— Да возьми другой, — подает совет Ольмос. — Какой еще, на хрен, другой?.. Это мой автомат, мать его так. Франкистские пули жужжат совсем близко, стучат о стены домов, с чмоканьем впиваются в бруствер. Панисо продолжает нетерпеливо возиться с автоматом, пытаясь поддеть затвор кончиком ножа. Ничего не выходит. — Экстрактор накрылся, патрон не извлечь. — Ну, высунь нос и расскажи об этом фашистам. — А ты вообще молчи. Ольмос протягивает руку: — Дай-ка я гляну. Я разбираюсь в железяках. — Я люблю эту тарахтелку. — Панисо протягивает ему автомат. — Наладишь — я стану человеком. — Да уж, это тебе не повредит. Подрывник оглядывается по сторонам. На баррикаде, время от времени высовываясь из-за бруствера или просовывая ствол в импровизированную бойницу, человек десять республиканцев перестреливаются с франкистами, находящимися очень близко. При поддержке бронетехники — Панисо разглядел по крайней мере два легких германских танка, прозванных «чернышами», — противник — видно, что со свежими силами, — сразу начал яростную атаку. И заставил красных оставить кооператив, где торговали маслом, и винную лавку. Республиканцы держат теперь оборону, имея позади церковь, городскую площадь и главную улицу, а остатки ударной саперной роты, потерявшей две трети бойцов, засели за баррикадами на узких улочках возле церкви. Пригнувшись, Панисо бежит вдоль баррикады до подвала особняка — лепной герб, некогда красовавшийся у него на фронтоне, сшиблен наземь и разбился на куски — и заглядывает внутрь, в полутьму. Там трое раненых ожидают, когда их эвакуируют в тыл, а в стороне, у стены лежат их оружие и амуниция — допотопная французская винтовка Бертьена, не менее древний мексиканский карабин и русская трехлинейка со штыком. Панисо, недолго думая, хватает ее, убеждается, что патронов подходящего калибра в подсумках достаточно, пристегивает их к поясу. Потом вставляет обойму с пятью патронами калибра 7,62, лязгает затвором, досылая заряд в ствол. От этого звука один из раненых открывает глаза, слабым голосом спрашивает, как там дела снаружи. — Могло быть хуже, — отвечает подрывник. — Мы бьем или нас? — Вроде как ничья… Тебе надо чего-нибудь? Раненый приподнимает перетянутый окровавленной тряпкой обрубок: — Новая рука бы не помешала. Прежнюю разрывная пуля оттяпала. — Чего нет, того нет, товарищ. — Я так и думал. Выйдя наружу, Панисо видит, как по одной стороне улицы к нему приближается цепочка людей — они идут, пригнувшись и прижимаясь к стенам домов. Среди солдат он замечает и старшину Канселу. Панисо тоже приникает к фасаду и ждет. — Пополнение, — говорит старшина, поравнявшись. Подрывник критически оглядывает солдат. Их человек двадцать — все очень молоды, и вид у них испуганный, они не знают, чего ждать здесь, где оказались. — Сопляки, — говорит он разочарованно. — Все, что есть, — кивает Кансела. — Вчера их сильно потрепали на Файонской дороге, убили капитана и лейтенанта. Это было их боевое крещение, и они еще не пришли в себя. Так что их повзводно распределили по другим частям в виде подкрепления. Нам достались эти. Но сержант у них дельный… — Обернувшись, он зовет: — Касау! Перед ним предстает маленький, худенький, похожий на цыгана паренек — глаза у него цвета морской воды, а лицо такое смуглое, что он кажется мулатом. Ухватки мелочного торговца с ярмарки. Кансела начинает краткую церемонию знакомства: — Гляди, Касау, это Хулиан Панисо, который остался рядовым потому, что ему так хочется. Говорит, нашивки пусть фашисты носят. — Салют, — говорит вновь прибывший, протягивая руку. — Панисо, — продолжает старшина, — в своем деле собаку съел. А потому забудь, что ты сержант, а он нет, и слушайся его во всем. Как меня. Понял? Тот кивает: — Понял. — Ладно, оставляю это воинство здесь. — Кансела, похлопав обоих по плечу, выпрямляется. — Желаю удачи. Берегите этих сопляков, их и так мало. Панисо удерживает его за рукав: — У фашистов здесь танки. Два «черныша» по крайней мере. Время от времени высовываются и дают нам прикурить. У них, по счастью, пушек нет, только по паре пулеметов, но все равно радости мало… Пока они довольствуются этим, но если попрут — небо с овчинку покажется. У нас — одно противотанковое ружье. — Какое? — «Маузер TG». — Оно даже банку анчоусов не пробьет. — То-то и оно. — Так я-то чем могу помочь? — Подкинь-ка нам сколько-нибудь бутылок с зажигательной смесью и пару ящиков гранат. — Неужто уже ничего не осталось? — Мало. — Ладно, постараюсь. — Постарайся. А кто наводчик-то у нашей пушчонки? — Я. Когда вернусь. Кансела удаляется, а Панисо и сержант смотрят друг на друга. — Табачок есть? — спрашивает подрывник. — Есть немного. И самокрутки готовые. — Как славно-то. Присев на корточки, они покуривают, обмениваясь впечатлениями. Солдатики с винтовками между колен привалились спинами к стене и застыли в ожидании. Происхождение каждого узнается с первого взгляда: одни по виду принадлежат к среднему классу, и заметно, что они не горят желанием воевать; другие — достаточно взглянуть на их руки — дети рабочих и крестьяне, покорно принявшие то, что им выпало. Однако вполне ясно, что и те и другие, только дай им волю, побросают свои винтовочки и разбегутся. Почти все втягивают головы в плечи при жужжании пуль или грохоте недальнего разрыва. Сержант рассказывает, что их после призыва поначалу послали служить в батальон, которому поручено было всего лишь охранять берег в восточной зоне. Не робей, ребята, твердили им, вы и выстрелов-то не услышите. А потом в один прекрасный день погрузили в эшелон и привезли на Эбро. — А ты? — спрашивает Панисо. — Да я тоже думал, что будем в береговой обороне. Подмазали кого надо, чтобы отправили служить в эту часть, а оно видишь, как обернулось… — Не обидишься, если я спрошу?.. Ты цыган? Светлые глаза смотрят с опаской. — Тебе зачем это знать? Я что, похож на того, кто кур ворует? — Да нет, из чистого любопытства. У меня в Союзе были друзья-цыгане. Лицо Касау разглаживается. — Шахтер? — Бурильщик первой категории. — Да, во мне есть цыганская кровь. Со стороны матери. А еще я был бандерильеро. — Не свисти. — Ей-богу. Выступал в квадрилье Альгабеньо. — Ну надо же, как бывает в жизни. Вроде я тебя видел на арене. — Может, и видел. Но судьба развела. Маэстро стал фашистом, а я вот — перед тобой. — А как же тебя в сержанты произвели? Полковую школу, что ли, кончил? — Конечно. Но вдобавок имелось у меня кое-что раньше. Летом тридцать шестого мы с приятелями собрали отряд, реквизировали грузовик и стали колесить из города в город. И даже одного епископа расстреляли. От Кастельона до Валенсии ни одного фашиста в живых не оставили. — Кое-кто, может, все же уцелел? Касау улыбается, преисполненный пролетарской гордости: — Поверь, ни единого. Отряд наш назывался «Дети Ленина». — Прямо Ленина? Ни больше ни меньше? — Да.