— Говорю тебе, это Ленин. И в конце концов, партия… — Ты задолбал своей партией, мать ее… И не пепели меня комиссарским взглядом. Мы с тобой на высоте Пепе. Гарсия вновь берется за газету. Серигот подходит к нему и делает вид, что читает из-за его плеча. — О-о как… Вот это славно. Все министры подписали кодекс поведения государственных служащих. Пункт первый — выиграть войну. Пункт второй — не подходить к линии фронта ближе десяти километров. Пункт третий — не принимать подарков. Гарсия раздраженно отдергивает газету: — Кончай, Симон, свои шуточки. — Да уж какие тут шуточки… — Серигот подмигивает Ортуньо и Гамбо. — Следующий правительственный кризис на самом деле будет, когда перевернется грузовик с мясом и все свиньи разбегутся. — Ты правда достал уже! Лейтенант Ортуньо выходит из-под навеса: слышно, как, удаляясь, он насвистывает «Вздохи Испании». — Хороший он мужик, — говорит Серигот, который, вытащив из кармана ложку, наливает себе супу в алюминиевую миску. — Да. — А ведь был до войны кондуктором трамвая. Можешь себе представить? Ручаюсь, у него не было ни одного безбилетника. — Да вот могу. Что бы он ни делал, он все делает первоклассно. Они подсаживаются к Гарсии, который отложил газету и взялся за очень засаленную книгу. Назойливо звенят москиты. Гамбо смотрит, что читает комиссар. — Могут возникать ситуации, когда интересы всего человечества уступают свой приоритет интересам класса пролетариев, — читает он вслух. — Слушай, Рамиро, неужели ты никогда не устаешь от этого? Комиссар, с улыбкой воздев указательный палец, отвечает как на митинге: — Революционная теория, товарищ майор, неотделима от революционной практики. — Свобода чтения, товарищ комиссар, столь драгоценна, что должна быть нормирована. — И что делать? — Спроси лучше, чего не делать. — До печенок достали, ленинцы трепаные, — говорит Серигот, который, покончив с супом, берется за телефон и без особой надежды на успех крутит ручку. — Ответственный политик должен следить, чтобы теория была хорошо смазана, — оправдывается Гарсия. — А уж потом армия задаст вопросы. Серигот мрачно опускает трубку на рычаг: — Ага… Особенно когда сможет вернуться домой. Майор, прихлопнув москита на шее, смотрит на ладонь с кровавым пятнышком. Снимает ремень и портупею, разворачивает карту, лежащую у телефона, и долго вглядывается в нее, хмурит брови, взвешивая и оценивая темноту, расстояние и время, которое понадобится, чтобы преодолеть их. Если завтра к ночи на Рамбле останутся только франкисты и убитые, два километра, нужных, чтобы вырваться из окружения, покажутся бесконечными. Под ложечкой сосет — и не от голода, хоть Гамбо и хочется есть, и он пытается отвлечься и думать о чем-нибудь другом. О жене, от которой нет вестей с тех пор, как пал Северный фронт. О сыне и дочери, чьи фотографии он носит под клеенчатым чехлом фуражки; дети в безопасности: находятся в Советском Союзе, в детском доме под Минском. — Кто там у нас в передовом охранении? — спрашивает Гарсия, закрывая книгу. — Сержант Видаль. — Тоже хороший человек. Комиссар достает из ящика с гранатами последнюю плитку шоколада «Нестле» в серебряной фольге, треть кладет в рот, а две других протягивает Сериготу и Гамбо. — Ну, что будет дальше, товарищ майор? Он вздыхает, не отрывая глаз от карты, перекатывая на языке шоколадную сласть. Проводит пальцем по ориентирам, по изгибам рельефа. — Что будет? А то и будет, что на рассвете или даже раньше фашисты нас обстреляют и снова пойдут в наступление… Нас — и батальон Баскуньяны. — Им дорого это обойдется. — Они это знают. Усвоили с нашей помощью за последние дни. Однако, сдается мне, они не попрут очертя голову, как раньше, а будут выбивать нас огнем, не давая передохнуть. Измором возьмут. Будут томить, как жаркое. Мы отрезаны от своих, и они знают, что мы это знаем. И потому, я думаю, будут напирать на Рамбле… Возьмут ее — замкнут кольцо наглухо. — И окажемся мы как тунец в сети. — Примерно так. — А может, нам не дожидаться этого? Уйти отсюда? Все равно ведь не выстоять. Серигот, который лег спать, не снимая сапог и только ослабив ремень, приподнимает голову: — Вспомни, какой приказ нам отдал твой любезный кум Русо. — Никакой он мне не кум. — Ладно, не в том дело, кто он тебе. А вот в чем: всем подразделениям удерживать занимаемые позиции, которые в случае потери их должны быть возвращены… Гарсия ковыряет в зубах веточкой: — Иными словами, Республика должна сопротивляться до последней капли крови. Твоей, между прочим, крови. — И твоей тоже. — Уступаю тебе эту честь. Ты ведь у нас — человек действия, Симон. А мое дело — идеология… Политика. — Я это припомню, когда фашисты придут и спросят. Комиссар вопросительно глядит на Гамбо: — Совладаем? Майор без раздумий кивает, потому что и вправду убежден: — Люди у нас замечательные, так что, думаю, еще сутки продержимся. А лишние двадцать четыре часа для XI бригады, сколько бы там от нее ни осталось, — это чистое золото. — Стало быть, завтра будем держаться? — Если не будет другого приказа. Но телефон не действует, связных не шлют, так что сильно сомневаюсь, что кто-нибудь что-нибудь нам прикажет. — А потом что? Что будет, если продержимся до ночи? — Оставим Пепе и попытаемся прорвать кольцо. Если Рамбла устоит — соединимся с Баскуньяной. Если нет, то расчистим проход к Кастельетсу. — А если франкисты уже там? — Тогда путь будет длинней — прямо к реке. — Для тех, кто сможет дойти, — говорит Серигот, который лежит, закрыв глаза и покойно сложив руки на груди. — Разумеется, — кивает Гамбо. — Для тех, кто сможет дойти. Наклонившись над ящиком, он гасит лампу, расстегивает пряжку ремня, ложится и укрывается одеялом. В темноте слышен голос комиссара: — Надо бы людям сказать… Как считаете? Чтоб были наготове. Гамбо прищелкивает языком. Он не забыл слова профессора Познанского из Академии имени Фрунзе: когда случается катастрофа, товарищи, женатый человек — всего лишь полчеловека, а тот, у кого есть дети, — четверть. — Нет, не надо. Пусть дерутся, не думая о том, как бы убежать. Днем скажем, чтоб готовились. — В котором часу выйдем? — Как только луна зайдет. — А кто будет прикрывать наше отступление? — Никто. Пойдем все вместе, взводными колоннами. — Меня отправь замыкающим, — сонно произносит Серигот. — Об этом мы завтра поговорим, — говорит Гамбо, прикрывая лицо от москитов носовым платком.