— Тогда будете драться в самом городке сколько сумеете. — Что мне предпринять в том случае, если нас обойдут? Майор продолжает разглядывать его так, словно взвешивает, насколько стоек окажется этот юный офицерик. И наконец наметанный глаз профессионала подсказывает благоприятный вывод. — А в этом случае с теми, кто останется в живых, отойдите в какую-нибудь балочку, овражек или к скиту Апаресида… Держитесь сколько сможете, не давайте себя окружить. Пардейро, скрывая неловкость, откашливается: — Могу я получить письменный приказ, господин майор? — Конечно. Индурайн тотчас достает из брючного кармана полевую книжку и огрызок карандаша, царапает на листке каракули, вырывает его и протягивает Пардейро. — Желаю удачи. — А я — вам, господин майор. Индурайн уводит своих людей, беглецы больше не появляются, и от той части городка, которая обращена к реке, наползает угрожающая тишина. В свинцовом свете зари, придающем зданиям зловещий вид, становятся видны разбросанные повсюду винтовки, мавританские бурнусы, патронташи, ранцы, документы. При мысли о том, что в эту самую минуту к ним, прижимаясь к стенам домов, осторожно подступают красные, Пардейро пробивает озноб. И одновременно охватывает стремление действовать немедленно, безотлагательно. — Сержант! Перед ним вытягивается русский ветеран Владимир — пилотка на очень коротко остриженной голове, широкие скулы, славянские глаза, прорезанные чуть вкось. — Один пулемет — на колокольню, второй оставь внизу, пусть прикрывает площадь. Людям повзводно занять оборону вдоль вон той широкой улицы — она послужит гласисом. Автоматчиков — в окна, для поддержки. Пусть кажется, что нас больше, чем на самом деле. Ясно? — Так точно. — И поживей, потому что красные вот-вот будут здесь. Ах да, вот еще что… Передай — того, кто вздумает драпануть, я своей рукой пристрелю. Повернувшись к церкви, Пардейро замечает на ступенях паперти мальчика. В набирающем силу утреннем свете видно, что он хрупок и тщедушен, с худым личиком и наголо обритой головой. Одет в изношенный шерстяной свитер. Короткие штаны не скрывают длинных, тонких, грязных ног. — Ты что тут делаешь, малыш? Мальчик, не отвечая, с очень серьезным видом поднимается на ноги. Страха не выказывает. Он восхищенно разглядывает легионеров и с завистью любуется их оружием. — Ты здешний? Тот кивает в ответ. Лейтенант уже собирается сказать ему, чтобы бежал отсюда поскорее, но тут ему в голову приходит новая мысль: — Как тебя зовут? Мальчик спокойно и сосредоточенно разглядывает его и лишь потом произносит: — Тонэт. — А дальше? — Саумелль. — А лет тебе сколько? — Двенадцать, господин капитан. — Я не капитан, а младший лейтенант, — говорит Пардейро. — Знаешь этот квартал? — Конечно. Я весь город знаю. — А где родители твои? — Нет у меня родителей. Живу с бабкой и дедом. — Куда же они ушли? Мальчик показывает в ту сторону, где только что скрылись из виду беженцы: — Думаю, куда-то туда. Пардейро достает из кармана плитку шоколада в серебряной фольге, протягивает мальчику: — Поможешь нам? Тот принимает шоколадку, как бесценный дар, взвешивает ее на ладони. Потом, не разжимая губ, кивает. — Бегаешь быстро, Тонэт? Новый кивок. — Сможешь доставлять донесения? Тонэт — он уже засунул четверть плитки в рот — опять отвечает утвердительно. — Надо, чтобы ты пошел с моими людьми, — объясняет Пардейро. — И показал им, где на этой стороне улицы самые лучшие места. И еще — как незаметно перебираться из дома в дом. Встретишь кого из здешних — скажешь, чтоб поскорее уносили отсюда ноги. Здесь скоро будет очень жарко. Тонэт пожимает плечами: — Многие не хотят бросать свои дома. — Тогда пусть прячутся в подвалы. — Пардейро оборачивается к солдатам. — Капрал Лонжин! Легионер — густейшие бакенбарды, расстегнутая на груди рубашка — делает шаг вперед, четко пристукнув о землю прикладом маузера: — По вашему приказанию… Пардейро показывает ему на мальчика, невозмутимо жующего шоколад: — Займись-ка вот этим новобранцем. Зовут его Тонэт, он будет нашим разведчиком. — Не маловат ли он для таких дел? Но — вам решать. — Скажешь, чтоб дали ему две банки консервов и сухарей. — Слушаюсь. Удостоверившись, что «гочкис» уже поставили на колокольне, Пардейро принимается мысленно размечать сектора обстрела, мертвые зоны, укрытия. Он должен продержаться, пока не пришлют подкрепление. Так сказал ему майор. Похолодало — или ему это кажется? Рассвет, окутанный саваном тумана, наползает на бурые крыши. Стало тихо. Вздрогнув всем телом, девятнадцатилетний офицер застегивает доверху молнию на куртке и левым локтем ощущает на груди выпуклость бумажника во внутреннем кармане, где лежат недописанное письмо и фотография женщины, которую он никогда не видел воочию. И спрашивает себя, сколько сможет продержаться. И еще спрашивает себя, увидит ли ее когда-нибудь. III — Живей, живей! Шевелись! Майор-ополченец Эмилио Гамбоа Лагуна — товарищи зовут его Гамбо — стоит на правом берегу Эбро и беспокойно оглядывается по сторонам. Его люди — 437 бойцов — форсируют реку по мосту, который навели понтонеры, и мост этот под напором течения опасно прогибается в середине. Подошвы сапог и альпаргат стучат по доскам настила. По этому мосту — зыбкому сооружению в полтора метра шириной, качающемуся на пробковых поплавках и на лодках, — солдаты в полной выкладке должны пробегать гуськом и как можно быстрее. — Давай! Давай! Живей! А беспокоят Гамбо две стихии — вода и воздух. В любую минуту франкисты, засевшие выше по реке, могут открыть шлюзы водохранилищ у Мекиненсы, уровень воды в Эбро поднимется и затруднит высадку войск на фронте протяженностью полтораста километров — от Кастельетса до Ампосты. — Живей! Наддай! Другая опасность — это авиация, и потому командир 3-го батальона XI сводной бригады поглядывает на небо с еще большей тревогой, чем на реку. Вопреки обещаниям — ибо пропасть отделяет тактические замыслы от практики — ни один республиканский самолет пока еще не появился. Зато два часа назад, едва рассвело, вынырнул из-за туч и покружил над рекой франкистский разведчик — солдаты прозвали его «козликом». Дурной знак. Поднеся к глазам русский бинокль «Комсомолец 6×30», висящий на груди, Гамбо внимательно вглядывается в ясное небо: солнце уже высоко. Ни облачка, и пока — ни следа самолетов, своих или вражеских. — Не нравится мне это. Совсем не нравится, — сквозь зубы цедит он самому себе. Потом снова устремляет взгляд на Кастельетс с двумя высотками по краям. Западная — подальше, за черепичными крышами, над которыми возвышается колокольня и стелется дым, показывая, что в городке идет ожесточенный бой. Восточная, отделенная от берега реки сосновой рощей, расположена ближе, а потому стрельба и разрывы звучат громче. Гамбо видит в бинокль вспышки выстрелов и пыль, взметенную снарядами, а слух его ловит отчетливые звуки — грохот гранат, стук пулеметов, треск винтовок. Впечатление такое, что уцелевшие франкисты после первоначального замешательства опомнились и начали сопротивляться упорно и стойко.