— Понятия не имею. Знаю только, что фашисты подобрались так близко, что батарея оказалась под ударом. — Да мать их так, это же наши минометы! — взрывается Серигот. — Вот именно. — По крайней мере у нас остались два «максима», — утешает себя Ортуньо. — Это кое-что. Они сумрачно переглядываются. И лица, и рубахи взмокли от пота. Мухи уже так давно не дают им покоя, что надоело отгонять. — И все же, — интересуется Серигот, — что мы будем тут делать? — Боюсь, что ничего особенного, — пожимает плечами Гамбо. — Будем оттягивать на себя крупные силы франкистов, сковывать их, угрожать им с фланга, чтобы они трижды подумали, прежде чем начать наступление со стороны кладбища… А ночью нанесем им удар — стремительный и яростный, пойдем в рукопашную — пусть не расслабляются. — Он переводит взгляд на Ортуньо. — Ты этим займешься. — Слушаюсь. — Нам нужна постоянная артиллерийская подготовка, — напоминает Серигот. — И не только минометами, но и дальнобойной, с Вертисе-Кампа. — Не думаю, что рекете попрут наверх, — успокаивает его Гамбо. — Вчера и сегодня им крепко досталось. — А мавры? Завопят на своей тарабарщине — и полезут. — Полезут — встретим. Наших ребят аллахом не напугаешь. — Да, но фашистскому начальству плевать, сколько их перебьют. Погонят, как всегда, волна за волной. Пушечное мясо. Чтоб дошли сто, пятьсот положат. А чтобы не дошли, надо еще больше перебить. — Спокойно, Феликс. Перебьем. У тебя пулеметы хорошо пристреляны? — Лучше не бывает, — отвечает лейтенант. — Немного по диагонали, как подобает. И патронов навалом. — Вот и славно. Дашь им взбучку. Гамбо показывает на полевой телефон в открытом бакелитовом корпусе. Провод, защищенный землей и камнями, змеится между скал. — Меня еще бесит, что эта штука стала барахлить. — А что такое? — Соединяет через раз. Кабель проходит возле кладбища — его могло повредить осколком. Я просил проверить. — Без телефона придется связных слать… — замечает Гарсия. — Хреново будет. Гамбо шлет ему едко-насмешливый взгляд: — Ну, маршал Фош, теперь скажи мне что-нибудь такое, чего бы я не знал. — А что сказал подполковник Ланда? — вмешивается Серигот. — Чтобы укрепились как следует, а он поможет чем сможет. — Так говорит Чуминовский, знаменитый большевистский тактик. — Ладно. А по делу? — Чтоб держались любой ценой. — Я этого и боялся. И мне не нравится, как это звучит. — Да и мне тоже, — добавляет Ортуньо. — И мне. «Любой ценой» всегда значит «ценой жизни». — И что ты придумал, майор? — Если останемся на связи, выполним приказ. — А если не останемся? — Будем держаться с утра до ночи, попрут фашисты или нет. Если к тому времени ситуация в Кастельетсе улучшится — а Ланда побожился, что улучшится, — восстановят контакт с нами. Серигот смотрит на него с сомнением: — Повторяю свой вопрос… А если нет? — Там видно будет. Но капитан не отводит глаз. Гамбо слишком давно знает его, чтобы поверить, будто он удовольствуется таким уклончивым ответом. — А если не будет? Покачав головой, майор со вздохом ведет пальцем по карте от высоты к городку — ведет медленно и словно с трудом. Муха садится ему на палец. — В таком случае нам придется оставить Пепе и двинуться к Кастельетсу. Ортуньо и комиссар озадаченно склоняются над планом, а капитан по-прежнему смотрит на командира. — За двадцать четыре часа ситуация может ухудшиться, и ты это знаешь, — произносит он холодно. — А сейчас у нас было бы больше возможностей. — Ты что — не доверяешь мне? — Я не доверяю тому, что тебе сказали. Ты ведь не из тех, кто будет впустую гробить людей. Пепе — это мышеловка, и в других обстоятельствах мы давно бы уж собрали свои манатки и отступили бы в город… Ну, договаривай! Снова вздохнув, Гамбо расстегивает нагрудный карман рубашки и достает оттуда вдвое сложенный листок: — На вот, читай. Связной доставил из штаба бригады. В собственные руки и под расписку в получении. Всем подразделениям вверенной нам бригады оставаться на занимаемых ими позициях, а в случае оставления их — немедленно контратаковать и выправить положение. Потерянная позиция должна быть возвращена. Ответственность за выполнение настоящего приказа возлагается на начальствующий и командный состав всех уровней. Подпись: Рикардо, политкомиссар XI сводной бригады 42-й дивизии. 30.06.1938 г. Серигот читает, потом передает бумагу лейтенанту Ортуньо и зло взглядывает на Рамиро Гарсию: — Слышь, комиссар… Ты знал об этом? Тот, явно испытывая неловкость, кивает: — Десять минут назад узнал. — Да ведь это не боевой приказ, мать их так. Это прямая и явная чекистская угроза! — Впрочем, вполне в духе Русо, — говорит Гамбо. — Хоть он и уверяет, что это приказ по армии, стоящей на Эбро. — И подполковник Ланда согласен? Командир батальона Островского пожимает плечами: — Ланда сам живет и другим дает жить. Или в данном случае — умереть. Серигот глумливо подводит итог: — Так наступил день святого Дроздеца. Солнце уже передвинулось на другую часть Кастельетса. Вивиан Шерман жует русскую тушенку, отдающую бензином, и смотрит на склон восточной высоты. — Ага, вот и Чим идет. Фил Табб, лежавший рядом с ней в канаве, приподнимается, чтобы разглядеть. Приподнимается слегка, потому что невозможно угадать, когда франкистская артиллерия откроет огонь и начнет засыпать снарядами обратный скат высоты и открытое место перед сосновой рощей, над которой вечно, никогда полностью не рассеиваясь, висит пыльное марево. — И как будто не торопится. — Торопыг тоже убивают.