IV Вивиан Шерман сидит по-турецки под деревьями на земле, прислонясь спиной к колесу камуфлированного автомобиля, и печатает на своем портативном «Ремингтоне». Она знает, что репортаж не пройдет цензуру без потерь, но ничего другого она в эту минуту написать не в силах. Попозже, перед тем как попробовать отослать его, она кое-что подправит в тексте. Вторник, 2 августа, линия фронта на р. Эбро В. Шерман После девяти дней тяжелейших боев XI бригада республиканской армии начинает отступление с правого берега Эбро, форсированной в ночь на 25 июля. По сведениям, полученным в штабе, поставленные задачи операции в этом секторе выполнены и речь идет о заранее спланированной передислокации войск. Однако этой формулировки явно недостаточно, чтобы описать печальное зрелище, которое являют собой отступающие войска. Налеты авиации противника следуют непрерывно, ближайший городок объят пламенем пожаров, и десятки солдат — в том числе оставившие свои подразделения и раненые — теснятся на берегу, стремясь найти себе место в тех немногочисленных плавсредствах, которые еще в состоянии пересечь реку, меж тем как понтонеры без сна и отдыха восстанавливают переправу, снова и снова разрушаемую бомбами мятежников. Журналисты тоже платят кровавую дань. Первого августа погиб гражданин Чехословакии, фоторепортер Иоахим Лангер, когда… Она останавливается, поднимает глаза, смотрит на реку. Оттуда, где сидит Вивиан, ей видна ложбина, тянущаяся к руслу реки, землистого цвета вода и стелющийся над Кастельетсом дым. Сам городок остается вне поля зрения, но обе высоты различимы отчетливо. Особенно восточная, с голым скалистым хребтом, озаренным ярким утренним светом. Кажется, что там ничего не происходит. Западная — подальше, километрах в пяти-шести от Вивиан, которая видит только окутывающую вершину пыль. Высота, без сомнения, еще в руках республиканцев, потому что франкисты долбят ее из пушек с самого рассвета, и отдаленные разрывы грохочут монотонно и нескончаемо. Красным, засевшим там, приходится, надо думать, тяжко. Она закуривает — благо в бардачке есть еще полпачки «Кэмела» — и смотрит, как невдалеке Фил Табб разговаривает с Педро и двумя республиканскими офицерами. Вопреки всему, что было в последние дни, несмотря на все неудобства ночевки на безопасном берегу, англичанин, как всегда, элегантен и вальяжен: одна рука — в левом кармане пиджака, в другой между указательным и большим пальцем дымится сигарета, и вид такой, будто он не на фронте, а в отеле «Савой», и ждет, что сейчас его проводят к заказанному столику. Наблюдая за ним, Вивиан вспоминает, как тревожно было вчера, когда они с ним в зловещем предвечерье спешили на безопасный берег Эбро, где толпились солдаты и санитары с носилками. Лишь несколько переполненных лодок медленно плыли с одного берега на другой, а полуголые саперы по пояс в воде с героическим упорством снова и снова восстанавливали переправу, уничтоженную франкистскими самолетами, — те время от времени появлялись над рекой, обстреливали понтон из пулеметов, сбрасывали бомбы, от которых на реке вставали высокие султаны воды и подскакивали мостки из пробки и досок. Перебраться на другой берег удалось благодаря Таббу. На илистом, поросшем тростником берегу, среди брошенного, чтоб не утянуло в воду, оружия и снаряжения, толпились люди. Переправа была разрушена после очередного налета — всю середину ее уничтожили бомбы, — в лодки сажали в первую очередь раненых. Десятка два измученных и перепуганных людей пробивались к ним, требовали себе места, а места не было. На Педро, который взывал к гребцам, никто не обращал внимания, Вивиан, ошеломленная этим хаосом, нетерпеливо ждала посадки — и тут вновь появился куда-то исчезнувший Табб, да не один, а в сопровождении Ларри О’Даффи, командира батальона Джексона. — Нам не дают переправиться, — сказал ему англичанин. О’Даффи был сейчас не похож на человека, которого они видели утром. Грязный, всклокоченный, с беретом в кармане, он казался лет на двадцать старше: под глазами — темные круги, на веснушчатом остром лице — царапины от мелких осколков. Он даже шел иначе — ссутулясь, медленно, словно каждый шаг причинял ему боль. — Мне очень жаль Чима, — сказал он. — А то, что вы оба еще здесь, — просто безумие. Потом он ввел их в курс дела. Республиканцы хоть и сопротивляются еще в городке, на Рамбле и на высоте Пепе, однако все слабее и слабее, и весьма сомнительно, что продержатся больше суток. Последний по времени приказ из штаба бригады предписывал ему перегруппировать остатки батальона, добавить к нему всех испанцев, способных держать оружие, и организовать оборону в пятистах метрах от переправы, между сосняком и рекой, использовав брошенные франкистами траншеи и блокпосты. — Сколько же бойцов у тебя осталось? — осведомилась Вивиан. — Двадцать семь моих. И одиннадцать испанцев. — Всего? — Всего. — А где же остальные? — спросила она и, еще не успев договорить, поняла, что сморозила глупость. О’Даффи, приподняв раненую руку, показал в сторону сосновой рощи: — Остались на высоте или вон там лежат. — И капитан Манси? — Убит. С этими словами ирландец достал из кожаного футляра свой театральный, отделанный перламутром бинокль, навел его на противоположный берег. — Надо вам отсюда отваливать, — сделал он вывод. — Не на чем, — сообщил присоединившийся к ним Педро. — Ни в одну лодку не сесть. О’Даффи спрятал бинокль и оглядел теснившихся у воды людей. Усталого вида, перемазанный глиной испанский лейтенант с пистолетом в руке пытался как-то упорядочить этот хаос — выстроить солдат, чтобы грузились в лодки по очереди, пропуская вперед раненых. В сопровождении Педро ирландец пробился к нему, показал на корреспондентов. Лейтенант поначалу был совсем не расположен к сотрудничеству, тем более что раньше уже отказал иностранцам — и в довольно грубой форме. Однако О’Даффи повысил голос, стал бурно жестикулировать, показал на свои знаки различия, и тот в конце концов уступил. Тогда О’Даффи знаком подозвал Вивиан и Табба. — Садитесь в ближайший баркас, — сообщил он. — Вместе с Педро? — Да. Лейтенант внял голосу разума. Вы же представители иностранной прессы. — В таком случае до встречи на том берегу, — сказал Табб, протягивая ему руку. Капитан — глаза его ничего не выражали — печально улыбнулся: — Разумеется. Будете мне должны стаканчик в баре «Мажестик». — Мы должны тебе много больше, — сказала Вивиан. — Желательно джин-тоник. Лучше — «Гордонс». — Договорились. Она поцеловала его в щеку, почувствовав на губах шершавую, щетинистую кожу. Потом О’Даффи ушел не оглядываясь, а журналисты и Педро, прошлепав по прибрежной глине, по пояс в воде добрались до лодки, так набитой людьми, что она осела в воду до самых бортов, отчего гребцам трудно было ворочать веслами. До другого берега добирались минут двадцать, и все смотрели в небо, опасаясь, что вот-вот появятся фашистские самолеты, а высадились уже на закате, и его золотисто-красные облака отражались в воде. Потом пришла ночь, которую они, вымокшие и измученные, провели под одеялами в «альфе-ромео» — машина, по счастью, никому не приглянулась и ждала их там, где шесть дней назад ее оставили. Вивиан отодвигает машинку, вытягивает затекшие ноги, откидывается на колесо и наслаждается сигаретой. Педро и два офицера уходят, а Табб направляется к ней. Не присаживаясь, нависает над ней, накрывает ее своей тенью, глядит на нее сверху вниз. Вивиан поднимает к нему лицо, приставив ладонь козырьком ко лбу. — Педро пообещал раздобыть бензину. Столько, чтобы хватило до Реуса. — Отрадная новость. — Да. — Но разве нам не надо остаться здесь до конца? — Нам здесь не рады. Им не нравится, что мы видим все происходящее. И их можно понять. Даже Педро нервничает. — У нас будут сложности с Управлением по делам печати. — Когда их не было?.. Но ты отчасти права. На этот раз читать наш материал будут в лупу. — Табб кивает на ее пишущую машинку. — Ты рассказываешь про Чима? — Ну разумеется. — Репортер не должен быть героем хроники, но иногда это неизбежно. — У него была семья? Он никогда не говорил об этом. — Не было, насколько мне известно. Была в Париже какая-то девочка-натурщица, не то немка, не то австриячка, по имени Ютта. Фамилию даже не знаю. Он жил с ней. В прошлом году познакомил нас во «Флоре». Повисает печальная пауза. Табб, согнув свои длинные ноги и поддернув выпачканные засохшей грязью брюки, словно бы для того, чтобы они не вытянулись на коленях, садится возле Вивиан. Потом рассматривает солдат, взбирающихся вверх по склону, — наряд карабинеров выстраивает их на обочине грунтовой дороги. Кое-кто ранен, и почти все безоружны. — Не смогут они выиграть эту войну, — говорит он. — Уже не смогут. — Тем не менее они достойны победы. Она протягивает ему пачку сигарет, но англичанин лишь вертит ее в пальцах, не закуривая. — Конечно заслуживают. Но — народ, а не его вожди: этот безответственный сброд, который занят только тем, что грызет друг другу глотки в борьбе за власть и уничтожает соперников — причем не задумываясь, что играет на руку фашистам. Американка согласна: — Все так. Поразительно, сколько благородства у тех, кто воюет, и сколько низости у тех, кто сидит в глубоком тылу. И всякий это понимает. — Франкисты, по крайней мере, убивают методично. Устраивают систематические бойни с целью запугать и ослабить остальных. — Табб задумался на миг. — И в отличие от красных, эта политика оказывается… — Действенна? — Да. В буквальном смысле — зверски действенна. Новая пауза. Табб возвращает Вивиан сигареты, и она прячет их в карман брюк. — Ты знакома с историей Испании? — Очень слабо. — А мне стало интересно, и я кое-что почитал. Ищу аналогии с Первой Республикой[68], которая сначала распространилась по всей стране, а окончилась полным крахом, когда провинции и даже отдельные города стали провозглашать независимость. Одна даже на свой страх и риск объявила войну Германии. — Серьезно? — Вполне. Я даже тиснул забавную статейку об этом.