– Трудно, конечно, но ладно, попробую. – Ты попробуй. Тогда и рассчитаемся. 10 Есть такая штука – распределительный щиток. Для квартиры он просто центр управления полетами. Если он в порядке – полет нормальный. В прошлом году во всем доме отключили свет, и люди в полной темноте при мерцании мобильников стекались к своим щиткам. Лица у всех были синие от света экранов. Если бы я не знал эти лица – ха-ха! – в лицо, мог бы запросто подумать, что началось нашествие зомби: кто в халате, кто в трениках, да еще свет этот… Так вот сейчас в нашем щитке деловито копался парнишка в черной футболке. На ручке нашей двери висела его куртка, а внизу валялась сумка для инструментов с логотипом известной коммуникационной корпорации. Я как его увидел, сразу же начал приметы запоминать на всякий случай. Отец сказал бы: звони мне. Но я решил сделать всё сам. Правда, не знал как. Поэтому я стал осторожно двигаться на парня. – Эй! – вот и всё, что я смог ему сказать. Он оторвался от ковыряния щитка, посмотрел прямо на меня. – Ой, извините! – он сдернул куртку с дверной ручки. И улыбнулся. Я бестолково спросил: – А что вы тут делаете? – Соседи ваши интернет устанавливают. А вы? Не интересуетесь? – Спасибо, у нас есть, – пробормотал я и просочился в квартиру. А парень так и стоял с другой стороны с курткой в руках. Я приоткрыл дверь: – Слушайте, если вам некуда куртку деть, вешайте обратно на нашу ручку. – Да? – обрадовался парень. – Спасибо. А то правда не очень удобно. Ну что, это же круто! Соседи устанавливают интернет! При предыдущей бабуле ничего такого не было. Правда, размышлять о том, кому из соседей понадобилась глобальная сеть, мне было некогда. Я даже не стал обедать (хотя обед – святое дело), засел за комп монтировать ролик. Обычно я сразу после съемки просматриваю материал – у меня прямо руки чешутся заняться монтажом, цветокоррекцией, звуком. Самые скучные технические вещи кажутся мне захватывающими, ведь я вижу результат, и он мне, честно говоря, нравится: я смог, я сделал, йоу-йоу-йо! Но этот материал мне даже открывать не хотелось. Я и так знал, что там: беспомощный человек на земле, мои озверевшие одноклассники, крики, удары и этот отвратительный хрюкающий звук, с которым в мягкое живое тело врезается толстый зимний ботинок. Там не было ничего из того, за что эту съемку можно было бы любить. И гордиться тут нечем. Оказалось, я снял всего шесть минут двадцать четыре секунды. А по моим ощущениям, всё было ужасно долго – час или, может быть, даже два. Биологичка недавно рассказывала, что время в детстве и в зрелом возрасте воспринимается по-разному. У детей как будто больше времени, и оно тянется. А взрослые только и делают, что ахают: «Как время летит! Как время летит!» Ученые считают, это происходит из-за того, что дети постоянно что-то учат, воспринимают, узнают. А взрослые пользуются уже изученным материалом. И, видимо, тогда, на съемке, я всё время испытывал какие-то новые эмоции. Они, как стрелы, вбивались в мой мозг, но не по одной, а сразу пучком. И время для меня замедлилось, превратилось в часы. А это были всего лишь шесть минут двадцать четыре секунды. Я решил особенно ничего не вырезать, оставить лайф, только немного выровнять цвет и наложить музыку пожестче. Вот если бы мы снимали с двух или с трех камер… Чтобы взять общий план с разных сторон и крупный план, сосредоточиться на эмоциях жертвы, раз уж Вэл просил особенно не заморачиваться на их собственных персонах… Да, можно было бы сделать настоящий жестяк. Но уж чем богаты… В общем, через пару часов я выдохнул и закрыл тему, насколько ее можно было закрыть. Так, ставим копироваться на флешку и идем обедать – отец сварил рассольник, это должно быть вкусно. На лестничной клетке давно не раздавалось никаких лязгающих звуков. Наверное, соседи уже при интернете. Я ел, потом мыл посуду и всё это время обдумывал одну странную штуку. Сегодня на большой перемене я стоял с Вэлом и Шурком и говорил им: – Надо было залезть на дерево и сверху снимать, как с крана! Как я раньше до этого не додумался… Вы бы хоть меня предупредили, показали сценарий… – Ну, извини, – сонно отвечал Вэл. – Я думал, так будет лучше – чтобы ты, как военный корреспондент… – Слушай, я смотрел хронику. Я вообще не понимаю, как они это снимали! То под танки ложились, то залезали куда-то. А получалось реально круто! – Ну и чего? Это было семьдесят лет назад! Тебе с новыми технологиями вообще не о чем париться! И не парься! Снимай! – А вдруг вам не понравится? – Нам понравится, – мрачно сказал Вэл. – Нам уже нравится. – А… – Я хотел прогнать еще одну тему, но меня перебили. – Слышь, Вэл, – Шурок покосился на меня и продолжил, – мы в прошлый раз кой-чего забыли. – Это чего? – Вэл прищурился. Шурок ответил, произнося слова очень внятно и гораздо медленнее, чем обычно, – как если бы объяснял новую лексику на французском: – Там же в сценарии был еще текст, помнишь? Типа «извините меня, я больше так не буду». Вэл выругался и спросил: – Ну и чего теперь? Заново всё переснимать? Он второй раз на это не поведется. Я запаниковал: – Как заново?! Вы чего? Вэл сбавил обороты: – Не подпишется, в смысле. Не сыграет. Вот. – Вот и я о том же… – горестно согласился Шурок. И Вэл снова принялся командовать: – Но в этот раз чтоб текст все выучили! Никакой отсебятины! Никаких импровизаций! И гордо посмотрел почему-то на меня. Я поднял большой палец вверх – уважаю, режиссер. О каких извинениях он говорил? И как он себе это представляет: дядечка встает, целый и невредимый, как в индийском кино, и начинает просить прощения направо и налево? Я даже фыркнул – выглядело бы это комично. Хорошо, что не по сценарию пошли. Я продолжал мыть посуду и размышлять, но меня отвлек звонок в дверь. На пороге стояла женщина из соседней квартиры – та, в вязаной шапочке. Сейчас на ней болталось что-то домашнее – мне в голову пришло смешное слово «капот». – Простите, пожалуйста, – робко сказала она. – Вы нам не поможете… Я в этом ничего не понимаю, а сын… не выходит… 11 Соседку, оказывается, зовут Еленой Геннадьевной. И когда она что-то говорит, кажется, что она всё время оглядывается – оглядывается и втягивает голову в плечи, как напуганная болонка. К тому же она всё время сбивалась и начинала заново: мол, сын (кивок в сторону плотно закрытой двери) хорошо разбирается во всем этом (в компьютерах), но не может просто так взять и пойти в магазин (уже понятно почему), а если пойдет она сама, то она обязательно что-то напутает (не сомневаюсь), потому что ничего в этом не понимает, а сын… Примерно на третьем круге я ее остановил и пошел разбираться. Ну и, конечно, сразу всё понял: чел, который ставил им интернет, настроил роутер и выключил его. Видимо, Елена Геннадьевна не догадалась, что проводки надо соединить с определенными гнездами, – или попросту побоялась. В общем, я ей всё соединил и отчалил в потоке благодарностей. Она даже попыталась одарить меня пирогом, но тут уж я наотрез отказался – и сам неплохо справляюсь. Еще не хватает, чтобы нам женщина готовила. Обойдемся без баб. Сын ее так и не показался. День визитов на этом не закончился. Вечером, когда монпэр уже был дома, в дверь снова позвонили. Кто-то пришел. «Неужели опять Татьяна?» – подумал я с тоскливым раздражением. Слышен был оживленный голос отца. И вот он сам. – Что же ты не сказал мне, что к нам сегодня девочка придет? Какая еще девочка? Я выскочил в коридор. Маринка. Ну, отлично. Ее только не хватает. Отец щебетал: – Мариночка, проходите! Сейчас будем чай пить! Владик, проводи Мариночку!