— О, не-е-ет! — задыхалась Барби. Астма прогрессировала на глазах. Не вызвать ли ей "скорую"? — Даниэль, я подумаю и перезвоню тебе, — закончила я разговор. Забавно: стоило мне положить трубку, как Барби решила снять осаду. Полагаю, временно. Но прежде она бросила на Матиаса последний призывный взгляд. Я смотрела ей вслед. Методами Барби нельзя было не восхищаться. Однако бывшая подруга не долго занимала мои мысли, мне хватало своих забот. Матиас Кросс (когда он не взирал на меня так, словно уже представлял мою особу на электрическом стуле), возможно, был не лишен привлекательности. Но если Барби Ландерган вознамерилась заарканить его и оттащить в свое стойло, мне-то что за дело? Передо мной стояли куда более серьезные задачи: разобраться в идиотской ситуации, в которую угодила, вернуть снимок-талисман и выяснить, кто выкрал его из моей сумки. Моя сумка. Боже мой! Не знаю, как другие женщины, но я считаю сумку личной собственностью. К тому же священной. Если взломают вашу дверь или машину, это, конечно, неприятно. Но когда роются в вашей сумке, это святотатство. Как подумаю, что кто-то вытаскивал детские и школьные фотографии моих сыновей из бумажника, или разглядывал мою чековую книжку с печально малым остатком, или, боже сохрани, пялился на мою жуткую фотографию на водительских правах — ту, где улыбка до ушей и видна верхняя десна, — только от одной этой мысли прихожу в бешенство. Я мрачно насупилась, припоминая, когда в последний раз видела воспитательный снимок. В среду вечером. В тот вечер, когда был убит Эфраим Кросс. Я возвращалась домой с работы, и мне вдруг до смерти захотелось мороженого «баскин-роббинс». Пришлось довольно долго гипнотизировать себя фотографией, чтобы унять преступное желание. Выходит, в среду фотография еще мирно покоилась в сумке. Но о времени ее исчезновения у меня не было никаких предположений, потому что со среды не заглядывала в это отделение бумажника. Пока я размышляла, Матиас, словно завороженный, смотрел вслед Барби, удалявшейся туда, откуда она пришла, — к своему столу, расположенному по диагонали от моего, в дальнем углу. Разумеется, Барби покачивала бедрами, обтянутыми клубничным платьем. А пляшущие монетки рассыпали трели. Когда Матиас наконец обернулся ко мне, взгляд у него был немного рассеянным, однако довольно быстро прояснился. — Ладно, — произнес он, — положим, вы говорите правду и фотографию украли из вашего бумажника. Но кто мог это сделать? Я ответила не сразу. Неужто Матиас решил хоть в чем-то мне поверить? Или он просто издевается надо мной? Стоит тут, скрестив руки на широкой груди, глядит серьезно и честно, а на самом деле расставляет мне ловушку, надеясь, что я проговорюсь и он уличит меня во лжи. — Сумку без присмотра я оставляю только дома, — я осторожно выбирала слова, — и здесь, в офисе. Сумка у меня черно-коричневая, от Дуни и Бэрка, я сама подарила ее себе на Рождество два года назад. В одной из книжонок на тему "Как выглядеть богатой, не будучи таковой" я прочла, что одним из способов является дорогая сумка. Очевидно, идея была такая: если женщина истратила безумные деньги на сумочку, значит, внутри сумочки лежат еще более безумные деньги. Логика, на мой взгляд, не бесспорная, но в моей профессии выглядеть состоятельной — залог успеха. Потому что, если клиенты заподозрят, что ты набрала маловато комиссионных, они могут отказаться иметь с тобой дело, как с недостаточно опытным агентом. Итак, в неуемном стремлении казаться более преуспевающей я выложила двести семьдесят долларов за то, что называлось "купольный ранец". С тех пор я не раз сожалела об этом легкомысленном поступке. Потратить столько денег на вещь, у которой даже нет двигателя, глубоко противно моей сверхэкономной натуре, и меня тут же одолела паранойя. Стоило мне перекинуть через плечо тонкий ремешок "Дуни и Бэрк", как всюду начинали мерещиться мелкие воришки, исподтишка тянущие лапы к моему сокровищу. Думаю, не надо объяснять, что с сумкой я практически не расставалась. Даже показывая дом клиентам, не выпускала ее из рук. Словом, сумку я снимала с плеча только в агентстве и дома. Вряд ли ее обшарили, когда я была дома: последние две недели ко мне никто не заходил, за исключением вчерашних копов и сыновей. А если в доме побывал грабитель, то он должен был оставить какие-нибудь зарубки мне на память. Например, разбитое окно. Или выломанную дверь. Надо смотреть фактам в лицо: в моей сумке копались здесь, в агентстве, где я всех знала, всем доверяла и со спокойной душой оставляла свои вещи без присмотра. Я беспечно совала мое сокровище под стол, направляясь к ксероксу, или в туалет, или на кухню за колой. Что же все это значит? Понятно, что ничего хорошего. Отчаянно не хотелось признавать, но вряд ли посторонний человек мог заглянуть между делом в офис и обыскать мою сумку — да так, что никто ничего не заметил. Мало того, зачем постороннему человеку могла понадобиться моя воспитательная фотография? Железный вывод напрашивался сам собой: в сумку залез кто-то, кого я знала. Кто-то из моих коллег. Моя проницательность меня не обрадовала, ни в коем случае. Да неужто такое возможно? Неужто человек, с которым я работаю, выкрал снимок из моего бумажника? Мне не терпелось пронзить Барби и Шарлотту испытующим взглядом, но я сдержалась. Вместо этого изложила Матиасу — на манер "Ридерс дайджест" — сокращенный вариант моих размышлений. — А поскольку в агентстве я торчу безвылазно только по вторникам и пятницам и в среду вечером фотография была при мне, значит, ее украли в пятницу, — подытожила я. Впрочем, толку от моих умозаключений было мало. В прошлую пятницу все служащие "Кв. футов Андорфера" в разное время наведывались в офис. Барби, Шарлотта, Джарвис — все побывали здесь. Даже жена Джарвиса, Арлин, забрела. Насколько я помню, Арлин явилась около полудня, чтобы пообедать вместе с мужем. Пока я была занята с клиентом или еще чем-нибудь, любой из этих людей мог завладеть моей сумкой. Но зачем кому-то понадобилось представить дело так, будто я убила Эфраима Кросса? Я продолжала говорить, обращаясь к Матиасу, а про себя думала: действительно, зачем? Совершенно ни к чему, если только один из этих людей не прикончил Эфраима Кросса, а теперь пытается свалить вину на меня. От этой мысли по спине пробежал холодок. Когда я умолкла, Матиас задал вопрос, не улучшивший мое настроение. — Итак, кто в агентстве знал о фотографии? — осведомился он, наконец-то понизив голос. Я уставилась на него. Вопрос можно было понять двояко. Либо Матиас хотел помочь мне вычислить, кто мог украсть снимок (какой же он все-таки добрый, отзывчивый человек!), либо намеревался выяснить, сможет ли кто-нибудь в агентстве подтвердить мою историю. Не наврала ли я с три короба про фотографию, укрепляющую волю? Подлый и бесчувственный кретин! Зря я грешила на сумку, не она превратит меня в законченного параноика. Какова бы ни была цель Матиаса, я на секунду задумалась, прежде чем ответить на его вопрос. И не придумала ничего лучше, как рассказать о происшествии, случившемся, как я смутно припоминала, две недели назад. — Я собиралась уходить и очень спешила, боялась опоздать на встречу, схватила сумку за один ремешок, и она перевернулась. Все вывалилось на пол: бумажник, губная помада, пудреница, тушь… — Тут Матиас начал проявлять нетерпение, и я не стала перечислять все содержимое моей сумки. — Из бумажника выпали несколько фотографий и рассыпались по комнате. Думаю, моя воспитательная фотография была среди них. — Я умолкла, пытаясь вспомнить, кто из сослуживцев стоял рядом со мной, когда упала сумка. Кто-то был рядом и даже помог собрать вещи, но кто? Как я ни старалась, не смогла воскресить в памяти лицо этого человека. — Но не помню, кто стоял поблизости. Матиас поглядел на меня так, словно на иной ответ и не надеялся. Что взять с хладнокровной убийцы? Я ему ответила не менее выразительным взглядом: а на что вы, собственно, рассчитывали? Падение сумки на пол не относится к потрясающим душу событиям, из тех, что навечно врезаются в память. В конце концов, не Берлинская стена рухнула. — Выходит, нам осталось одно: показать снимок вашим коллегам, — для подкрепления своих слов Матиас помахал фотографией в воздухе, — и выяснить, видел ли кто-нибудь его раньше. Уж не знаю, какого решения я от него ожидала, но только не этого. У меня буквально отвалилась челюсть. — Что? Вы шутите? Неужто он и впрямь намеревался пройтись по агентству, где я работаю, с моей фотографией в бикини? Этого унижения мне только не хватало! Лучше бы копы еще раз прошлись по моим ящикам с нижним бельем! Так, пожалуй, Матиас дойдет до того, что покажет моим сослуживцам и фотографию на водительских правах, ту, где у меня оскал радостной лошади. — Ну нет! — возмутилась я. — Вы не станете… — Да что сотрясать попусту воздух, лучше сосредоточить все силы на том, чтобы отобрать у Матиаса фотографию. В игре "А ну-ка, отними!" у Матиаса было явное преимущество, поскольку он был сантиметров на пятнадцать выше меня. Он не дал мне даже близко подобраться к снимку, перебрасывая его из одной руки в другую и ловко уворачиваясь от моих наскоков. В жизни я так крупно не проигрывала. — Постойте! — Я так разозлилась, что у меня голос дрожал. — Это моя фотография. Вы не имеете права… Не долго думая, Матиас показал, как он чтит мои права. Круто развернувшись, он зашагал через всю комнату к столу Барби. На меня он даже не оглянулся. Глава 9 В состоянии бешенства я, случается, веду себя очень глупо. Поверите ли, я потащилась за Матиасом, выкрикивая на ходу: — Эй, я серьезно. Отдайте фотографию! Немедленно! Интересно, на что я рассчитывала? На то, что Матиас вдруг обернется и протянет мне снимок? Да еще и скажет при этом: "Скайлер, что же вы раньше не попросили? Я и не знал, что он вам так нужен". Но Матиас полностью меня игнорировал. Когда Барби завидела Матиаса, направлявшегося к ней, ее глаза вспыхнули, как неоновые огни. Похоже, Барби решила, что Матиас не в силах пребывать вдали от нее слишком долго. А когда она заметила меня, следовавшую за Матиасом, ее неоновые глаза, казалось, вдруг подключили к реостату. И точно. Стоило Матиасу показать мою фотографию, как в глазах Барби произошло короткое замыкание. Похоже, хотя бы иногда Матиас способен действовать разумно. Как, например, сейчас, когда он не стал тратить время на светские разговоры. — Видели это когда-нибудь? — обратился он к Барби. Мне ничего не оставалось, как стоять рядом и ждать, в то время как Барби пристально вглядывалась в мою фотографию. Я не ошиблась: это было еще унизительнее, чем обыск в доме. Прежде чем ответить, бывшая подружка пару раз моргнула. — Что я видела раньше? Пляж или бикини? — осведомилась она, постукивая ноготком по передним зубам. Кажется, я уже упоминала, что "светлой головой" Барби не назовешь. Матиас слегка приподнял бровь. — Нет, — медленно и необычайно терпеливо ответил он, — я имею в виду саму фотографию. Вы видели ее раньше? — А-а, — Барби опять уставилась на снимок. — Нет, никогда в жизни не видела этой карточки. — И у бедняжки снова начался приступ астмы. Однако, когда она глянула в мою сторону, болезнь мгновенно прошла. В голосе Барби не осталось и намека на одышку. — Если бы я видела этот снимок раньше, я бы непременно сказала тебе, Скайлер, дорогая, что солнце вредит коже. Тебе необходимо провериться у дерматолога. Какая трогательная забота! Правда, ход ее мыслей был мне не совсем понятен. Неужто Барби вообразила, что Матиас обходит служащих агентства, выбирая кандидатку на должность своей новой подружки? И мой снимок он получил в придачу к моей же автобиографии? Или она решила, что, поскольку папаша сошел со сцены, я принялась за сынка? Барби, однако, еще не закончила. Не успела я слово вставить, как она продолжила невозмутимым тоном: — Надо быть поосторожнее, Скайлер. — Она сладко улыбнулась. Наверное, на вкус ее улыбка напоминала сахарин. — Рак кожи особенно опасен для людей в твоем возрасте.