— Телефонная связь с ними есть? — Нет. Там такое неустойчивое равновесие… Роща переходит из рук в руки. — Посылают связных, — добавляет одна из девушек. Экспосито смотрит на облако серого дыма, висящее над Кастельетсом, откуда по-прежнему доносятся стрельба и взрывы. — Сама видишь, что там творится… Мы в нескольких метрах от фашистов. Наши защищают последние дома, а Аринера превратилась в главный узел обороны. Надо выиграть время, чтобы дать нашим уйти на тот берег. — Это часы, — обескураженно уточняет Пато. Экспосито кивает с прежней холодной невозмутимостью: — Да. Часы. Подполковник Ланда, комиссар бригады и остальные уже ушли. — Какие проворные, однако… Девушки улыбаются, но сержант буквально прожигает Пато взглядом: — Иронию свою можешь себе засунуть… Я понятно излагаю? Пато устало кивает: — Понятно. — Здесь пока остается майор Гуарнер с полуротой стрелков при трех пулеметах… И еще те, кто из города. Ну то есть остатки Первого батальона. Пато смотрит, как ее товарки взваливают на спину вещевые мешки. Кроме Розы, здесь Пакита Марин из семьи леонских шахтеров и Лусия Сантолария, по прозвищу Букашка, до войны — билетерша в мадридском метро. Обе — славные девчонки, из лучших во взводе. Наверно, потому сержант и придержала их: чтобы уходили отсюда последними. — А мы? — спрашивает она. — Нам приказали поддерживать телефонную связь с теми, кто уже на реке, — говорит Букашка. — Позывной «Стремя», — подтверждает Экспосито. — Они требуют, чтобы им постоянно докладывали обстановку: надо же быть в курсе дела, для этого оставим здесь один аппарат, благо линия протянута. — И кто будет обслуживать? — Я, — говорит сержант и смотрит на Розу. — А эта товарищ останется со мной. — А мне что делать? — Тебе — уходить вместе с ними, — она показывает на Букашку и Пакиту. Пато колеблется, и Экспосито смотрит на нее удивленно: на ее памяти та никогда не обсуждала приказы. — В чем дело? — Разрешите мне остаться, товарищ сержант. — Причина? — Роза устала больше, чем я. Произнося эти слова, она замечает в глазах Розы надежду. Не укрылось это и от Экспосито. — Ладно. Будь по-твоему, — сержант показывает Розе на мешок с инструментами у ног. — Забери это и ступай. И будь осторожна. Три девушки вскидывают к виску сжатый кулак и медленно удаляются, сгибаясь под тяжестью своей ноши. Угольно-черные глаза Экспосито критически рассматривают Пато. — Никак мне от тебя не отделаться… — А мне от тебя, товарищ сержант. Экспосито не улыбается в ответ. Показав на карабин «дестройер», на ствол которого опирается Пато, она говорит: — Я бы далеко от него не отходила. — Да я и не отхожу. Сержант смотрит на нее еще мгновение. Потом качает головой: — Ну пошли. Представлю тебя майору Гуарнеру. Они находят его у стены, где он присматривает за тем, как устанавливают в амбразуру пулемет «максим». Майор очень тощ, лицом похож на изворотливую крысу, за толстыми стеклами роговых очков бегают беспокойные глаза. Обмундирование грязное, засаленное, и, так же как у его солдат вокруг, лицо до самых скул заросло неопрятной окопной щетиной. Пато его облик не удивляет — Гуарнер со своим Первым батальоном девять дней дрался в городке, потом в оливковой роще возле скита Апаресиды, а потом снова в Кастельетсе. Наружность обманчива — майор вполне любезен. Он коротко объясняет связисткам, что от них потребуется. — Продержаться надо будет до ночи… Дать нашим время переправиться на тот берег. — А что с высотой Пепе? — отваживается спросить Пато. Гуарнер окидывает ее пытливым взглядом. Ее, а потом Экспосито. — Она только что вернулась… Была на Рамбле, — объясняет та. — Мы вчера посылали ее на высоту, но пройти не удалось. — А-а, наверно, видели Хуана Баскуньяну? — совсем другим тоном говорит Гуарнер. — Как он там? Он спрашивает с живым искренним интересом, без задней мысли. Пато отвечает: нормально, люди его боеспособны. Когда франкисты атаковали, им пришлось отойти, но продолжают сопротивляться. — Кто именно атаковал? — Рекете, кажется… От кладбища. — Ага… Что же, тем больше ему чести. На каком он расстоянии от Пепе? — Точно не знаю… около километра, наверно. Гуарнер, как-то беспомощно разведя руками, косится на своих солдат, продолжающих возиться с пулеметом, и понижает голос: — Высота, можно считать, потеряна. Но все же там дерется батальон Островского, их голыми руками не возьмешь… Вероятно, ближе к ночи попытаются прорвать кольцо. И это еще один резон для нас оставаться здесь: вдруг они сумеют дойти… Он улыбается Пато рассеянно и почти отечески. Этот усталый человек, кажется, уже не питает никаких надежд, и приказы его больше похожи на доводы. — Во что бы то ни стало надо обеспечить связь с берегом. Чтобы, когда падет Аринера, избежать паники и «спасайся кто может». — Слушаюсь. Пато и Экспосито идут назад. Под слепящим солнцем пересекают в обратную сторону патио, слыша, как все ближе шум боя. — Проверь аппарат. Они присаживаются на каменные ступени, в тени маленького портика. Рядом с телефоном стоит вещевой мешок, а к стене прислонен автомат Экспосито. Пато снимает трубку, крутит рукоять магнето, которая движется туго, как и подобает, если телефон исправен. Отвечает женский голос: — «Стремя» на приеме. — Говорит Эле-Аче, проверка связи. У нас без происшествий. — Поняла тебя, Эле-Аче. Пато опускает трубку на рычаг: — В порядке. — Ладно. — А чей это мешок? — Кто-то из штабных забыл, уходя. Сержант перебирает содержимое — три банки сардин, банка голландского масла, банка сгущенного молока, замусоленный экземпляр романа Эдуардо Самакоиса «Дневник кандидата в офицеры» и непочатая бутылка пива «Орел». Четыре сигареты, упаковка бинтов, катушка ниток, два пузырька йода. — Недурно, — говорит Экспосито. Они прикуривают от ее зажигалки одну сигарету на двоих, откупоривают пиво и пьют по очереди, передавая друг другу бутылку. Пиво теплое, но вкусное. Из дома доносятся голоса и стук топоров — там пробивают амбразуры, баррикадируют двери и окна, и чаще всего звучат две фразы: «Живей-живей» и «Господа бога мать». Пато смотрит на разоренное патио, золу, оставшуюся от костров, брошенное и затоптанное снаряжение, солдат, которые с тревогой выглядывают из щелей и поверх мешков с землей. Вещи и люди, оставленные, брошенные теми, кто сейчас переправляется через реку. И меня тоже бросили, думает она, почти физически ощущая печаль, тоску, вызывающую дрожь. И меня, и Экспосито, и майора Гуарнера, и всех этих несчастных, которые, богохульствуя вслух и молясь про себя, безропотно ждут атаки. — Что же это происходит, товарищ сержант? Экспосито смотрит неприязненно. Словно только что услышала нечто непотребное.