слоган в рекламе Газпрома, то бишь — не выделяться! Отрезанным капюшоном он стал очищать лезвие от пятен ржавчины и попытался отполировать его с помощью золы и песка. Получилось на удивление хорошо, клинок полностью очистился от ржавчины и даже немного заблестел. Это принесло чувство удовлетворения Вадиму. Вложив саблю обратно в ножны, он взялся за пистолет. Дедовское ружьё было и проще, и одновременно сложнее древнего экземпляра пистоля, что лежал сейчас перед ним. Пистоль или пистолет, как по привычке называл его Вадим, представлял собой короткоствольное оружие со слегка изогнутой ручкой, заканчивающейся латунным яблоком. Ложе его вытесали из орехового дерева, ствол имел довольно крупный калибр. Кремниевый замок пистоля выглядел изрядно загаженным, и Вадим взялся его почистить. Приступив к разбору, он заметил, что самого кремня в зажиме нет. Дело это несложное, и Вадим, имеющий опыт в обращении с ружьём, довольно быстро разобрался в механизме пистоля. Взяв тряпочку, он попытался очистить ствол от нагара, но без масла и керосина это получалось плохо. К тому времени, когда возвратился кузнец, пистоль оказался почти вычищен, вот только машинного масла Вадим не нашёл, о чём сразу сказал Елизару. — Ружейное масло? Это что ещё за хрень? Есть у меня костное масло, его дам, но чуть. — А мне чуть и нужно. Обрадовавшись, Вадим с благодарностью принял маленький кусочек твёрдого масла и, размазав его по лоскуту, оторванному от капюшона, начал натирать ствол и механизм пистоля, переключившись затем на клыч. Кузнец же, понаблюдав за действиями Вадима, принялся за свою работу. — Настоятель очень доволен тобой, сказал, что можешь заселяться в келью, которая недалеко от моей, а Аким пусть один спит и храпит себе в удовольствие. И от дежурств ночных тебя тоже освободили. Пусть другие дежурят, раз сами не могут ходить в село. То, я думаю, справедливо будет. Вадим кивнул. Конечно, справедливо. Теперь хоть полуночные бдения прекратятся, и не надо будет мёрзнуть по ночам. — Я смотрю, тебе полностью нужна новая одежда? — Да, — согласился Вадим. — Хорошо, скажу Ефросинье, она сошьёт тебе новую, вместо старой, а пока походи в той, что у тебя в келье лежит, а эту сдай ей на тряпки, да на лоскутки, порадуй бабу необычной материей, а то она, глупая, и не верит, что есть такая. Вадим кивнул, обязательно порадует. Всё отдаст, кроме трусов, которые приходилось часто стирать и надевать поутру не высохшими до конца, да видимо, придётся в скором времени и с ними расстаться. Замены всё равно им нет, так что, будет ходить, как все, проветривать хозяйство в штанах. Тоже вариант. А кузнец продолжал. — Вот с обувью беда, нет ничего. Деньги, чтобы купить, есть, а купить не у кого. Что же, разберёмся с мертвяками и пойдём в Козельск. Он тут недалеко, можно было бы и на челне по Жиздре сплавиться, но все челны маленькие и старые. А так лучше пешком, через лес. Вадим кивнул, ну нет, так нет, потерпит. — Ну, пойдём, оружие своё возьми. В церковь сначала зайдём, там положишь его у алтаря. Братья всенощную будут стоять, заодно и его очистят от скверны, то благое дело. — Так это когда же оружие благим делом казалось? — не выдержав, спросил Вадим. — Оружие само-то, да, не благое, но смотря в каких руках и на какое дело пущено. — Так известно на какое, чтобы убивать. — То так, да не так. Ежели ты свой дом родной от ворога защищаешь или, положим, зверя какого убиваешь, то на благое дело направлено. А ежели для грабежа, да на убийство, то на воровское да нехорошее. Понял али нет? Вадим вздохнул, философский дискурс ожидаемо свалился в банальщину. Спорить бесполезно, в какую сторону повернёшь, то и доказательство. Да, руки могут быть одни и те же, а действия разные. Перестав дальше развивать эту тему, Вадим последовал за кузнецом. Забрав свои вещи из кельи Акима, он переселился в другое здание, где жили иноки и привилегированный персонал монастыря. Предоставленная Вадиму келья оказалась небольшая, но довольно уютная. Топчан, икона в углу, табуретка и стол. Всё, что нужно. Вспомнилась Агафья, но её к нему пока не пускали. Раздевшись, он накрылся грубым домотканым одеялом и заснул. На следующий день Вадим приступил к работе с кузнецом. Временами приходил и отец Анисим, учил его всяким премудростям, начиная от правописания до вязания лаптей. Оружие в церкви освятили. По словам отца Анисима, приходил сам настоятель и все три инокини. Жизнь шла своим чередом, и Вадим стал потихоньку втягиваться и привыкать. Да и как по-другому? С кузнецом они переплавили несколько кинжалов и сделали парочку новых. Себе Вадим заказал небольшую финку и показал примерный желаемый рисунок на ней. Кузнец, удивлённо покачивая головой, сделал что-то похожее. Время шло, Вадим учился, никто не высказывал желания в очередной раз посетить село. Зато стали поправлять забор вокруг монастыря, на всякий случай. Все выжившие крестьяне устали сидеть внутри монастыря, время шло, а им нужно обрабатывать поля, да собирать овощи и фрукты, иначе зимой и без всяких бесов и мертвяков все от голода вымрут. Обстановка неизвестности плохо влияет на людей. Назрела необходимость идти в Козельск, но настоятель не решался некого туда отправлять. Одного кого отправить в это время — значит, потерять. Двоих или троих, да без кузнеца — также опасно. Ведь бойцов у настоятеля оказалось всего двое — Елизар да пришлый отрок Вадим, остальные только создавали видимость бойцов, чем таковыми являлись. Отец Варфоломей это понимал и не отправлял. Охрана и защита Пустыни оказались для него дороже личной выгоды и новостей. В конце концов, кто-то же должен был прийти к ним. О том, где находится обитель, знали как жители Козельска и нескольких окрестных деревень, так и паломники. Но за это время никто в Пустынь не приходил. День шёл за днём, а ничего не менялось, как считал настоятель и Вадим, но так не считали другие. Например, инок Серафим с жадностью прислушивался к разговорам о мертвяках. Его душа жаждала знаний, а мертвяки, неизвестно откуда взявшиеся и размножающиеся подобно чуме, казались интересны. Его прямо тянуло к запретным знаниям. Он каждый день молился, замаливая грех познания, но что-то иррациональное внутри заставляло его вновь и вновь идти на риск. Очевидно, что ему нужен был хоть один экземпляр мертвяка, чтобы изучить его. Но для этого придется идти в село, а он боялся, да и идти одному глупо. Настоятель уже говорил несколько раз, что пора бы очистить село полностью и вернуть туда крестьян, поэтому надобно спешить. «Но нужен подельник, — думал Серафим, — да такой, чтобы в любом случае держал язык за зубами». Такого можно только заинтересовать трофеями, найденными в брошенной деревне. Да и сам Серафим рассчитывал разжиться деньгами или нужной ему утварью. Людей в Пустыни обитало немного, и Серафим уже несколько раз в уме перебрал тех, кого можно будет соблазнить походом в деревню. Таких, по его мнению, оказалось двое — Митрич и Аким. Митрич вскоре отпал, потому как шибко опасался и любое упоминание о мертвяках тут же выводило его из душевного равновесия. Оставался Аким. Но и Акиму не так просто было предложить поход, особенно тайный. Тут нужно знать тонкости души крестьянина, и Серафим догадывался, что можно предложить Акиму за его помощь. Зависть! Акимом всегда двигала зависть и жадность, на этих чувствах Серафим и собирался сыграть. Застав Акима одного за ремонтом стены, Серафим издалека начал разговор. — Здравствуй, Аким! — И тебе не хворать! — грубо ответил тот. — Всё в руках Божьих, — сделав скорбное лицо, заметил Серафим. — А что-то ты не в настроении? — Какое уж тут настроение, когда пашешь изо дня в день и ничего⁈ А некоторые сходили два раза в деревню, и уже в почёте и уважении. Едят от пуза, работают в своё удовольствие, да ещё и подарками их одаривают. Виданое ли дело, чтобы отроку несмышлёному дарить пистоль да саблю⁈ Серафим с мнимым сочувствием покачал головой. — Твоя правда, Аким, а ещё они и денег добыли в селе, и мальчишке тоже изрядно досталось. Но то они сами нашли, не в праве мы их осуждать. — Чтооо? — возмущённо вскричал Аким, — ещё и деньги? И много? — Ну, много али немного, я не знаю, учёт не вёл, но настоятель при мне говорил, что много, и сказал, что серебра нужно и отроку отсыпать. — Серебра??? Ах, ты ж, ах, ты ж… — Аким не находил слов от переполнявшего его негодования. Ему хотелось сквернословить, но в присутствии инока он остерёгся это делать, и в сердцах выпалил. — Нет в мире справедливости! — Справедливость есть всегда, Аким. Вот только она даётся в руки тем, кто её заслуживает или хочет заслужить, а то и сам захочет взять. — Угу, угу. И как её взять? — прищурил глаз тот. — Думай, Аким, мне и самому то неведомо. — Надо в деревню идти и пошукать там монет, да вещей. — Согласен, надобность в том есть, — отозвался Серафим и грустно улыбнулся. — Но меня не берут с собой, а один я не смогу. — Да, да, — Аким зачесал макушку левой рукой в задумчивости. — Нужно придумать, для чего выйти из монастыря. Да и не выпускают в село никого без разрешения настоятеля, а ночью так и вовсе страшно и опасно. Прекратив чесать затылок, Аким принялся перебирать свою пегую бородёнку, словно искал в ней не то блох, не то ум. Как водится, не нашёл ни того, ни другого, что и неудивительно. — Думай, Аким, как мы можем того достичь и сходить в село, и я думать о том буду. Аким кивнул, продолжая чесать уже спину, а Серафим спокойно развернулся и собрался уходить. Удочку он закинул, и Аким будет думать, но, сделав всего два шага, Серафим внезапно обернулся. — От Елизара я слыхал, что ляхи там погибли, а у ляхов есть и оружие дорогое, и монеты водятся, сказывают, что и золотые дукаты. При упоминании золота, глаза Акима полыхнули каким-то сверхъестественным огнём, и он застыл, переваривая полученную информацию, а Серафим ушёл. Дело сделано, теперь нужно только ждать, когда Аким дозреет и сможет перебороть свой страх. Жажда наживы — страшна, она перемелет и страх, и унижение. Аким дозрел через два дня. Видимо, в нём неустанно боролись жадность и страх за свою шкуру. Серафим тоже боялся, да ещё как, но и им двигала жадность, но жадность к славе и власти. Он сейчас всего лишь простой инок-библиотекарь в заштатном монастыре. А если сможет овладеть другими знаниями, то достигнет как успеха, так и власти, и даже славы! Серафим с детства страдал грехом тщеславия, в чём себе никогда не признавался. Да и сейчас он просто убедил себя в том, что, овладев запретными знаниями, пустит их во благо церкви и людей. Спасёт их, понимаешь, от чёрной напасти. Воистину благими намерениями устлана дорога в Ад! Никаких других возможностей в монастыре у Серафима не было, только лишь перспектива всю жизнь возиться с книгами, ремонтируя и переписывая их и, собственно, на этом всё. Настоятель ещё не стар, так что и здесь ничего не светило. А вот мертвяки сулили ему будущее, как это ни странно, казалось бы, со стороны. Довольно давно Серафим в библиотеке наткнулся на одну книгу, которая своей обложкой резко отличалась от остальных. Надпись на старогреческом гласила, что это житие святого Агриппия, а на самом деле книга и вовсе не имела названия. Была она тонкой, но, как оказалось, с подвохом. Первые несколько листов у книги отсутствовали, многие заляпаны чем-то бурым, отчего текст на них оказался не читаем, но в целом примерно половину из всего, с трудом, но можно было разобрать. Текст написан на старогреческом, но как-то странно, и Серафим немало времени потратил на то, чтобы понять, о чём там шла речь. А шла она, как он, в конце концов, разобрался, о демономании колдунов. В книги приводились разные примеры, один из которых весьма заинтересовал Серафима. В нём описывался похожий случай поднятия мертвецов с кладбища неким колдуном и направлении их на магистратуру славного города Бремен. Книга, очевидно, являлась переписанной каким-то греческим монахом с аналогичной, но латинской. Каким образом сей опус попал в Пустынь, Серафим и не догадывался, видно, случайно, а может и по злому умыслу. Сначала Серафим крестился и отбрасывал гнусную книженцию, но любопытство и тяга к тайным знаниям оказались гораздо сильнее, и он снова хватался за неё обеими руками. Однажды поздно вечером, когда он вглядывался в слабо видимый текст, между написанных строк стали проявляться другие. Серафим и не понял, как это произошло. Он потёр глаза, и буквы стали видны чётче, они складывались в понятные ему слова и предложения. В испуге он оттолкнул книгу, а когда снова взял её в руки, то листы, залитые чем-то бурым, очистились и текст, написанный на них, стал различим.