Я поежилась. Что тут стряслось? Первым нарушил тишину Джарвис: — А, Скайлер, доброе утро! Джарвису перевалило за пятьдесят, и над его ремнем нависает внушительных размеров брюшко. Ростом мой босс не вышел, он едва дотягивает до отметки 165 см, да и то, если на нем очень толстые носки. Все время нашего знакомства (а я работаю на Джарвиса уже пять лет) бедняга страдает СК — синдромом коротышки. Главнейший симптом СК заключается в упорном стремлении быть в центре внимания всегда и везде, даже если в помещении находится не более двух человек. Другим симптомом СК является страстное желание быть в курсе всех событий, дабы с удовольствием пересказывать их кому ни попадя. Похоже, Джарвис переживал очередной приступ своей застарелой хвори. Его громкий голос раскатистым эхом отдавался от стен комнаты. — Ох, Скайлер, — прогудел он, — как чудесно ты сегодня выглядишь! На мне было платье в цветочек от Лиз Клэйборн. Мне посчастливилось купить его прошлым летом за полцены. Скидка объяснялась исключительно маленьким размером при большом росте. На свете не так уж много высоких женщин с детскими фигурами. Я и сама к таковым не отношусь, несмотря на все усилия Джейн Фонды, однако платья от Лиз Клэйборн сплошь и рядом не соответствуют указанному размеру, так что во многие я влезаю без труда. Я была безумно счастлива, что приобрела стильную вещь почти задаром, и часто щеголяла в нем на работе. Но только сегодня Джарвис его заметил. Передо мной замаячил сигнал опасности. Похвала моему гардеробу сопровождалась сладкой улыбкой. Еще один тревожный сигнал. Шеф не из тех, кто расточает сладкие улыбки зазря. — Что ж, спасибо, — осторожно ответила я. Очевидно, Джарвис давным-давно решил про себя: если ему суждено остаться коротышкой, то уж по крайней мере он будет заметным коротышкой. Сегодня глава фирмы выбрал рыжевато-красные брюки, блейзер цвета молодой травки и галстук, который выглядел так, словно на него опрокинули набор акварельных красок и оставили сохнуть. Некоторые краски перемешались, но ни одна не потеряла своей яркости. С толстыми губами, носом картошкой и цветастым галстуком Джарвису не о чем было беспокоиться: его заметили бы даже за версту. Джарвис был не только мал ростом, у него имелись проблемы и по части волосяного покрова на голове. То, что осталось от шевелюры, скромно темнело за ушами и на затылке. Но надо отдать должное моему шефу: он хотя бы не отращивал длинные волосины с одного бока и не зачесывал их на другой. Однако у Джарвиса был другой пунктик: то и дело проводить рукой по лбу, словно отбрасывая назад густую копну волос. Похоже, шеф надеялся, что если он будет поминутно махать рукой над лысиной, то у людей и впрямь возникнет иллюзия, будто на этой голове произрастает что-то еще, кроме нескольких тощих волосинок. — Нет, правда, очень симпатичное платьице, — продолжил Джарвис, «зачесывая» пятерней несуществующие волосы. — Спасибо, — повторила я и снова оглядела комнату. Барби и Шарлотта по-прежнему не сводили с меня глаз. Да что происходит? Джарвис решил подсластить пилюлю, прежде чем объявить, что отныне по вторникам и пятницам я буду не только играть роль его секретарши, но и мыть его машину? Заискивающая улыбка лысого коротышки стала еще шире. И она меня не радовала. — Между прочим, — сообщил Джарвис, — звонил Даниэль. Я сказал, что ты еще не пришла. Так вот в чем дело! Мой словоохотливый сынок позвонил в офис, выяснил, что меня нет, и, чтобы как-то оправдать усилия, потраченные на телефонный звонок, поведал всему агентству о нежданном счастье, свалившемся на меня. Да уж, моему счастью просто не было предела. Я прошла к своему рабочему месту, сунула сумку на полку под столом и перевела дух. Не помочь ли полиции засадить меня, совершив еще одно преступление? Например, убив Даниэля. Впрочем, недержание речи у моего старшего сына не было для меня сюрпризом. Пятнадцать лет назад, когда Даниэлю было семь, он объявил громко и отчетливо на традиционном обеде у моих родителей в День благодарения: — Мама и папа больше не спят в одной спальне. Очаровательное дитя. На том обеде я всерьез раздумывала, не придушить ли старшенького, но впоследствии оказалось, что болтливость Даниэля принесла больше пользы, чем вреда. По крайней мере, никто в моей семье не удивился, когда несколько месяцев спустя я подала на развод. Но если уж распространяешь слухи, то надо идти до конца, чего Даниэль по детскому недомыслию не сделал. А следовало бы столь же громко и доходчиво сообщить потрясенной родне, сколько разномастных подружек названивало Эду за те восемь лет, что мы были женаты. Тогда, вероятно, моя мать не стала бы тратить время, уговаривая меня вернуться к мужу. А теперь душка Даниэль опять принялся за старое. Однако на этот раз он осветил последние новости куда более детально, чем когда-то наши с Эдом семейные проблемы. Всем в агентстве — от Джарвиса Андорфера до Барби Ландерган — ситуация была известна в мельчайших подробностях. Вплоть до точной суммы, до последнего цента, оставленного мне Эфраимом Кроссом. Когда я, ответив Джарвису не менее сладкой улыбкой, села за стол, ко мне тут же рванула Барби. — Сто семь тысяч пятьсот шестьдесят долларов! — Почтительный восторг, с которым Барби произнесла эту цифру, я последний раз слышала в передаче, посвященной аукциону «Сотбис». — О-о, Скайлер, — продолжала моя коллега, — неужели ты не рада? — Не то слово, — ответила я. Барби энергично затрясла головой: мол, как я тебя понимаю! Наверное, с моей стороны нехорошо так говорить, но, увы, это правда: Барби Ландерган принадлежит к редчайшему типу женщин — тупым брюнеткам. Я окончательно убедилась в этом, когда она без тени юмора спросила, сколько забегов в футбольном матче. У Барби ярко-красный «корвет» с особыми номерными знаками, на которых значится ЗАЙ-ЙКА, и я не удивлюсь, если Барби искренне полагает, что слово «зайка» пишется через два "й". Тем не менее до последнего времени мы с Барби отлично ладили. Мне было не так уж важно, есть ли у Барби мозги. Мы ведь собирались вместе не для того, чтобы решать арифметические задачки. С Барби было весело, и нас многое объединяло. Она была почти моей ровесницей, тоже разведена и тоже с двумя детьми — мальчиком и девочкой, девятнадцати и двадцати лет. К тому же мне страшно нравилось, как Барби называла моего бывшего мужа — "мистер Ад". Не знаю, было ли это проблеском остроумия с ее стороны или она просто оговорилась, а я подхватила, но, как бы то ни было, это прозвище меня очень забавляло. Своего бывшего мужа, Марвина, Барби называла разными словами, впрочем не проявляя особой изобретательности и в большинстве случаев предпочитая банальное "козел". После работы мы с Барби часто ужинали вместе, рассказывая друг другу страшные истории про наших деток и бывших мужей. Ни у меня, ни у Барби не было постоянного поклонника, и потому мы радовались компании друг друга. Увы, наши посиделки резко прекратились два месяца назад, когда Барби исполнилось тридцать девять. Эта цифра ошеломила ее. Я пыталась вытащить подругу куда-нибудь, чтобы отпраздновать день рождения, но она лишь таращила большие голубые глаза и скорбно твердила: "Нечего праздновать, Скайлер, не-че-го". Чуть позже я сообразила, что трагичное «нечего» расшифровывалось как отсутствие мужчины в ее жизни. Именно в тот день Барби вышла на Большую Охоту за Мужчиной. Ей стало не до шуток. Барби поклялась снова выйти замуж, прежде чем ей стукнет сорок. Задавшись целью, Барби постепенно начала преображаться. Поначалу она, как и прежде, приходила на работу в костюмах, но вырез на ее блузках становился все глубже, а сами блузки теснее и ярче. Украшения стали крупнее, духи крепче, и косметику теперь Барби накладывала более толстым слоем. Однако эти перемены, видимо, не произвели того эффекта, на который рассчитывала Барби, потому что ее следующим шагом стал отказ от костюмов в пользу облегающих платьев выше колена. Но и платья не сработали. Тогда Барби сбросила удобные лодочки и взгромоздилась на шпильки, при виде которых у меня дрожь пробегала по коже. А две недели назад Барби решилась на еще более радикальные меры. В одну ночь она из жгучей брюнетки преобразилась в платиновую блондинку и утром, придя на работу, притворно удивлялась, почему это все на нее глазеют. Но самая печальная метаморфоза произошла с Барби сразу после памятного дня рождения. Внезапно она вообразила, что все женщины на свете — ее конкурентки в Большой Охоте. Теперь то и дело возникают ситуации, когда от Барби лучше держаться подальше. В женском обществе она ведет себя вполне нормально, но стоит появиться хотя бы одному мужчине, как Барби начинает скалиться на явных и мнимых соперниц со свирепостью голодного питбуля. Слава богу, сегодня единственным мужчиной в агентстве был Джарвис, да и тот уже женатый. — Как тебе повезло, ах, как повезло! — В голосе Барби отчетливо слышались завистливые нотки. На Барби было облегающее трикотажное платье цвета переспелой клубники с глубочайшим декольте и корсажем, усыпанным золотыми блестками. Подол был отделан золотыми цепочками, с которых свисали монетки. Этакая бахрома-копилка. Я, как завороженная, пялилась на монетки. Барби не скрывала, что одно из требований, которые она предъявляет к мужчине, — приличный счет в банке. Или, как она простодушно выражается, "у него должна быть ку-у-ча денег". Очевидно, Барби решила, что быстрее привлечет состоятельного мужчину, если сама обвешается дензнаками. Из ушей также свисали золотые цепочки с монетками, а шея и запястья были обмотаны цепями потолще, и монеты на них были помассивнее. При ходьбе Барби звенела. И еще от нее несло. Иначе не скажешь. Похоже, Барби окунулась в духи "Моя радость", как окунают собак в противоблошиную жидкость. Причем с тем же результатом. Думаю, ни одна уважающая себя блоха не приблизилась бы к Барби и на метр. Я этих насекомых очень хорошо понимала. Рядом с Барби у меня начали слезиться глаза. Я часто заморгала и ответила: — Не сказала бы, что мне так уж повезло. Барби тоже моргнула и склонила набок платиновую головку. Наверное, оттого, что я вспомнила о собачьих репеллентах, мне почудилось, что Барби сейчас похожа на собаку. Псы так же свешивают голову набок, когда им подают команду, которой они не понимают. — Ой, что ты такое говоришь! — воскликнула она. — Конечно, тебе повезло. Ты у нас везучая. — И перед моим носом шутливо закачался пальчик с малиновым ноготком. — Надо же, ни словечком не обмолвилась о своих делишках. — Барби ухмыльнулась, но в ее голосе явственно прозвучала обида. Уж не знаю, но, видимо, обвинения в убийстве плохо действуют на психику. Я напряглась. — О чем ты? Какие такие делишки? Барби захихикала: — Понятно какие: ты и Эфраим Кросс. У меня и в мыслях не было, что вы с ним того… понятно, да? Каждый раз, когда Барби произносила слово «понятно», она морщила носик. Уж не знаю почему: то ли вся эта история казалась ей вульгарной, то ли бил в нос запах ее собственных духов. Барби наклонилась ко мне, заговорщицки улыбнулась и понизила голос: — И умер он ужасно вовремя, правда? Я отпрянула. У меня вдруг разболелась голова, и не только от ее духов — речи Барби бесили меня не меньше. Еще немного, и она вызовет полицию. Рид и Констелло наверняка с удовольствием послушают мою дорогую подружку. — Барби, — ровным тоном произнесла я, — я не знала Эфраима Кросса. Ее реакция меня немного обидела. Барби уже не хихикала, она смеялась. Зажав рот-клубничку рукой с яркими ноготками. — Ну конечно, ты его знала, глупышка. Конечно, знала! — Барби опять наклонилась ко мне, теперь она почти шептала: — Не надо врать мне, Скайлер. У тебя все здорово получилось! Поздравляю! Я откашлялась: — Барби, повторяю, я даже не была знакома с Эфраимом Кроссом. Подумай сама, — тут я сообразила, что, возможно, требую от Барби невероятного усилия, — ты когда-нибудь видела меня и Эфраима Кросса вместе? Похоже, Барби пришлось напрячься сильнее, чем я предполагала. Размышляя над моим вопросом, она нахмурила черненые бровки, выпятила губки и склонила голову набок. Через минуту она тряхнула платиновыми кудряшками. — Нет, вместе я вас никогда не видела. Но такой солидный человек, как Эфраим Кросс, умел хранить в тайне свои похождения, правда? Очевидно, все агентство придерживалось того же мнения. Даже Шарлотта Аккерсен, с которой я почти подружилась за те пять месяцев, что она работала в "Кв. футах Андорфера". Когда я глянула в ее сторону, Шарлотта покраснела и немедленно уткнулась в бумаги, словно не знала, куда глаза девать от смущения. С ума сойти! А ведь сослуживцы меня хорошо знали. И все до единого поверили в то, что я беззастенчиво крутила роман с женатым мужчиной. Похоже, не имело смысла подниматься во весь рост и официально заявлять, что я не имела ничего общего с покойным Эфраимом Кроссом. Хотя такая мысль мелькнула в моей голове. Меня охватило уныние. Господи, если эти люди допускают мою виновность, то что подумают остальные? Долго гадать не пришлось. Ответ я получила в тот же день в три часа пополудни. К тому времени все, кроме меня, по нескольку раз уходили и приходили, показывая дома, обедая с клиентами, — короче, выполняя работу, которую им, как риэлторам, полагалось делать. Я тоже была чрезвычайно занята, но в качестве секретарши. Правда, мне удалось застолбить одного потенциального клиента, позвонившего в офис, но большую часть дня я провела на побегушках у Джарвиса. К трем часам все вернулись в агентство. Барби даже принесла мне поесть — биг-мак и, разумеется, большую бутылку кока-колы. Она и Шарлотта сидели за столами, заполняя документы; Джарвис спрятался в своем кабинете наверху. Таким образом, мне, как всегда, повезло: когда в агентство ввалился Матиас Кросс, все были в сборе. Похоронный серый наряд Матиас сменил на линялые джинсы, потрескавшиеся ботинки и простую синюю рубашку с засученными рукавами. Но я узнала его без труда — по лицу и уже знакомой враждебности, с какой он на меня взирал. Сейчас Матиас Кросс выглядел еще свирепее, чем в конторе Эдисона Гласснера. А я-то думала, что больше некуда. Его глаза метали молнии, когда он направился прямиком ко мне со словами: