Глава 8 К дому подъехала машина. Я бросилась к окну. Не удержалась. Одернула шторку и увидела, как Сергей вышел из машины, как подхватил какой-то ящик и пакет. Сунул водиле деньги и направился в подъезд. Распахнула дверь, встречая на пороге. – Не совсем похожа на нашу, но я подбирал в тон. Ничего, весной сделаем ремонт. «На нашу», мне почему-то невыносимо нравилось, как он это говорил. Нашу. – На ремонт денег нет. – Ничего. Будут. Сказал уверенно и прошел в ванную. Сунул мне в руки куртку, стянул через голову свитер. Я смотрела, как он ловко орудует каким-то странным ключом, как что-то устанавливает между трубами. – Ничего. Сейчас быстро положу плитку, и за сутки высохнет. Мама приедет и не заметит. Жарко как. Расстегнул рубашку, и я взяла ее у него, стоя в проеме и не в силах оторвать взгляд от его рельефной, испещрённой шрамами спины. – Рассматриваешь иероглифы? – Это…это ожоги? Он на меня не смотрел, а возился с раствором, который замешивал в пластиковом тазу. – Там и ожоги, и следы от плети, и порезы. – За что? – За что угодно. Не так посмотрел, отказался жрать гнилую картошку…отказался резать голову одному из своих на камеру. От его слов к горлу подступила тошнота, и я схватилась за стену. Какие дикие кошмары он пережил. Как человек вообще может выдержать такое. Семь лет ужаса… Я винила его в том, что он нас бросил, в том, что уехал на свою войну, в том, что мне пришлось его похоронить и…в том, что он никогда меня не любил. Да, я была уверена в том, что он меня не любил. Может, поэтому мне было так больно и так горько от каждого воспоминания о нас. Я всегда видела себя со стороны побитой, скучающей за хозяином собачкой. Которая скулит возле двери, виляет хвостиком и очень ждет ласки. Хочет, чтоб ее любили. Радуется малому. Наверное, поэтому мне так страшно, что он вернулся. Я боюсь опять стать собачкой. Я научилась не ждать, я научилась быть гордой, я прекратила искать в себе недостатки…А вместе с его возвращением вернулось и это чувство. Дикое желание быть им любимой и так же дикий страх, что он даст мне надежду и…опять скажет, что нам нужно пожить раздельно. Но в то же время взгляд скользит по его шрамам, по его вздувающимся на руках мышцам, по сильному затылку. Заросшему и требующему стрижки. И мне до боли в костяшках хочется к нему прикоснуться. – Подержи вот здесь. Взял мою руку и приложил к плитке, слегка балансирующей на зыбком, скрепляющем материале. Посмотрел на меня и усмехнулся. – Ты словно дьявола увидала. Такой жуткий? Отрицательно качнула головой, а он ловко замешивал еще раствор в тазу, волосы упали ему на лицо, мешая смотреть, и я невольно убрала их назад. Он тут же вскинул голову, глядя на меня снизу вверх. Приподнялся на колени и вдруг рывком обнял меня, пряча лицо на моем животе, сильно сдавливая меня руками. Потом молча потянул вниз, к себе… Какие-то доли секунд, и я просто потеряла разум. Нет сил оттолкнуть, нет сил сказать ему «нет». Я просто сдалась. Так безжалостно обреченно. И застонала, когда его губы нашли мой рот. Внутри меня разлетелось на осколки желание сопротивляться, дать отпор, отвергнуть. Я зарылась руками в его волосы и со стоном ответила на поцелуй. Яростно и жадно обхватывая своими пересохшими губами его губы, притягивая к себе. Его руки срывают с меня домашнее платье, стягивают с плеч, вниз, обнажая мою спину. Схватил меня за талию и усадил на себя. Чувствуя промежностью его вздыбленный член, жесткую ткань штанов. – Всеее…не отпущу…не могу, понимаешь? – шепчет страстно мне в рот и сдирает платье еще ниже. Я больше не я. Не могу себя взять в руки. Я сдавливаю его бедра коленями, и сама ищу его наглый язык, чтобы сплести с ним свой. Боже… я на себя не похожа. Я как наркоманка, которая трясется от его шепота, от его порывистых движений. Какими-то призрачными оттенками сомнений…а что, если это не он… – Я не могу…, – с отчаянной мольбой, надеясь, что отпустит. – Можешь…, – так многозначительно пошло, и снова эти наглые пальцы, которые знают, что творить с моим телом. И оно запомнило…оно откликается адским жаром. – Не могу… – Тогда скажи мне нет… Хрипло шепчет и ласкает. Так умело…и под его пальцами рвутся все те тросы-сомнения. Его голос и это сладкое, быстрое проникновение внутрь, ожидаемое и желанное. – Скажи, – толчком посильнее, поглубже, – мне, – губы обхватывают сосок и втягивают сильнее в рот, – нет! Но вместо нет я так развратно насаживаюсь на его пальцы, трусь о них, улавливая знакомое уже томление и начинающуюся пульсацию. Выдохнула его имя, безотчетно впиваясь своим задыхающимся ртом в его губы. – Не могу… – Сказать нет? Переспрашивает, но я его не слышу. Я вся превратилась в комок оголенных нервов. Бесстыжая, развратная. Мне хочется сильно насаживаться влагалищем на его пальцы, хочется самой потираться о них клитором. Ведь он так остро пульсирует от одной мысли, что мой муж так сильно меня хочет. И его язык у меня во рту, с запахом слюны, дыхания. Это же его запах. Я бы так не сошла с ума, будь он чужой. И я хочу его. Я так адски его хочу, что у меня нет сил оттолкнуть. – Да…, – шепчу и закатываю глаза. – Да? – Дааааа, – со стоном и нетерпеливыми движениями бедрами. Оргазм приближается, он, как прилив, подбирается легкими зыбкими волнами, заставляя содрогаться все тело. Остановился, и оргазм завис где-то далеко… наверное, так и должно быть. Теперь он…Сейчас будет сильно толкаться внутри и…вместо этого горячие руки потянули мои волосы назад, заставляя прогнуться, и его рот жадно терзает мои соски. Он не двигается, весь дрожит, но не двигается. Целует мою шею, плечи, снова губы. Я начинаю двигаться сама, но ладони сдавливают мою талию, и он не дает. – Еще один оргазм…для меня, – шепчет мне в губы. Дааа…да, конечно. Как раньше. Я все помню. Снова пытаюсь извиваться и громко стонать, он смотрит на меня, как я двигаюсь, изгибаюсь, но вдруг сильно сдавливает мои бедра и дергает к себе так, что штаны сильно трутся о клитор, и я замираю на секунду. – Не так…по-настоящему. Вся кровь приливает к щекам, но он не дает думать, приподнимает и снова опускает на себя, берет мои пальцы в рот и тянет туда, где мой лобок соприкасается с его пахом. – Почувствуй нас…даааа, здесь. Хочешь? Высовывает язык и цепляет мой напряженный сосок, и вместе с этим сам касается меня там, раздвигает плоть, потирая напряженный узелок. И подносит свои пальцы ко рту, облизывает их, глядя мне в глаза. И меня бросает в дрожь. – Ты кончишь по-настоящему…ты будешь плакать и кончать, обещаю. И низ живота сильно тянет от его слов, сокращаются мышцы. Никогда раньше слова так не сводили меня с ума. И вдруг одним сильным толчком заполняет меня собой. И у меня перехватывает дыхание. От его разрывающего размера. Во мне так долго не было мужчины, что мне кажется, я сейчас разорвусь. Голодно смотрит мне в лицо. Дышит очень тяжело, со свистом. И мне в эту секунду кажется, что невероятно красив, ослепительно обжигающе красив. Каким никогда для меня не был. Меня сводят с ума его стоны, его похоть, его страсть. Он похож на возбужденное и опасное животное. Очень сексуальное животное. Толкнулся внутри первым сильным толчком, и я застонала. Толкнулся еще раз, глубоко, так чувствительно, так сильно. Не переставая ласкать пальцами, впиваясь голодным ртом в мою шею, подбородок и снова отстраняя меня назад. – Внутри тебя так тесно…ты…маленькая моя девочка. Я сейчас спущу туда, как пацан, слышишь? Он говорит, а меня начинает трясти. Где-то внутри его член задевает какие-то точки и толкается все сильнее, быстрее. И его лицо…оно исказилось, как от страдания, и это подхлестывает меня сильнее. Я не знаю…мне хочется вырваться и хочется еще чего-то…Наверное, вот этого хаотичного насаживания, сильного неумолимого. Когда он быстро двигает моим телом. Как глубоко, так непривычно глубоко вонзается его плоть…трется и вонзается. О боже….мне кажется, я умираю. Пульсация теперь нарастает не только между нижними губами, но и внутри. Глубоко внутри, соединяясь паутинкой, охватывая огненными клубами наслаждения. Мы издаем звуки. Наши тела так бьются друг о друга, что мне становится стыдно…но мыслей нет. Он выбивает их этим темпом. И я становлюсь дикой, мне надо еще. Надо, чтоб двигался, чтоб вбивался. Там…внутри. Туда, где все зудит. – Дааа…по-настоящему. Вот так, – пьяно выстанывает мне в губы, – чувствуешь? Как оно…чувствуешь, как ты приближаешься? Я чувствую. Вот так сжимай меня. Сильнее… И я не понимаю, что происходит. Я ослепленная, я сама не своя. Мне, и правда, хочется кричать от невыносимости и впиваться в него ногтями. Закрывает мне рот своим ртом, чтобы не дать слишком громко. И все, и меня срывает в какую-то оглушительно адскую бездну. Ослепительно яркую. Все мое тело сотрясается, сжимается вкруг члена, и эти спазмы усиливают удовольствие…оно похоже на боль…но это и близко не боль. Насаживает сильнее, мощнее, жестче, пока не рванул к себе, зарываясь лицом между моих грудей. И я почувствовала, как каменеет его член еще сильнее, как дергается во мне, орошая горячим. Сжимает меня очень сильно, хватая за затылок и вдавливая лицом в свою взмокшую грудь. А я вдруг поняла…что устала быть несчастной, сомневаться, бояться жить. Я не хочу сравнивать, не хочу искать прошлое. Мне хорошо. Мне никогда не было так хорошо. Если это иллюзия, то пусть она будет…пусть. Я до боли хочу, чтобы обман длился нескончаемо долго, а если это правда, то пусть она будет сладкой, как обман. Обхватила его руками и выдохнула судорожно в его потную грудь, не понимая, как целую там, где бьется его сердце. Глава 9 Я проснулась после того, как щеки запылали, потому что вспомнила …Тихо приподнялась на постели и тут же окончательно проснулась – Сергея не было. Не знаю, во сколько он ушел. Притом так тихо, что я, которая чутко спит, не услышала. Впервые я спала в спальне. А не с Тошкой на диване в его комнате. Тут же побежала к сыну. Конечно же, проснулся. Сидит в пижамке, рисует. Тошка рисовал не так, как все дети. Он мог начать рисунок с ног, дом с окна. Вот сейчас он рисовал нечто, не поддающееся определению, и я не могла понять, что это. – Доброе утро, мой сладкий. – несколько раз нацеловала его мягкую макушку. – Ты хорошо спал? Что тебе снилось? Знала, что не ответит, но все равно задавала ему вопросы и отвечала на них сама. Наш психолог говорила, что это обязательно нужно делать. Тоша все слышит и рано или поздно может начать повторять. Хотелось бы в это верить. Аутизм ведь и болезнью не назовешь, и как поведет себя, не знаешь. Кому-то лучше становится, кто-то вообще избавляется от расстройства, а у кого-то идут заметные ухудшения. Я до дикости боялась, чтобы Тоше не стало хуже. – Ты встал раньше папы или после него? Спросила, продолжая чмокать вкусно пахнущую макушечку. – Наверное, позже. Интересно, куда наш папа ушел? И даже не предупредил.