И больше ничего не добавляет, но всем и так все понятно. В отличие от других подразделений IX бригады, укомплектованных по большей части хорошо обученными и спаянными железной партийной дисциплиной бойцами, 4-й батальон набран, что называется, с бору по сосенке, в нем всякой твари по паре — тут и анархисты, и троцкисты, выжившие в чистках ПОУМ[5], и перебежчики, и штрафники, и рекруты последнего набора, спешно призванные, чтобы пополнить страшную убыль в батальоне, который понес огромные потери в апрельских боях за Лериду. Панисо знаком с политкомиссаром батальона — Перико Кабрерой, тоже родом из Мурсии. И от его рассказов волосы встают дыбом. Дисциплина не то что хромает, а просто отсутствует. Боевой дух — ниже некуда. Много мутных, неясных и опасных людей, а есть и явные, пусть и перекрасившиеся, фашисты, проникшие в НКТ[6], чтобы заполучить членский билет и спасти свою шкуру, благо не так давно в профсоюз принимали всех встречных-поперечных. Ну и как следствие — в одном только прошлом месяце двоих расстреляли за неповиновение приказу, троих — за дезертирство. Однако же кому-то надо штурмовать восточный склон, вот 4-й по мере сил и делает что может. Или что ему дают сделать. — Надо бы наших поискать, — говорит Ольмос. Да, конечно. Шестерым подрывникам приказано по выполнении задания соединиться со своей саперной ротой 1-го батальона, который должен взять Кастельетс. Если не сильно отклонились, соображает Панисо, городок должен быть километрах в двух впереди и справа, за сосновой рощей. Пальба там идет беспрестанная, так что сориентироваться нетрудно. — Пить хочу — помираю, — говорит кто-то. Все хотят. Вышли налегке и даже фляги не взяли, чтоб не звякнули ненароком. Теперь жалеют, но ничего не поделаешь, пока не отыщут воду или не выйдут к своим. Найденные в пулеметном гнезде четыре фляги повреждены взрывом — воды там осталось по глоточку на каждого. — Хватит ныть. — Панисо снимает с плеча автомат. — Пошли. Пригнувшись, положив палец на спусковой крючок, шестеро идут — сперва по лощинке, потом, со всеми предосторожностями, под черными силуэтами сосен. Альпаргаты ступают почти бесшумно, синие комбинезоны не выделяются в темноте. Задувает легкий ветерок, принося издали запах пороха, который перемешивается с запахом смолы. Приплюснутые верхушки сосен закрывают звездное небо. Первым услышал голос Ольмос. Он трогает Панисо за плечо, и оба замирают, пригнувшись так, что почти присаживаются на корточки. Всматриваются во тьму. — Слышишь? — шепчет Ольмос. Панисо кивает. Голос — слабый и страдальческий — звучит шагах в десяти-двенадцати, слова перемежаются стонами. «Мама… — слышится время от времени. — Мама… О господи боже… Господи… Мама…» — Раненый фашист наверняка, — говорит Ольмос. Панисо проводит ладонью по лицу: — Как догадался, что это фашист? — Да ну, не знаю… Зовет Господа и маму. — А кого ему, по-твоему, звать? Пассионарию?[7] Мгновение они стоят молча и неподвижно. Прислушиваются. — Надо подойти да глянуть, — говорит Ольмос. — Зачем? — Убедиться, что это фашист. — Ну убедишься. Дальше что? — Да ничего. Добьем и дальше пойдем. И может, у него фляга есть. — А может, и граната. Ольмос задумывается, меж тем как вокруг него стоят в ожидании четыре темные фигуры. — Ну так что решим? — говорит кто-то. — Я фашистов убиваю в бою, — отвечает Панисо. — А на то, чтоб раненых добивать, имеется эта мразь из второго эшелона. Ополченцы, которые сражаются за Республику в борделях и в кафе. — Ладно-ладно, можешь не продолжать, — говорит Ольмос. — Сообщение принято. Панисо медленно выпрямляется: — Пошли дальше. Поищем этот городок, будь он неладен. Шестеро продолжают путь, удаляясь от того места, где все слабее слышится, а потом и вовсе замирает голос. Панисо идет впереди, держа наготове автомат и вглядываясь во тьму. — Самое гнусное на такой войне, — говорит у него за спиной Ольмос, — что враг зовет мать на родном тебе языке… Отбивает всякую охоту драться. В 04:37, часа за два до рассвета и накануне своего двадцатилетия, Сантьяго Пардейро Тохо получает приказ направить подразделение, которым командует, — 3-ю роту XIX батальона Легиона — к Кастельетсу и занять оборону вдоль шоссе, пересекающего городок. Стараясь унять дрожь, он велит своему ординарцу — бывшему сеговийскому футболисту по имени Санчидриан — положить в ранец «Полевой устав пехоты», плитку шоколада «Каноник» и бутылку коньяка «Три лозы». — Турута! — Я, господин младший лейтенант. — Сигнал к построению. Мы выходим. — Уже? — Да, черт возьми. Покуда горнист трубит сбор, солдаты разбирают палатки, гасят костры, строятся в шеренги. Пулеметчики взваливают на плечи свое оружие и ящики с патронами. Никакой суеты и сутолоки — это бойцы ударной части, всегда готовые ко всяким неожиданностям. Пардейро поднимает воротник кожаной тужурки — трофей, доставшийся от красного комиссара на мосту через Балагер, — где слева на груди пришита черная плашка с шестиконечной звездочкой, обозначающей его звание. Холодно. Вокруг, в темноте, под черным, густо усыпанным звездами небом звучат резкие команды. До сих пор 3-я рота численностью 149 легионеров стояла в резерве в оливковой роще у безлюдного местечка под названием Апаресида. Выполняя приказ и понятия не имея о том, каково общее положение дел, младший лейтенант, встревоженный отдаленным шумом боя, поднимает свою роту «в ружье» и ведет ее к Кастельетсу, до которого не более километра. Но по дороге их догоняет связной майора Индурайна, отвечающего за оборону городка: майор просит перебросить подкрепления к восточной высоте, ее сейчас атакуют красные. — Большими силами? — По всему судя, большими, господин младший лейтенант, — говорит связной. — Регуларес и остатки Монтеррейского батальона, прибежавшие туда, еле держатся. Дела там, кажется, хреновые. — Ладно… Передай майору — пошлю туда людей, хоть у самого мало. Пардейро, стараясь не слишком ослаблять свою роту, выделяет один взвод и под командой сержанта посылает его направо — к восточному склону. А с остальными ста двадцатью девятью идет дальше. — Владимир! — Я! Из темноты выдвигается и останавливается перед ним сержант Владимир Корчагин — шестнадцать лет службы в Легионе, три креста «За военные заслуги» и медаль, четыре нашивки за ранения на рукаве. — Пошли-ка несколько человек на разведку… Пусть посмотрят, что там впереди. Не хотелось бы в темноте нарваться на красных. — Слушаюсь. Мне — с ними? — Нет. Ты останешься, держись в пределах голосовой связи. Капрала с ними отправь, какого-нибудь толкового. — Лонжина? — Годится. Скажи ему, чтобы держался Полярной звезды, ее хорошо видно меж оливковыми деревьями. Она должна быть постоянно на одиннадцать часов. — Слушаюсь. Минуту спустя пять темных фигур бесшумно проскальзывают мимо и уходят вперед. Вслед за ними, во главе своей роты идет и Сантьяго Пардейро, погруженный в расчеты, предположения и предчувствия. Младший лейтенант не знает, что именно происходит и что он обнаружит, войдя в городок. Как бы то ни было, он отвечает теперь за все, и ответственность эта велика — еще год назад учился на судостроительном факультете в Ферроле, а теперь командует целой ротой, поскольку все остальные офицеры выбыли из строя: капитан ранен, оба лейтенанта убиты в бою на реке Синке. А весь его XIX батальон — еще три роты и штаб — стоит лагерем вдоль шоссе — его отвели на отдых и переформирование: после огромных потерь конца мая надо пополнить убыль в людях. Этот сектор считается тылом — там спокойно. Слышен пронзительный свист. Это явный сигнал. Пардейро приказывает своим остановиться, делает несколько шагов вперед. И видит пять бесформенных теней — каждая падает из-за ствола оливы, каждая продолжена длинной и еще более черной тенью винтовки. — В чем дело? — Городок, — отвечает легионер. Молодой офицер подходит ближе, осторожно оглядывает местность: в нескольких шагах темнеют дома — в Кастельетсе их около трехсот, сложенных из камня и кирпича и крытых черепицей. Справа вдалеке возносится темная громада восточного склона, мерцающая бесчисленными огоньками выстрелов. Взвод подкрепления, наверно, уже там. Полминуты Пардейро рассматривает высоту в свой цейссовский бинокль, но не видит ничего особенного — продолжается бой. Потом переводит взгляд на западный склон, где вроде бы все тихо: никакой активности не наблюдается. Шум боя доносится откуда-то издали. Наверно, с кладбища. А это значит, что красные еще не овладели городком, если предположить, что имелось у них такое намерение. — Капрал! — Слусаю, господин младсий лейтенант. Сильный андалузский акцент. Капрал Лонжин родом из Малаги и настоящее его имя — Руйперес, но до того, как судья предложил ему выбрать между Легионом и тюрьмой в Пуэрто-де-Санта-Мария, он был вором-карманником и предпочитал эту марку часов, чем и заслужил себе такое прозвище. В свое время он успел немного пофлиртовать и с Федерацией анархистов. Но вот уже два года несет беспорочную службу. Расстегнутая до пупа форменная рубашка открывает татуированную грудь, густые бакенбарды доходят до углов рта. Классический легионер. Хлеб и знамя даже отпетого жулика могут превратить в нечто приличное[8]. Иногда. — Пройди-ка в городок и предупреди, что мы идем… Чтоб не вздумали встретить нас огнем. — Да, такая хренотень совсем ни к чему. Неприятно будет, если они так обосрутся. Растянувшись цепочкой и держась не вплотную друг к другу — мало ли что? — пять силуэтов быстро направляются к городку и вскоре исчезают из виду. Выждав немного и мысленно досчитав до ста, Пардейро поворачивается к оливковой роще: — Владимир! — Я. — Распорядись примкнуть штыки.