Как и Роза, она положила на землю свою кладь и карабин, чтобы плечи отдохнули. — Тихо, — кивает Баскуньяна. — Франкисты, взяв кладбище, обессилели, так что ограничились тем, что окопались и выжидают. Перестреливаемся с ними понемножку, а ночью раза два они сцепились с нашими в рукопашной, попробовали на излом… И все на этом. — А кто там перед вами? — Рекете. Иногда мелькают их красные береты. А повыше, у высоты — мавры. — Думаешь, ударят? — Ни малейших сомнений. Думаю, они ждут резервов или перестраиваются. — А путь на Пепе еще открыт? Капитан смотрит на нее вопросительно. И озабоченно. — Кажется, открыт пока. Но это бутылочное горлышко сужается все больше, а сегодня на рассвете в него пытались просочиться мавры. В двухстах метрах оттуда лежат мои разведчики-слухачи, следят за дорогой. А что там дальше — не знаю, не могу тебе сказать, хотя в полдень оттуда пришел связной. Я так полагаю, пока проход есть. Он не сводит с нее пытливого взгляда и явно ждет, что Пато откроет ему неведомое. Что привело ее сюда. А та, поглядев на дорогу, о которой у них шла речь, говорит решительно: — Мы должны добраться до высоты. Восстановить связь. Лицо капитана темнеет. — Неудачная шутка. Девушка, пожав плечами, собирается взвалить на спину свою кладь. — Нам пора. — Прости, товарищ, — говорит Баскуньяна Розе. И, взяв Пато за локоть, отводит ее на несколько шагов в сторону. Он очень серьезен. — Не стоит вам сейчас идти, — говорит он вполголоса. — Меньше чем через час стемнеет, и ты не знаешь, что встретишь по дороге. Пато пытается как-то скрыть свое волнение. Близость этого человека ей небезразлична. От одного лишь его прикосновения к локтю она покрывается гусиной кожей. Даже то, что от него несет потом и грязью, не делает его неприятным. И чтобы отвлечься от этих мыслей, она прикрывается щитом долга и отвечает твердым голосом: — У меня приказ. Баскуньяна не сдается. Говорит, что знает, как много значат для нее приказы. Но даже если связистки обнаружат место порыва, все равно не успеют до темноты привести линию в порядок. А когда вокруг мавры рыщут, в темноте сидеть не дело. — Я могу связаться со штабом и объяснить ситуацию. Или сама позвони… Лучше всего будет переночевать здесь, а утром двинуться: это и безопасней, и, по крайней мере, будешь знать, куда ногу ставишь. Девушка стоит на своем: — Я должна передать записку командиру батальона Островского. — Если это так срочно, могу послать связного. Пато упрямо мотает головой: — Нет. — Да почему же? — Мне доверили — мне и передавать. Баскуньяна теряет терпение. Снова берет ее за локоть: — Да ты понимаешь, что я своей волей могу задержать тебя здесь? Имею право. Мне достаточно приказать тебе остаться — под мою ответственность. Пато высвобождается почти резко. К черту это дурацкое мужское покровительство, думает она. Несмотря на всю очевидность, несмотря на гибель Висенты-Валенсианки, разорванной на куски бомбой, несмотря на ее кровь, оставшуюся у Пато на одежде и под ногтями, даже лучшие представители племени мужчин по-прежнему ничего не понимают. — Ты не сделаешь это, товарищ капитан. — Это почему же? Пато внезапно ощущает, что сейчас надо быть жестокой. Да, именно жестокой. — Не в той ты сейчас кондиции. В штабе только и ждут, чтобы ты споткнулся на чем-нибудь. Баскуньяна впивается в нее пристальным взглядом. Пато никогда прежде не видела, чтобы он смотрел так — с суровым и горьким превосходством. — А ты знаешь, что с тобой сделают мавры, если попадешься? — То же самое, что с твоим связным. — Нет… Не вполне то же самое. Вивиан Шерман сидит на земле, привалившись спиной к дереву: она обессилена долгим бегом и измучена нескончаемым напряжением. На коленях у нее — камера и кассеты Чима Лангера. Рядом пристроился Фил Табб. Он нашел ее здесь, когда узнал о несчастье и бросился на поиски. Вивиан, еще не отойдя от шока, путано, как припоминают кошмарный сон, рассказала ему о гибели фотографа, и оба они после этого погрузились в долгое горестное молчание. Они сидят плечо в плечо: она пытается закурить, но руки дрожат так, что не поднести пламя спички к сигарете. Табб подносит ей свою зажигалку. — Я-то думала, что это будет очередное приключение, — бормочет Вивиан, выдыхая дым. Англичанин серьезно смотрит на нее и наконец произносит: — А оказалось — жизнь. Вивиан медленно кивает. Проводит пальцами по рубашке и брюкам, задубелым от бурой засохшей крови. — Теперь я знаю, что имел в виду этот польский романист, — снова кивает она. — Теперь понимаю по-настоящему. Табб, чуть откинувшись назад, приподнимает рукав пиджака, смотрит на часы. Потом с опаской оглядывается на сосновую рощу у них за спиной. — Нам тут рассиживаться не стоит. Он произносит это ровным тоном, как нечто вполне очевидное. Поднимается, отряхиваясь. Но Вивиан сидит как сидела, с сигаретой во рту. Она все еще оглушена случившимся. — Чим, — говорит она. Табб молча смотрит на нее. Он стоит над ней, заложив руку в брючный карман, и так спокоен, словно прогуливается по Флит-стрит. — Скоро добавится один призрак к тем, что мы уже носим в чемоданах. Чим станет одним из них. А есть и похуже. — Не понимаю, как ты можешь говорить так спокойно и холодно. Ведь Чим был твоим другом. — Конечно был. Но он знал правила. Подумав немного, Табб снова присаживается: — Прошлой зимой в Теруэле я видел девочку лет двенадцати — вся ее семья погибла при обстреле, а она перешла линию фронта и десять километров под снегом несла на спине трехлетнего брата… Когда мы ее обнаружили, мальчик уже умер — замерз. Но она все несла его, пытаясь дойти. Он замолкает на миг, уставившись в никуда, и ерзает, как будто не может найти удобное положение. — И знаешь ли, что мне никак забыть? Заледенелые слезы на щеках мертвого ребенка. Он переводит взгляд на засохшую кровь, покрывающую одежду Вивиан. Потом протягивает руку и ногтем осторожно пытается отскрести эту корку. — Чим жил в свое удовольствие и умер как хотел. — Мы не всегда с ним ладили, — скорбно признается она. Англичанин улыбается: — Знаю. Такой уж он был человек… — Однако видеть, как его убивают у тебя на глазах… — Его — как и многих других. — Но ведь он не был солдатом, Фил. — Вивиан показывает на фотокамеру. — Он всего лишь снимал войну… Это похоже на убийство. Табб, словно услышав фальшивую ноту в знакомой мелодии, поднимает руку: — Это не убийство. Да, он погиб. Погиб на работе. Это несчастный случай на производстве, только и всего. Он замолкает и в задумчивости снова аккуратно счищает засохшую кровь с ее одежды.