— Ну, что?… Липа?… — со вздохом спросил Сергей. — Конечно, липа. Ты-то сам хоть ее читал? Сходи к любому нотариусу, он тебе скажет: так подобные вещи не делаются! Сам бы понимать должен, не маленький… Да тебя бы по конторам затаскали, кучу справок заставили б добывать и про деда твоего, и про отца, и про тебя, чтобы в конце концов послать подальше: домик-то — не халабуда какая-нибудь садовая, ведь это ж все равно что райком приватизировать! — Да все я теперь понимаю… Только не понимаю, кому все это понадобилось… — Я тоже не понимаю — пока… Честно говоря, хм, не знаю, на что и подумать… Но если хочешь, мы займемся этими твоими патримониальными делишками потом… потом… Слушай, а что там за тип тебе на вокзале повстречался? — Какой тип? — Вот и я спрашиваю: какой тип? Тот, что дорогу тебе подсказал! * * * — …Знакомые, значит, у него здесь обитают, — задумчиво произнес бородач, выудив из Сергея все его скудные сведения о случайном собеседнике со шрамом на подбородке, — будто чувствовал, гнида, что я тоже тут скоро буду… Знаешь что, Сергей, у меня к тебе дело появилось. Но сначала давай пообедаем. Ты, конечно, не против? Сергей был только за. Он с удовольствием наблюдал, как новый знакомый, покрыв угол стола старым номером «Вечернего Бредыщевска», вскрывал банку голландской тушенки, пластал охотничьим ножом черный хлеб и копченую колбасу и сыпал в стакан заварку. Руки у него были небольшие, крепкие и чистые; на правой поблескивала красноватым золотом изящная печатка. В углу, за развалинами русской печи, прямо на земляном полу потрескивал костер, коптя бока старому пузатому чайнику. Бородач бумажной салфеткой вытер две складные кружки и на палец от донышка наполнил их водкой. — За знакомство, что ли? — насмешливо произнес он, чокаясь с Сергеем, — кстати, зовут меня Пётр. Из последовавшего затем рассказа ошеломленный Сергей узнал, что Петра в Осины занесли поиски того самого человека со шрамом, что так услужливо подсказал Сергею дорогу на бредыщевском вокзале. Оказалось, это был не кто иной, как известный в свое время убийца-людоед, прославивший себя тридцатью изощренного зверства смертями. — Это не тот, который голыми руками живому мужику печень выдрал? — затараторил с набитым ртом Сергей, — еще фильм документальный показывали, как за ним охотились… Ну, как его… фамилию забыл… — И не вспоминай. Для нас с тобой он просто Ливер. — Да, да, в том фильме его тоже так называли! Постой, а разве он не… не расстрелян? Петр, отхлебнув чаю, тихо и будто нехотя заговорил о том, что, несмотря на официальное сообщение о казни, людоед был оставлен в живых и помещен в один из по-прежнему хорошо засекреченных НИИ, дабы в качестве подопытного послужить во славу психиатрии, криминологии и генетики. — Но его недооценили! Доблестные наши умники, не при тебе, Сергей, будь сказано… Ведь знали, на что этот виртуоз способен! А в результате — побег и три трупа голыми практически руками!.. И вот теперь он здесь, и еще куча трупов! — А как ты-то его выследил? — Как выследил… Да как умные дяди из большой конторы не выследили, так я выследил! Долго рассказывать… По следам шел… Хм, а я ведь сперва подумал, будто вы с ним заодно. Но потом, когда он кореша твоего распотрошил, всё понятно стало. Я ведь вас на заметку взял со вчерашнего дня, как вы сюда приехали. И дом твой успел облазить, занятный такой объект… (Ну, об этом мы с тобой после поговорим, когда, даст бог, с главным разберемся). Я тебя, конечно, не пугаю, но на месте дружка твоего ты мог оказаться запросто. Твой дружок забурился в третьем часу ночи нужду справить, да так и пошел, как лунатик, по кустам. Я услышал вопли, да что толку! Ливеру трех минут достаточно, чтобы человека разделать. Тут я ничего сделать не мог. И никто ничего не смог бы. Просто надо огонь открывать на поражение, и всё, и никаких НИИ!.. Короче, исчез он. Я караулил до утра — на случай, если опять появится. А утром ты вышел из дому, увидел, видно, эту голову на палке и пустился, как пьяный заяц, круги по деревне нарезать… — Странно, — перебил Сергей, — ты ничего здесь не замечал? Ну, я про то, что отсюда убежать невозможно. Пытался и не мог! Ноги сами несли меня обратно… Петр улыбнулся: — Это ты испсиховался. Такое случается во время истерики, человек не контролирует себя. Хотя, кто его знает. Я пока не пытался отсюда уйти. А место здесь, говорят, хм, нечистое. Церковь видал? — Видал… — Неудивительно, что Ливер прячется именно здесь, в Осинах. Таким, как он, в этой чертовой дыре самое раздолье. Тут он и будет отсиживаться, пока опять кого-нибудь не заколбасит… А что? Человек для него — элементарный объект охоты, источник белка. И что интересно: если у других живодеров своя четкая манера прослеживается — ну, например, один животы вспарывает, другой, там, руки-ноги отрубает, — то этот как бы нетипичный такой маньяк. Нет у него специфического почерка. Все время норовит что-то новенькое нам подсунуть. Первых трех обезглавил, головы с кишками бросил, туловища и печень с собой унес. Еще одного не тронул почти, только печень вырвал… Недавно убил супругов-пенсионеров — тела не тронул, ну, то есть не съел, а в квартире порылся, как самый элементарный домушник. Зато следующей ночью, в лесу, едва не до костей обглодал двух девчонок, родителей для начала придушив… А над приятелем твоим — как его, Эдик? — как будто только поиздевался: голову вместе с шапочкой на кол насадил, а тулово по старой памяти уволок. И печень бросил, любимое свое лакомство. Не захотел, видно, травиться: Эдик-то, поди, еще тот алкаш был?… Сергею от уверенных рассуждений Петра стало слегка не по себе. Но если в другое время учитель лишь смущенно промолчал бы, то в тот момент ему, как и всякому смирному и дюжинному человеку на его месте, казалось, что пережитые им приключения и долгий обморок дают ему право на горький красивый жест: — Что-то тошно от твоих разговоров, Петь, — пробормотал Сергей, упиваясь собственной горькою фамильярностью, — давай-ка лучше убиенного Фырг… Эдуарда помянем, — и он, лихо смазав рукавом по тушенке, потянулся через стол, достал Петрову бутылку с разбавленным спиртом и мужественно разлил по кружкам. Однако рука его дёрнулась, и спирт, доверху наполнив обе посудинки, поплыл по газетной скатерти. Петр сналету перехватил бутылочное горлышко и поскорее задрал его вверх. — Ты… что делаешь?… — тихо произнес он, мигом возвращая Сергея в его обычное, смирное и дюжинное, состояние. — Всё, что надо было выпить за Эдуарда, сам же Эдуард при жизни и выпил, хватит ему, поверь. Земля ему пухом, конечно… А спиртом не разбрасывайся, мало ли что, тебе же на примочки… Петр взял свою кружечку, изловчился и с малыми потерями возвратил ее содержимое обратно в бутылку. Сергееву же дозу, помедлив, разлил пополам и миролюбиво произнес: — Ладно (да заупокой не чокаются!), земля ему пухом… Гроза за окном бесновалась по-прежнему. Казалось, небо отыгрывается за две предыдущие безоблачные недели. Сергей сквозь полуопущенные веки наблюдал, как Петр убирает со стола, и ни о чем не думал. Еда и спирт грели его изнутри, на одеяле было мягко, и все перенесенные злоключения, включая и гибель несчастного пьяницы, начинало потихоньку заволакивать сонным туманом — всё гуще, гуще… — Эй, герой, не спи на закате — головную боль наспишь! — Петр лениво тряхнул Сергеево плечо, но, не добившись эффекта, отстал, — ну, черт с тобой, дрыхни… Впрочем, менее чем два часа спустя Сергей был разбужен. В домике было совсем темно и пахло ружейной смазкой. Петр сидел за столом и при свете длинной желтоватой свечки что-то шумно творил над своим карабином. — Проснулся? Хорошо. Голова не кружится? — С чего бы… — Мало ли, с чего… Знаешь, я, кажется, понял, где именно он прячется! И сегодня ночью мы его накроем. — Мы? Кого накроем? А-а… Петр покосился на него и продолжал возню с оружием. — Ты мне поможешь. Да не бойся, кончать его я буду сам, ты только подсобишь слегка. Сергей повернулся, сел на своем одеяле и всё вспомнил. Вот те раз! Конечно, рано или поздно с ним должно было случиться нечто подобное, более того — первые предчувствия наведались к нему вместе с пресловутым извещением, а после того, что произошло с ним вчера… нет, сегодня, — какой длиннющий день! — после того, что произошло с ним сегодня, Сергей мог уже ничему не удивляться: даже тому, что ему придется «подсоблять» эфэсбэшнику в расправе над каннибалом. Хм, у него теперь есть знакомый эфэсбэшник… И знакомый каннибал! Петр меж тем, насвистывая под нос нарочито бестолковую песенку, покончил с чисткой карабина и теперь заряжал свежими батарейками карманный фонарик. Потом он взял со стола свой охотничий нож, машинально протер его газеткой и вложил в висевшие на поясе сафьяновые, с латунной отделкою, ножны. — Собирайся помаленьку. Лишнего ничего не бери. Есть хочешь? Я там тебе тушенки оставил. Да, и вот еще что… — Петр полез в карман лежавшей на табурете куртки и, вынув оттуда черный угловатый предмет, протянул его Сергею. Сергей ощутил в руке непривычную тяжесть холодной стали, рука благоговейно и смущенно задрожала. — На крайний случай; не думаю, что он тебе пригодится, но мало ли… Как обращаться-то с ним, знаешь? — и Петр, не дожидаясь ответного неуверенно-утвердительного мычания, подвел Сергея поближе к огню. — Вот смотри. Сперва вот так снимаешь его с предохранителя… ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Бытие хранило Сергея от сильных эмоций. Прослюнив лет в одиннадцать положенное число страниц Фенимора Купера, Александра Дюма и Жоржа Сименона, Сергей раз и навсегда переболел приключенческим зудом. И, к вящей радости матери, в легкой форме — без дурацких побегов из дому, без дворовых драк и прочих мальчишеских «подвигов». Конечно, было время, когда Сергей, как и многие его сверстники, тихонько мечтал стать не то каскадером, не то летчиком-испытателем, но что там говорить! Каждому ясно: детским мечтам цена копейка, и вот уже Сергей смиренно учительствует, выводит четвертные тройки, марает красным дневники, предусмотрительно улыбается директору, дважды в месяц топчется возле бухгалтерии… Дышится ему ровно; спина, правда, не всегда прямая и голос не всегда уверенный, зато жизненные силы расходуются размеренно, экономно и праведно — чего еще желать… Впрочем, был в жизни Сергея период, которого, несмотря на все старания матери и одного ее старого знакомого, избежать не удалось. Старый знакомый взялся похлопотать, и в медицинской карточке 18-летнего призывника появились было некоторые полезные недуги, но скоропостижный инсульт скосил благодетеля, и те же «полезные» недуги сыграли с Сергеем злую шутку — он оказался в железнодорожных войсках, которые, как известно, немногим лучше приснопамятного стройбата. Матери оставалось писать слезные письма образца «служи честно, слушайся командиров» и утешаться тем, что ее «сыночка», по крайней мере, не возьмет в руки оружия. И вот теперь Сергей вдруг почувствовал, что все, что было с ним раньше — армия, институт, школа, праведное убожество, улыбчивое безволие и перманентное унижение, — превращается в сон, назойливый и правдоподобный, но всего лишь сон, который он не обязан даже помнить. И, словно давеча в сатанинской церкви, охватывало теперь Сергея ощущение необыкновенной реальности и уместности — на этот раз самого себя. Даже пистолет, данный Петром, больше не смущал, а радовал. О, если доведется, Сергей просто воспользуется им, выстрелит в каннибала — реально, уместно и красиво… Две черные подвижные фигуры быстро перемещались во мраке холодной послегрозовой ночи. Трава под ногами была словно невыжатое после стирки полотенце, и туфли Сергея громко хлюпали и шипели. Бесшумный Петр с карабином в руках, казалось, превратился в сплошное чуткое кошачье ухо. Дом, из которого вышли случайные соратники, располагался ближе всех к проклятому особняку и дальше всех от проклятой церкви, куда они направлялись. Легкий ветерок раздернул поредевшие тучи и открыл огромную тарелку-луну. Она висела совсем низко над горизонтом, и ее прохладный свет казался жидким и всепроникающим. С болота тянуло гнилью и сыростью, то и дело слышались ворчливые всхлипывания, негромкие хлопки, непонятная какая-то возня. — Какие гадкие звуки… Прямо в дрожь бросает, — ворчал в темноте Сергей. — Кикиморы, наверно. Нас с тобой поджидают — затащат в болото и будут жрать! Но сначала мы сами кое-кого дождемся… — …и сожрем! — озорно и глупо вклинился Сергей. Тарелка над горизонтом высветила среди березовых ветвей меловой бок и черное окно старой церкви. Сергей задрал голову и глядел на темный купол — одичавший, мертвенно-пустой, словно черная раковина погибшего моллюска… Но что это?! Вверху, под самой церковной крышей, мигнул рыжеватый огонек. Неужто показалось… — Ты видел?! — крикнул Сергей шепотом Петру. — Видел, — сквозь зубы ответил тот. — Скорей всего, наверху есть особая комната. Там он и прячется. Церковная дверь, как и днем раньше, не была заперта. Казалось, Ливер забыл об осторожности — но это вряд ли; скорее всего, он просто ждал своих гостей и был готов встретить их. И гости не мешкали. Сергей первым заметил тонкую ленточку света за алтарем. Подойдя ближе, они с Петром увидели в лунном свете то, что он не рассмотрел в первое свое посещение — маленькую узкую дверь, выкрашенную и расписанную совершенно так же, как и окружающая стена, а потому почти незаметную. Дверь была чуть приоткрыта. Сергей рванулся было вперед, но Петр мягко отстранил его и сам поспешил прильнуть к дверному косяку, по-змеиному поворачивая и наклоняя голову. Минуту спустя он махнул Сергею свободной рукою, а когда тот приблизился, выразительно повел глазами кверху. В щели между стеной и дверью виднелись крутые ступеньки потайной деревянной лестницы, ведущей наверх. — Это на колокольню, что ли? — шепнул Сергей. — Нет, туда вход — с другой стороны. А это — хм, видно, старая поповская уловка: лесенка и чулан, которых нет, — Петр мягко поставил ногу на первую ступеньку. Миновав десяток ступеней, они оказались в тесном сводчатом коридорчике, не более трех метров в длину. Заканчивался он полураспахнутой двустворчатой дверью, из-за которой доносились какие-то бормотания. Там и находился источник желтоватого света, а также и кошмарного зловония, от которого учителя едва не стошнило. Стараясь не дышать, Сергей не сводил глаз со страшной двери и ждал от Петра какого-нибудь сигнала. Петр не спешил. Казалось, он собирается с силами, нарочито медленно двигаясь вдоль грубо оштукатуренной стены. Сергей осмелел, сделал пару совершенно бесшумных шагов и спрятался за дубовой створкой. Оттуда он, скосив глаза, увидел то, что людям впечатлительным и брезгливым засоряет память на всю жизнь, становясь сюжетом периодических ночных кошмаров. Маленькая комнатушка под низким грязно-белым потолком была ярко освещена десятками восковых свеч в ветвистых чугунных канделябрах. Потайное окошко — под плотной черной шторою. На шторе серебром вышита все та же знакомая Сергею пентаграмма двумя лучами вверх. В центре комнатки — невысокий стол под темно-красным бархатом с кистями черного шелка. В дрожащем огненном свете роились полчища откормленных зеленых мух, издававших тот самый шум, что принят был Сергеем за бормотание. Мухи кружились над бесформенными, гниющими и обугленными кусками, валявшимися возле одной из стен. Без сомнения, то были человеческие останки: Сергей даже разглядел среди них скрюченную, покрытую страшными ожогами женскую руку с обручальным кольцом… А подле всего этого кошмара стоял высокий трехногий табурет, на котором спиною к двери сидел обнаженный по пояс человек и что-то ел. Сергею этот мускулистый торс и эта черная длинноволосая голова показались знакомыми. Пока учитель, морщась и кусая губы, пытался рассмотреть, что именно ел сидящий, справа — в самом дверном проеме — обозначилось и начало плавно опускаться дуло карабина. Петр целил незнакомцу прямо в затылок. Еще секунда — и Сергей увидит, как разлетаются ошметками человеческие мозги, но… В этот самый момент незнакомец обернулся. Просияли квадратные зубы, сверкнули глаза — хищно, просто и радостно… Без сомнения, это был тот самый волосатый качок с бредыщевского вокзала, столь подробно и вежливо объяснивший Сергею, как добраться до чёртовой деревни!