— Тут начался обстрел, и я сумел удрать. — Удрать, говоришь… — Да. А потом был на Файонском шоссе. Стрелял по танкам из пушек. — Глядите-ка… В артиллерию перешел? — Меня перевели. Лейтенант снова скептически переглядывается с сержантом. — Брехня все это, — говорит тот. Маленькие глазки обшаривают Горгеля сверху донизу. — Повоевал, я смотрю, немало. — Да уж побольше некоторых… И еще не успев договорить, жалеет, что произнес эти слова. — Дерзит еще… — говорит лейтенант. Горгель, стараясь совладать с паникой, снова сглатывает слюну. — Вовсе нет, господин лейтенант, — бормочет он. — Просто вы спросили, я ответил. — Так ты ко всему еще и герой. — Не знаю, кто я. Однако же в том, что целую неделю дрался с красными, сомневаться не приходится. Мавр может подтвердить. — Какой еще мавр? — Капрал Селиман. Вы же его видели вчера… — Ну а сейчас где он, твой Селиман? — Понятия не имею. Ушел куда-то. Лейтенант почесывает бровь. Смотрит на свои записи, а потом на Горгеля. По всей видимости, показания его не убедили. — Ладно… — подводя итог, говорит он. — Это дело мы разъясним. И сержанту: — Увести. Тот ухватывает Горгеля за руку и тащит назад, к оврагу. — Господин сержант… Сыном своим клянусь — я сказал чистую правду. — Хорошо-хорошо, — безразлично кивает сержант, не отпуская. — И я тебя тоже люблю. — Уверяю вас… Угрожающий взгляд, рука, занесенная для удара. Сильный толчок. — Рот свой поганый закрой! Горгель покорно замолкает, но, подойдя к оврагу, с облегчением видит, что сержант подвел его не к пленным, а к перебежчикам. — Вот тут сиди. И замри, пока мы не решим, что с тобой делать. Понял? Горгель присоединяется к тем, кто расположился под деревом. Одни сидят, другие лежат, закрыв лица пилотками или носовыми платками, кое-кто жует упавшие с веток темные рожки. Он жестоко страдает от жажды — после допроса язык и нёбо у него как наждак, однако воды не дают. И он покорно сидит, не смея шевельнуться. Время от времени поднимает голову и злобно смотрит на того пленного, который выдал его, и пытается вспомнить, кто это. И наконец ему это удается: это официант из бара «Манчего» возле церкви Пречистой: Горгель захаживал в это заведение ближе к полудню выпить стакан вина и съесть порцию копченой колбасы. Он даже не знает, как его зовут, не помнит, говорил ли ему хоть раз что-нибудь, кроме «Сколько с меня?» и «Принеси-ка ты мне…». Странное создание человек, завершает свои размышления бывший плотник. Странное, опасное и злобное. И, сделав этот вывод, он укладывается на спину, закрывает глаза и засыпает. А просыпается от пинка. — Эй… Вставай. Приподняв голову, он видит сержанта: тот стоит — руки в боки — и глядит на него. Горгель с трудом встает, а сержант новым пинком подгоняет его: — Шевели копытами! — А куда вы меня ведете? — Шагай, не разговаривай. Они возвращаются туда, где Горгеля допрашивали. На этот раз его не тащат за руку. Несмотря на это, или именно из-за этого, плотник начинает опасаться худшего. Чувствуя, как сосет под ложечкой, он пытается краем глаза увидеть, не достал ли сержант пистолет из кобуры и не отстал ли больше, чем обычно. Но нет. Подходят к брезентовому навесу, и Горгель ошеломленно видит, что перед лейтенантом стоит не кто иной, как Селиман собственной персоной. Он замирает в растерянности, не зная, хорошо это или плохо. Смуглое лицо капрала регуларес очень серьезно. На нем свежая рубашка, не заправленная в старые и грязные шаровары, патронташ на груди и винтовка на плече. Он чисто выбрит, а седеющие усы браво распушены. — Знаешь его? — спрашивает лейтенант. — Конечно знаю. Я же вам говорил… Лейтенант берет листок с машинописным текстом. Передает его Горгелю, а тот, волнуясь, читает: Настоящее свидетельство выдано в том, что рядовой Инес Горгель, временно зачисленный в состав моего подразделения, 29 июля с. г. принимал участие в боестолкновении на Файонском шоссе и, проявив мужество и отвагу, способствовал уничтожению двух танков противника. Дано по запросу и в подтверждение слов капрала 2-й роты XIV табора Селимана аль-Баруди, что подписью и печатью удостоверяется. Кастельетс-дель-Сагре. 1 августа 1938 г. Капитан Луис Гомес Сото, командир роты противотанковых орудий Балерского батальона. — Ну, считай, Божья матерь тебе явилась, — говорит лейтенант. Горгель, чуть не плача, обнимает Селимана, а тот рассказывает ему, чего стоило срочно разыскать командира роты, рассказать ему обо всем и умолить, чтобы написал такое вот ручательство, — и все это удалось сделать лишь к утру. Получив бумагу, назад бегом бежал всю дорогу. — Раньше сейчас не мог приходить, брат. Глазами своими клянусь. Лейтенант и сержант с любопытством наблюдают за христианином и мавром, побратавшимися таким манером. — Я могу идти? — спрашивает Горгель, обернувшись к ним. — Куда? — осведомляется офицер. Горгель растерянно смотрит на мавра. Тот, словно желая доказать свои полномочия, дотрагивается до капральской нашивки, вышитой на феске. А потом снимает ее и достает еще один сложенный вдвое листок: — Мы, господин лейтенант, зачисленные во 2-ю роту Балерского батальона. Клянусь прахом отца. Лейтенант возвращает ему документ, даже не взглянув: — Для мавра ты недурно разбираешься в бумажках. Селиман кивает, не обидевшись: — Жизнь моя длинна, я много научиться, — он покровительственно кладет руку на плечо Горгелю. — Убиваю красных свиней за святого Франко, а мой друг много помогает мне. Лейтенант снова переглядывается с сержантом. Тот пожимает плечами, но офицеру явно не дает покоя еще какая-то мысль. Медленно, задумчиво он оглядывает Горгеля и наконец недовольно кривит губы: — Ты без оружия. — Отобрали у меня винтовку, когда я пришел. — Надо бы вернуть, раз уж ему так хочется. Горгелю не нравится, как прозвучали эти слова. Подспудно сквозит в них какая-то зловещая шутливость. Уловил ее и сержант — он улыбается, и улыбка эта неприятна. — Само собой, — отвечает он.