Серых любил приходить после работы и задержаться допоздна, рассказывая забавные случаи из практики и с усмешкой наблюдая, как Царёв пытается не закипеть – он ни капли не облегчал тому привыкание к роли великовозрастного зятя. По-моему, он специально его бесил. Царёв даже не сразу заметил, что я завела привычку пропадать днём – мне теперь приходилось часто разъезжать по Москве, отрабатывая контракт. Оборотни скидывали время и место, и после подтверждения я находила там кого-то из них, а также парочку тел, готовых к переливу. Не слишком сложно, а переживать за чудищ я уже давно перестала. Чтобы не было лишних вопросов, Михаил оформил меня в свой бизнес-центр и начислял на карту зарплату, надо сказать, вполне приличную. Первоначальная насмешка над милым женским хобби сменилась беспокойством – Царёв отнёсся к моей проклюнувшейся независимости на удивление ревниво. Он даже предложил взять меня к себе в штат, но я отшутилась, сказав, что тут у меня есть перспективы. Я всё ждала удобного случая расспросить Серых или Николая Волкова про дочку Потапова, но каждый раз они чуяли, куда я клоню, и ловко соскакивали с темы. Думаю, это было ошибкой – чем больше они отмалчивались, тем сильнее хотелось узнать, что там такое. Про Варвару я не забыла – несколько раз безуспешно пыталась застать её у хозяйки, но неизменно получала ответ – нету, не появлялась. Даже по соседям прошлась, но те лишь подтвердили – девочку знают, хорошая, тихая девочка, приходила убираться в квартиру на третьем, всегда здоровалась и не хулиганила. Давненько, кстати, не заходила, а то ведь как удобно было, и в магазин заскочит, и в аптеку. Никогда не отказывала. И на тебе, как сквозь землю провалилась – хоть бы не стала мертвяком. Не хватало мне ещё разборок с Зинаидой Ивановной, и я вовсе не уверена, что оборотни встанут на мою сторону в споре за Алёнку. А потом пришло в голову, что Варвара не так уж глупо придумала прятать свой дар – помогала, кому хотела, и никто даже и не думал на неё. Если бы не прицельный настрой, Алёнка сроду ничего бы не заподозрила. Один случай натолкнул на добротную мысль – Алёнка как-то вернулась из школы жутко довольная и, чуть не лопаясь от гордости, поделилась, что буквально только что исцелила одноклассника. Мальчик числился в её классе, но на занятия почти не ходил, появляясь в школе лишь изредка и еле-еле передвигаясь с помощью громоздкой конструкции, напоминающей ходунки. Ребята его не дразнили, но активно перешёптывались за спиной, гадая, каково это. Переполох вышел знатный – ни с того ни с сего мальчишка нормально пошёл! Родители, учителя и большинство соседей уверовали в чудо, не иначе, а Алёнка жмурилась, как кот со сметаной, и жаждала осчастливить общественность именем скромной, но благородной героини. Пришлось на пальцах объяснять, насколько важно оставаться в тени, с такими-то талантами. В результате мы додумались до в общем-то очевидного – всегда есть места, где можно спасать людей совершенно незаметно – там, где жизни и так висят на волоске, и любые причуды капризной судьбы будут естественны. Просто надо придумать, как попадать туда, не мозоля глаза персоналу и не привлекая внимания. Как потом выяснилось, по незаметности это скорее походило на прожектор, направленный в небо в самую тёмную ночь, но вычислили нас не сразу. После уроков я забирала Алёнку и мы находили способ пролезть в очередное чистилище человеческих душ, где взмыленные врачи зачастую не имели возможности не то, что чаю попить, а даже просто постоять минутку, не опасаясь страшного. Время в подобных местах замедлялось, становилось плотным, почти осязаемым, обтекая одних людей, едва лишь касаясь, а других неумолимо унося в прошлое, в небытие. Мы научились общаться друг с другом глазами, сливаясь с замершими в ожидании вердикта родственниками и выбирая тех, кому сегодня повезло. Алёнке нравилось чувствовать себя проводником судьбы, и решения она принимала с лёгкостью, а я вот чаще всего сомневалась до последнего. Когда я узнала в худой девушке с необыкновенно живыми, пылающими на бледном лице глазами дочку Потапова, то поначалу тоже растерялась. Кажется, она уже была одной ногой там, откуда не возвращаются, но что-то удерживало последние капли желания дышать и бороться. Алёнка уловила мой интерес и с любопытством рассмотрела бывшую красотку, а потом неопределённо качнула головой – мол, не знаю, ты уверена? Я помедлила и кивнула – давай. Надо отдавать свои долги, так я тогда подумала. Алёнке уже не надо было прикасаться – достаточно бросить взгляд через стеклянную дверь палаты, но тут она подошла поближе и слегка задела пальцами её тонкое запястье. Девушка шумно вздохнула и с облегчением прикрыла веки – на щеках проявился хороший, здоровый румянец. Чуть-чуть набрать вес, и дело сделано. Дома я всё никак не могла успокоиться и металась по квартире, не находя покой. Даже Царёв ощутил сгустившиеся тучи и несколько раз переспросил, что случилось. Предчувствия не подвели, но лучше бы я обманулась. Не могу вспомнить, как оказалась здесь. Закоулок между московскими старыми каменными домами, низкая арка во двор, раскрытые нараспашку кованые ворота, но дальше – обязательный шлагбаум. Похоже на Маросейку, где-то недалеко в бывшей бабушкиной квартире живёт теперь Машка. Фонари подсвечивают пространство, но в арке темно и отчего-то очень неуютно. Слышу звонкое и разбегающиеся многократным эхом цоканье каблуков и медленно оборачиваюсь – на грязно-жёлтой стене мелькает странная тень. Огромная, искаженная. Будто зверь пригнулся перед прыжком, но зверя-то и нет. Я приседаю и прячусь за мусорным баком, а с другой стороны появляется одинокая фигура. Молодая женщина в плаще и почти мужской шляпе с короткими полями замедляет шаг и в сомнении останавливается, вглядываясь в темноту и с опаской прислушиваясь. Отчётливо пахнет страхом. Женщина поднимает лицо к свету и я пугаюсь ещё больше – это Машка. Зачем её носит в такой час, одну? Скорее беги, пока не поздно! Пытаюсь закричать, но не могу пошевелится, как это бывает во сне. Машка ёжится, поправляет платок на шее и делает ещё несколько неуверенных шагов. Теперь боюсь уже я, но не за себя. И ясно понимаю, что всё вокруг сон, но не могу вырваться из липкого ощущения полной невозможности остановить катастрофу. Машка встряхивает волосами, отчего шляпа чуть съезжает набок, и вдруг бежит сломя голову прямо ко мне. Когда она совсем близко, прыгаю и в самый последний момент вижу её огромные, испуганные глаза – а потом просыпаюсь. Сонный Царёв таращится на меня, нащупывает и включает прикроватный свет и озабоченно спрашивает, что случилось. Я убираю со лба влажные волосы и чувствую, что пальцы мои ледяные, словно одеревеневшие. Уснуть уже не получается, и встревоженный моим кошмаром Царёв заботливо заваривает чай с облепихой и мёдом, и мы сидим на кухне, тихонько разговаривая и всматриваясь в утренний полумрак за окном. По его глазам вижу, что он напуган моей выходкой – кажется, я кричала во сне. Надо бы поспать, с утра везти Алёнку в школу, да и Царёву на работу, так что после затянувшегося ночного бдения мы снова ложимся, но я ещё долго ворочаюсь и слушаю, как он дышит во сне, а за окном весело чирикают птицы. Всё-таки заснула, но тут же пришлось вставать и спешно завтракать – школа ждать не будет. Алёнка в очень хорошем настроении, но хмурится и кусает губы, заметив мою заторможенность. Когда мы оказывается в машине вдвоём, она серьёзно и по-взрослому гладит мои волосы и спрашивает, в чём дело. Просто дурной сон – и она понимающе потирает висок, но продолжает наблюдать, незаметно косясь, пока я смотрю на дорогу. Попытка схитрить и доспать не удаётся, и я звоню Машке. Ответа нет, и это здорово подстёгивает общее смятение. В последнее время это я не брала трубку, а не она. К полудню оставила ей двадцать пропущенных звонков и сообщений. Наконец гудки прерываются и мне отвечает незнакомый мужской голос – спрашивает, кто звонит. Я прошу позвать Машу, но в ответ получаю вкрадчивый вопрос, насколько хорошо мы знакомы. Школьная подруга, а в чём дело? Тогда вы можете приехать на опознание, подтвердить её личность? А то телефонная книга не содержит никаких «мам» или «любимый», а документов при ней не оказалось. И в последних набранных именно мой телефон встречается с завидной регулярностью. Ещё плохо понимаю, что случилось, но соглашаюсь на всё и договариваюсь приехать по адресу. Надеюсь, что это какая-то ошибка, но… Ошибки нет. Машка похожа на восковую фигуру, такая спокойная, холодная. Даже высокомерная, как будто малейший намёк на улыбку тщательно вымаран. Человек подхватывает меня за локоть и выводит вон, и я ещё долго сижу в коридоре, пытаясь сосредоточиться. Что же я натворила? Или это была не я? Но тогда кто? Наконец приезжает Серых и я плачу, уткнувшись в его куртку. Машины похороны помню смутно. Мельтешение знакомых, но чаще – совершенно чужих физиономий. Цветы, речи, какая-то бессмыслица. Тогда ещё мало кто знал про диковатые обстоятельства смерти, и мы были избавлены от излишнего внимания прессы и зевак. Волна прокатилась позже, и вот тогда люди занервничали. В новостях твердят про серию загадочных случаев в тихих московских дворах, и люди уже опасаются выходить по ночам из дома, а таксисты дерут тройной тариф, если после полуночи приходится ехать в центр. От властей официальных заявлений пока нет, но я знаю, что полиция в замешательстве. Каждое утро они находят какого-то бедолагу и притом не имеют ни малейших идей, что происходит. Камеры не фиксируют решительно ничего, только зазевавшегося прохожего, ещё секунду назад спокойно ступающего в тень из освещённого фонарями или вывесками пятачка, а теперь лежащего на асфальте в нелепой позе. И с одинаково равнодушным лицом, как будто повседневные заботы разом улетучились. Ролики умудрились попасть на телевидение, журналисты выдвигают одну дурацкую версию за другой, и простые люди уже не стесняются писать в комментариях, что это может быть вовсе не человек. Царёв как-то делится, что у него в офисе активно болтают про вампиров и прочую нечисть, но с облегчением вижу – слухи эти ему смехотворны. Он презрительно добавляет, что давно следовало бы успокоить народ, а то фантазия у некоторых неприлично зашкаливает. Город бурлит, но продолжает существовать в своём ритме – никто не покидает привычные районы, только пустеют по ночам улочки и переулки, стоит отойти на пару шагов от оживлённых артерий мегаполиса. Серых единственный, кому рассказываю про странные сны. Он явно что-то знает, но просит держать язык за зубами и обещает со всем разобраться. Потапов отправляет в бессрочный отпуск и просит по возможности не высовываться, так что я ограничиваюсь поездками в школу дважды в день. Поначалу пробовала вовсе не спать, но это не помогает – даже бодрствуя в компании с крепким кофе, я проваливаюсь в дрёму и вижу момент нападения. Фигуру, торопливо пересекающую сгустившийся сумрак подворотни, растерянно озирающуюся и до последнего уверенную, что нет, просто показалось. Прикасаюсь на миг к непонятной ярости, клокочущей совсем рядом, и рывком прихожу в себя. Отдышаться, успокоиться, постараться не разбудить домочадцев. Алёнка ни капли не боится слухов, хотя и не прочь прогулять уроки, но пока затронуты районы только внутри Бульварного кольца, никто ничего у нас не отменяет. К тому же, при свете дня жизнь течёт обыденно и вполне безопасно, а москвичи суетливо спешат провернуть все дела до темноты. На всякий случай прошу Царёва возвращаться домой пораньше, а он относит просьбу на счёт истории с Олушкиной, обижается якобы недоверию и корчит из себя оскорблённую невинность. Мне стоит больших трудов убедить его, что причина в другом, и тогда он ещё сильнее горячится и демонстративно разносит мою веру во всякую чушь. Потом даже извиняется и говорит, что очень тронут заботой, но главное – действительно старается приходить засветло и обязательно предупреждать, если вдруг задерживается. Звонок от молоденькой журналистки застаёт меня врасплох – тонкий, почти детский голос предлагает встретиться и поговорить про Машу. Сперва я отказываюсь, но что-то в её словах заставляет насторожиться. Она упоминает крупное расследование, над которым работала Маша, и говорит, что у неё есть веские причины обратиться именно ко мне. Диктует адрес редакции – точно, Маша упоминала как-то, но не помню, в связи с чем. Маленький рост и копна рыжих волос – впечатление миловидной хрупкости чуть портит длинноватый нос, но теперь ясно, что это не ребёнок. Татьяна дружелюбно жмёт руку и ведёт нас мимо зала-аквариума в крохотную переговорную. Улыбается, извиняясь за тесноту, и начинает задавать вопросы. Размявшись с простого – как я познакомилась с Машей, Таня вдруг переключается на освобождение Царёва, подробно интересуясь ходом следствия. Это меня удивляет, ведь до сих пор обстоятельства дела в прессу не просачивались, несмотря на богатую фактуру. Впечатление, что Татьяна с обманчиво простецкими конопушками знает всех следователей отдела, как облупленных. В материалах дела тоже ориентируется отлично, будто только что закрыла последнюю страницу последнего тома и хочет теперь узнать кое-какие нюансы – например, что я думаю о работе нашей бравой полиции. Поимённо, разумеется. Выслушав нейтральную похвалу, откровенно похожую на вежливое «отвяжитесь», переключается на родственников – кто у нас папа, кто мама. Рассказываю официальную версию и даже показываю фото на телефоне, где мамуля обнимает смеющегося отца и задорно смотрит в камеру. Ещё не видела людей, которые бы могли сдержать улыбку при виде этой фотографии, но Татьяна скептически морщит лоб и хладнокровно интересуется, не приёмная ли я. Игра в одни ворота надоедает и я пытаюсь прижать нахальную девчонку, напомнив про Машу, или мы тут составляем мою собственную биографию? Лестно, конечно, но чему обязана? Татьяна хлопает ресницами и вдруг выдаёт, что Маша давно подозревала меня в очень странных вещах. – Например? – Она оставила кучу записей о чудовищах, которым не место рядом с людьми. Везде ваше имя. – Вы копались в её ноутбуке? Я думала, он у полиции. – У неё был любопытный блокнот. В тот день она оставила его на работе, потому что собиралась на свидание. Думаю, вы бы предпочли, чтобы он не попал в чужие руки. – Какое ещё свидание? У неё никого не было. – А вы давно с ней общались? Может, что-то упустили? Такое случается.