— Они прилетают сюда умирать… — рассеянно проговорил Сергей, сам не зная почему. Комнаты второго этажа ни на Сергея, ни, тем паче, на Эдика особенного впечатления не произвели. Старая, случайная конторская мебель, паутина, пыль, плесенная чернота по углам да сквозняк через выбитые стекла… Впрочем, в самой большой из комнат, служившей некогда, судя по обилию стульев, залом заседаний, а еще раньше — банкетным залом, в углу под большим масляным портретом Ленина обнаружились царственные останки черного резного пианино с выгнутыми подсвечниками на передней стенке. Сергей поднял седую от пыли крышку. Гнилозубой улыбкой обнажились клавиши с отклеенными костяными пластиночками, противоестественной фальшью прохрипели бессмертного «Чижика-Пыжика» и смолкли навсегда… Сторож картофельного склада презрительно и разочарованно хмыкал. От бывших барских хором, где ему, благодаря отцовым запретам, хотелось побывать с детства, Эдик ожидал большего. Ну, на худой конец, иконки какой-нибудь завалявшейся — они, как он слышал, дорого у антикваров стоят. Ну, да нет — так и не надо. Можно, конечно, ту черную тумбочку прихватизировать — все-таки барская, — да только как ее, развалюху, везти по лесам-по колдобинам (и мотолер сдох!)… Кстати, как здесь насчет сортира? Тоже отсутствует, конечно… И Эдик, возжегши захваченную из дому свечу, ибо уже совсем стемнело, вышел на улицу. Эх, выпить бы! А то на душе как-то дерябно, тревога-муть-дрянь… Выпить бы — а ни хуя!.. И мотолер сдох, ой-ё-о… И ветер к ночи поднялся… Смех-смехом, а ведь и впрямь батюшка Филарет, мат-ть его, вспоминается. Со всеми россказнями… Ишь, как завывает в трубе… Но мы упырей не боимся! Чего нам их бояться — сами шестой год чуть не на погосте живем!.. Отче наш, иже еси на небеси… Надо будет, как вернемся, у Сереги еще один пузырек выколотить — за беспокойство лишнее да за мотолер, за моральный, стал-быть, ущерб… А ежели опять, как в тот раз, тошнить будет — так и два пузырька, и три… Да святится имя Твоё, да пребудет царствие Твоё… Эдик застегнул штаны и вернулся в дом. Сергея он нашел — по желтенькому свечному лучику — на первом этаже, в коридоре направо, перед огромными напольными часами. Казалось, они вросли в пол — среди тех, кто в разное время хозяйничал в особняке, не нашлось охотников ворочать это монументальное сооружение в корпусе из мореного дуба. Медные готические стрелки спали на двух. Большой лунный маятник терялся за толстым стеклом в густейшей седине паутины. — Ничо так себе часики… Прям с меня ростом! — визгливо восхитился Фырган, дотрагиваясь до стенки корпуса. — Смотри-ка, Эдик! — тихо воскликнул вдруг Сергей, опускаясь на корточки перед застекленным маятником и нервно крутя свечкой чуть ли не у самого своего носа. — Тю-у-у! — тревожно присвистнул Фырган, среди паутины, пыли и сухих паучьих трупиков разглядев, наконец, то, что лежало в углу, за маятником. Это был скелет. Скелетик, желтоватый крысиный скелетик, что само по себе еще не повод для тревоги. Но весь фокус состоял в том, что у скелетика был не один, а… два черепа! Шок быстро сменился осознанным и деятельным любопытством. Но отпереть часы, разумеется, не удалось. Они были заперты давно потерянным ключом; применять же монтировку Сергей категорически запретил. Эдик забормотал разочарованную непотребщину, решив про себя не далее как этой ночью непременно наведаться к страшному хронометру и взломать его. Пока же следовало определиться с ночлегом. Оставив Сергея и дальше любоваться костями двухголовой крысы, Фырган вышел из коридора в вестибюль, к мраморной лестнице. — Серё-ог! Ты идешь, бльть?! — прокричал сторож картофельного склада, от нечего делать начиная со свечой в руках размеренно маршировать по вестибюлю. Бездумные шаги направлялись то к дверям, то к первой ступеньке лестницы; но вот они раздались в закоулке между лестницей и стеною — раздались и прекратились. — Серрёг!! Иди сюда! Тута еще дверь какая-то! В подлестничном пыльном мраке декорацией к сказке про Золотой ключик чернела небольшая дверь. Она была заперта небольшим висячим калачиком явно советского происхождения. Не долго думая, Сергей просто взял у Эдуарда монтировку и после некоторых усилий сокрушил непрочный замок. Дверь отворилась, обдав взломщиков сырым плесенным запахом. — У-у, да что там смотреть! Хлам какой-то, — сказал Эдик-Фырган, переступая порог с поднятой над головою свечкой. Сергей заглянул в помещение и согласился с ним. Да, смотреть действительно было не на что: темная сырая комнатенка с заложенным окном — очевидно, бывшая лакейская, — была снизу доверху завалена заплесневевшими досками, пустыми ящиками, а также лопатами, топорами и прочим шанцевым инструментом — больше изломанным и ржавым. — Я, Серега, лучше наверх пойду — на ночлег определяться. Ты как хочешь, конечно… — Погоди, я тоже с тобой. Для ночлега Сергей облюбовал маленькую комнату в конце коридора, служившую когда-то, судя по нише-алькову, одной из господских спален. По сравнению с другими комнатами осиновского особняка, эта казалась чуть менее запущенной, даже оконные стекла в ней были целы. А кроме того, там стояли два абсолютно неповрежденных конторских стола, могших послужить кроватями. Сергей и Эдик не без помощи все той же монтировки растворили ссохшиеся рамы, и в затхлую комнату тотчас притянуло живой ветер. Эдик смахнул рукавом многолетнюю пыль со своего стола, поставил на него рюкзак и начал раскладываться на ночь. Сергею спать не хотелось. Он решил придать комнате более обжитой вид, хоть отчасти избавившись от паутины, грязи и птичьего помета, в изобилии покрывавших изуродованный паркетный пол. — Ты куда? — Пойду из-под лестницы метлу принесу, а то в говне спать противно. — Ишь ты, бла`ародный наследник! Как знаешь… А по мне так и так ничего, — Фырган несколько делано зевнул. Сергей взял свечу и спустился вниз, в захламленную лакейскую. Укрепив плачущий стеариновый столбик на верхней из наваленных горбами досок, «бла`ародный наследник» засучил рукава и принялся разворачивать кучи громоздкого занозистого хлама. На лбу и под мышками вскоре отсырело, дыхание сбилось. А когда Сергей полез в угол, на него сверху сполз какой-то ящик, больно задел по затылку и опрокинул свечу. Другой на месте учителя давно плюнул бы и прекратил поиски: все руки в занозах, да намаялся, да по башке схлопотал — и все из-за какой-то метлы?! Но Сергей не унимался, почти признаваясь себе, что метла — это так, найдется — спасибо, не найдется — черт с нею, главное же… А что, собственно, главное? Что он, собственно, ищет? Да ничего особенного он не ищет. Не помещичье же золото и не нацистские же ордена. И не местную колонию двухголовых крыс. Ни того, ни другого, ни, скорей всего, третьего, здесь давным-давно нет и быть не может. Так просто, порыться в бесхозном хламе — почему бы и нет? Вдруг да найдется что-нибудь полезное или забавное. Вот в этом ящике, например… Сергей установил на расчищенном полу фанерный ящик, съездивший его по голове, и взломал его. В ящике оказались старые пыльные папки из голубоватого картона. Развязав одну из них, Сергей увидел бланк, исписанный на машинке с латинским шрифтом. В самом верху листа, над крупным словом «Order», красовался длиннокрылый орел со свастикою в лапах. Переворошив папку, Сергей нашел еще кучу подобных орленых бланков — частью исписанных, частью — пустых. Такими же бланками были заполнены и прочие папки из взломанного ящика. Сергей присвоил себе одну из них и скоро потерял к ним интерес. Тем более, что в противоположном углу, возле самой стены, между ножками ломаных казенных стульев, как будто что-то в убогом свечном освещении поблескивало… С грохотом полез Сергей под стулья и скоро поднял с полу старинную фотографию в каповой рамке, под надколотым стеклом. С отсыревшей карточки из-под пятен столетней грязи и плесени сурово взирал на Сергея худой, усатый и темноволосый мужчина лет тридцати, в костюме-тройке дореволюционного покроя. Мужчина стоял на лестнице, приятно облокачиваясь на полированные перила. Позади него виднелось высокое окно в белых сборчатых драпировках, чуть в стороне стоял высокий вазон с цветами. И лестница, и окно показались Сергею знакомыми. Ну да! Достаточно лишь выбраться из лакейской, чтобы снова увидеть их. Правда, вместо сборчатого ламбрекена, ковра и цветов там теперь лишь лоскутья мерзкой паутины, грязь да птичий помет. Ну, и еще покоробленный портрет Маркса в багетной, обвалившейся кусками, раме… Вновь полез Сергей под стулья и вновь не с пустыми руками оттуда вылез. Его добычею стали еще две застекленные фотокарточки. На одной был щеголеватый царский обер-офицер верхом на темной лошади. На другой — тот же обер-офицер, но уже с Георгиевским крестом на груди и без головного убора. Офицер сидел на меланхоличном шелковом диване рядом с женщиною в черном пышноплечем платье-модерн, с лицом миловидным, но как будто несколько нездоровым. Приглядевшись, насколько позволяла свеча, Сергей выяснил, что все три мужские портрета изображают одно и то же лицо. Стоящий на лестнице был немного крупнее, и Сергей принялся усиленно всматриваться в него. Он был далеко не красавец — это бросилось бы в глаза сразу и всем, в том числе и Сергею. Но, будь Сергей чуть повнимательнее и чуть больше интересуйся он лицами и вообще людьми, он непременно нашел бы в этих резких чертах, образованных, казалось, одними острыми углами и ломаными линиями, определенную гармонию. Гармонию неожиданную, странную, агрессивную… И кое-что в этом лице — повторяем, если бы Сергей был внимательнее! — кое-что в этом лице на некоторое время вселило бы в Сергея беспокойство, заставив направленно теряться в догадках и тщетно копошиться в собственной убогой детской памяти… Но Сергей Михайлович Федоров, этот учитель истории школы номер пятнадцать, известный среди пакостно живых и бессовестно умных учеников как просто «Серый»; этот состарившийся, послушный и забитый 28-летний подросток в зеленом плаще и с прокисшею мечтой о «преуспевающей фирме» — одним словом, этот горе-наследник осиновского имения переживал лучшие дни своего неведения. Перестав и думать о том, что этот дом — дедушкино наследство, перестав верить и в самого дедушку Андрея Николаевича, он, тем не менее, продолжал строить гипотезы одна шизее другой… чтобы ни на ноготь не приблизиться к истинной разгадке того, что началось с ним утром того самого дня, когда заспанный похмельный проводник ссадил его на перроне славного города Бредыщевска… Соскучившись над чужими фотографиями, Сергей перетолкал их одну за другой в разоренный ящик с фашистскими папками и двинул его куда-то вправо, куда свет чуть живого кривобокого огарка не достигал. Проскрежетав по полу, ящик заупирался, отказываясь примкнуть к невидимой, но безусловно реальной стене. Что-то глухое и мягковатое мешало ему. Мешок! Длинный двойной мешок из бурой отсыревшей дерюги лежал на боку вдоль стены. Сергей быстро справился с подгнившей завязочкой и, мешая любопытство с брезгливостью, полез рукою под шершавую сыроватую дерюгу… Впрочем, то, что он оттуда вынул, могло вызвать только приятные эмоции — толстый и тяжелый, в два кирпича, фолиант в рыжей, измученной временем, сыростью и грибками коже. Под ним оказалась еще какая-то книга — меньшего формата, чуть живая, в грязном светлом коленкоре… Скоро перед Сергеем возвышался парапетик из двадцати двух книг, самая молодая из которых — роскошный немецкий анатомический атлас — была помечена 1913 годом. А самая старая — 1762-ым. Насколько Сергей понял, то был некий оккультный трактат, писанный на латыни. Среди страниц текста то и дело попадались весьма убедительные гравюры, изображавшие различных потусторонних тварей-мучителей душ человеческих. На титульном листе, среди причудливой вязи с хитро вплетенными в нее мертвыми головами и мерзкими крылатыми химерами, выделялось латинское слово «PANDAEMONIUM». Насколько позволяли Сергею судить его куцые познания в языках, прочие книги были старинными английскими, немецкими и латинскими трудами по богословию, антропологии, истории различных культов и верований, а также по медицине, биологии и, кажется, астрономии. Два предмета этой странной и, безусловно, жутко дорогой и редкой библиотеки держались особняком: большой, черный, с позолоченным обрезом фолиант, открывавшийся слева направо и написанный, судя по всему, по-арабски, а еще — очень легкая и ветхая заплесневевшая книжица с содранным переплетом, без начала и конца, на каком-то и вовсе неведомом языке. Присматриваясь к капризным закорючкам, Сергей без труда отождествил их с теми, что украшали собою стены осиновской церкви. Впрочем, некоторые главы разоренной книги были составлены на латыни; кое-где попадались латинские схемы и диаграммы одна страннее другой и совсем уж странные и страшные иллюстрации. На одной — люди в перьях, шкурах и масках длинными шестами спихивают нескольких связанных детей в реку, где резвится гигантская зубастая гадина, отдаленно похожая на крокодила. На другой картинке — подозрительный деревенский праздник, где за одним столом с упитанными беззаботными крестьянами вовсю веселятся… полуразложившиеся мертвецы. Третья картинка изображала тошнотворную сценку языческого жертвоприношения: двое жрецов кривыми ножами сдирали кожу с распятого на каменном алтаре живого человека. Обугленный фитилек замигал и утонул в горячей стеариновой лужице. Сергей оказался в полной темноте. Не выпуская из рук ужасной книги, он с грохотом пробрался к выходу из лакейской и ощупью нашел дорогу на второй этаж. В спальне горела сельмаговская Эдикова свечка. Эдиков рюкзак, вывалив наружу кусок какого-то задубленного грязью брезента, громоздился на одном из столов-кроватей. Самого Эдика видно не было. Что ж, сей факт Сергея в тот момент скорее обрадовал: уж чего-чего, а делиться со своим случайным проводником радостью открытия старинной библиотеки учителю хотелось почему-то меньше всего. Подойдя к своему «ложу», Сергей вынул из сумки новую свечу и мешочек с ломаными сельмаговскими крекерами, взгромоздился на столешницу и, неуютно покрутившись на ней, грустя о подушке, продолжил прерванное изучение ободранного фолианта. Крекеры быстро закончились. Глухонемые буквы чужого языка слипались и падали перед сонными глазами, одиозные гравюрки с каждым разом казались все неразборчивее, все неприятнее. Свечное пламя кривлялось на сквознячке, швыряя по стенам комнаты извивающиеся тени — и что их только отбрасывало?… Наконец, книга медленно уползла Сергею под бок — Сергей этого уже не почувствовал, охваченный оцепенением, крепким и сладким, — тем, что слабее наркоза, но сильнее мгновенного сна смертельно усталого человека… Извивы теней сгустились в черную отчетливую фигуру — она ползла по стене, тянула бесконечную руку, светила красными глазами… И вот Сергей перенесся в страшную церковь, где было полно огней, и при свете этих огней безликие люди в длинных черных одеяниях пели стройный заунывный гимн и творили что-то над резным алтарем, и булькающий жертвенный крик летел под купол — туда, где в центре проклятой пентаграммы нагло ухмылялась безбожная козья морда… Сергей бултыхаясь плыл по воздуху, по-собачьи загребал воздух руками, перебирал напряженными ногами, удирал от кого-то… Внизу, на дне воздушного озера, лежали в сыроватой мгле Осины. Учитель то кружился над ними, то вдруг чувствовал под ногами пружинящую болотистую землю. А когда он поднимал голову, перед его глазами неизбежно возникал полуобрушенный помещичий склеп, и неведомая мохнатая тварь мельтешила на крыше, ухала пожабьи, обнимала безголового ангела, помахивая в ватном тумане перепончатыми крыльями. А потом вдруг таяла, таяла… — и вот уже Сергей стоит на залитой солнцем деревенской улице, и по ней с воплями мечутся люди, и в горле першит от дыма, потому что избы вокруг пылают… Выстрелы, ржание лошадей, мелькание безумных окровавленных лиц! Сергей потерянно озирался по сторонам, потом вдруг снова отрывался от земли, замечая краем глаза, как какой-то человек с козлиной бородкою, в пенсне и кожаной куртке, нервно и взбалмошно палит из громоздкого вороненого маузера по дверям чьего-то погреба. Оттуда клубами черного смоляного дыма выползает нечто живое, бесформенное и страшное… А миг спустя Сергей вновь оказывался на земле, на той же деревенской улице, но как если бы днем позже: вокруг стояла мертвая, как бы насытившаяся тишина, обугленные развалины давно уже не дымились, и гладкие аспидные вороны безмолвно и деловито поскакивали на тонких крепких ножках по животам и головам бесчисленных мертвецов, валявшихся посреди пожарища, словно бесхозные дрова, и вонючие вороньи клювы впивались в раскрытые и высохшие людские глаза… Сергей давился тошным ужасом, пытался взмыть в спасительное небо и не мог. А в невыносимой тишине меж тем раздавался легкий шорох и нечто, весьма напоминающее тихий-тихий ехидный смешок… Смешок становился все громче, громче, громче, разрастаясь, наконец, в разнузданный хриплый хохот, от которого хотелось выть… Воя, Сергей перелетал сквозь туман и время — опять — в осиновскую церковь, где угрюмые неопрятные люди в папахах, блестя штыками и обнаженными саблями, напряженно внимали высокому бледному человеку в черном хитоне. У человека в руках тоже блестело — присмотревшись, Сергей узрел широкое золотое блюдо. Потом толпа в папахах зашевелилась, люди стали куда-то уходить и возвращаться один за другим, подходя по очереди к золотому блюду и бросая в него свежевырванные, едва не трепещущие человеческие сердца… Насмотревшись на эту завораживающе-гадкую церемонию, Сергей вдруг оказывался в темноте и тишине барского особняка, в коридоре направо, перед огромными напольными часами. Медная луна за толстым стеклом начинала медленно раскачиваться, разрывая частую паутину; пружины и шестерни хрипло стонали под черным дубовым панцирем и — хррр-боммм… хррр-боммм — словно из-под земли раздавались рычащие удары. Два часа… Двухголовая крыса ползла откуда-то из-за маятника, шипела, разевая две ярко-розовые клыкастые пасти… А этажом выше — Сергей не видел этого, но точно это знал! — творилось нечто неописуемое. Люди в чужой мышастой военной форме отрывисто кричали на чужом языке, вскакивали в табачных облаках из-за большого стола в бывшем банкетном зале, опрокидывали стулья и бутылки, давились в панике у полуоткрытых дверей, но уйти не удавалось никому. Черная тень нависала над разгромленным пиршеством, и под знакомый отвратительный смех падали поверженные чужие люди в мышастой военной форме, и кровавые жиденькие змееныши просачивались из-под дверей зала в коридор… И опять — тишина, темнота пыльного коридора и, кажется, чей-то знакомый крик в отдалении… ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Судя по свету за окнами, было никак не раньше одиннадцати, но Сергею казалось, будто он жестоко не выспался — таким усталым и разбитым чувствовал себя «наследник» осиновского имения. Бывает такое мерзкое чувство: будто кто-то вывернет наизнанку ваш мозг и, прежде чем вправить обратно, хорошенько поваляет его по грязному полу… Сергей не знал, куда деваться от мусора в голове — мусора снов, мучивших его всю ночь. Главной бедой этих снов была их отвратительная, тяжелая реалистичность — с мелкими подробностями, никчемными деталями и в красках. А ведь раньше Сергей не знал цветных сновидений… Чтобы вернуть себя в привычный круг ощущений, он потянулся к раскрытой сумке, зашуршал пакетами, ловя среди носков и консервных банок дежурную пачку «Космоса». Эдика в комнате не было. Пуская «космический» дым, Сергей спустился вниз, в вестибюль, зачем-то крикнул «Эдик!», на что никто не отозвался, потом вышел на крыльцо освежиться. Солнце как ни в чем не бывало висело над лесом, правда, с запада к нему медленно подбирались широкие синюшные тучи. Сергей постоял на крыльце, глядя сверху вниз на мертвую деревню. В дальнем конце улицы виднелись останки мотороллера, над которыми колдовал Эдик. Вон его башка в бейсболке неподвижно торчит из-за кузова… Пойти, что ли, к нему? Сергей быстро спустился с пригорка и побрел, запинаясь во влажной траве. Красный мотороллер маяком торчал перед глазами, и синяя фырганская кепочка с ним. Да что там Фырган — сидя уснул? — Эй, Фырган! Эдуард! Ни звука в ответ. Сергей участил шаги, чуть не вприпрыжку достиг мотороллера и вдруг резко встал. У самых его ног, в траве, лежал мягкий, блестящий, темно-шоколадный кус, в котором разве что дурак не признал бы печень. Чуть поодаль валялись мотки красно-сероватых кишок, над которыми вовсю кружились медно-зеленые мухи. В смутном ужасе поднял Сергей глаза и едва не закричал: прямо перед ним возвышался окровавленный шест, и с этого шеста запавшими и мутными глазами своими таращилась на Сергея отрубленная голова Эдика-Фыргана… Сначала Сергей стоял неподвижно, потом коротко взвыл по-бабьи и бросился бежать, пока не свалился, захлебываясь блевотиной. Проблевался до слез и кинулся снова — долой, прочь, прочь от кошмарного места! Ах да, надо вернуться в проклятый дом за вещами, вот он, вот крыльцо, двери, лестница — туда, наверх, в комнату, сумка, свитер со стола убрать, спрятать, замок заело, ну да фиг с ним, коридор, лестница, вниз, туда, на улицу, к чертям, к чертям отсюда!!! Но попытки бежать из деревни проваливались одна за другой. С ужасом осознавал Сергей, что всякий раз, когда он выскакивает в лес и начинает кружить там в поисках дороги, ноги приводят его обратно к затопленному кладбищу и кособоким домикам распроклятых Осин. Осины раскинулись бесконечной ловчей петлей, Осины не желали отпускать его! Сергей уже мало что соображал. Впрочем, немного требовалось соображения, дабы понять, что — влип. Влип по-настоящему. И никакие спецслужбы здесь ни при чем, здесь другое. Но что?! Отдышавшись на корточках возле дерева, он предпринял еще одну безнадежную попытку. Небо над лесом потемнело, ветер заполоскал кроны, зашелестел в воздухе праздными листьями, туча сыграла электрической жилкой, Сергей крупной рысью понесся через лес. Громовой треск долбанул по ушам, дыхание сперло от ветряного порыва, дождь обрушился мокрой новостью — злобно и сразу, Сергей внезапно изменил траекторию бега и, будто пытаясь кого-то обмануть, будто назло кому-то, ринулся по деревенской улице, мимо торчащей на палке Эдиковой головы, — обратно, в сторону особняка. — А ну-ка, стой! — раздался у него за ухом внезапный крик. Сергей на бегу крутанул шеей и увидел, как прямо на него, размахивая карабином, летит коренастый бородач в коричневой кожаной куртке. Мелко-животно визжа, Сергей вмиг развернулся и что было силы в онемевших ногах бросился в другую сторону. Страшный бородач в два прыжка настиг учителя и ударом приклада в спину грохнул его наземь. Небо почернело и лопнуло, дождь исчез — Сергей потерял сознание. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Очнулся он на полу, на подстеленном одеяле, в каком-то доме. За пыльным треснутым окошком по-прежнему шумел дождь. Прямо перед глазами была темная бревенчатая стена, справа громоздился колченогий табурет, накрытый знакомой коричневой кожанкою, слева — стол с башенками консервных банок. Подле Сергея на корточках сидел бородач и, пристально глядя учителю в лицо, растирал ему уши. Сергей поморщился и замотал головой. Бородач оставил уши в покое и потянулся куда-то в сторону, к прозрачной бутылке. Звякнул стакан, запахло спиртом. Сергей судорожно закашлялся, глотая жидкий огонь из рук незнакомца. — Очухался?… Да, братан, слабая у тебя кишка. Нахрена ты вообще сюда полез? — серые жесткие глаза бородача лучисто сжались в снисходительной, но незлой в общем-то усмешке, и Сергей слегка приободрился. — А кто вы такой? — просипел он вместо ответа. — Кажется, я первый спросил. Валяй, выкладывай всё, если умом не повредился! — бородач грозно и весело нахмурился, и Сергей почел за благо не спорить с ним. Пока длился сбивчивый рассказ о внезапном наследстве, перемежаемый бестолковыми комментариями-догадками, любопытный незнакомец лишь молчал, скрывая нетерпение под вежливой, а в действительности полупрезрительной миною. Когда же Сергей дошел до сакраментальной фразы «ну, и вот так я оказался здесь», бородач вдруг с нехорошим участием посмотрел ему в глаза и покачал головой: — Цедулька та почтовая при тебе? Сергей с готовностью полез в сумку, достал оттуда детективчик в блестящей треснувшей обложке, а из него — потрепанный конверт. Бородач расправил сложенную вчетверо бумажку и начал внимательно и недобро в нее вчитываться.