Он хочет только одного — добежать до предместья Кастельетса и спрятаться в одном из крайних домов. Справа от него короткими очередями, но с широким охватом, бьет пулемет, и бьет он, кажется, в сторону реки. Хинес вспоминает, что из двух пулеметных гнезд, прикрывающих берег, одно расположено как раз здесь, на входе в городок. Второе, слева, молчит, и, надо полагать, либо прислуга бросила его, либо красные подорвали. Ориентируясь на стук «гочкиса», он ищет дома и с размаху натыкается на ограду. И от удара падает навзничь. Потом, потирая ноющий лоб, встает, подпрыгивает и переваливается через стену, не удержавшись на ногах. — Стой, кто идет? — останавливает его чей-то голос. И прежде чем Хинес Горгель успевает ответить, гремит выстрел. Вспышка, грохот, и в стену над самой головой ударяет пуля. — Испания, Испания! — кричит он в смятении. — В рот тебе Испанию!.. Пароль! Лязг передернутого затвора — новый выстрел и новый удар пули в стену. Горгель поднимает руки, что в такой тьме совершенно бессмысленно. И внезапно вспоминает сегодняшний пароль: — Морена Клара! За клацаньем затвора, дославшего патрон, следует тишина, размеченная выстрелами и разрывами. Кажется, что это призадумалась сама винтовка. — Руки вверх, ладони на затылок и подойди сюда. Хинес Горгель, дрожа всем телом, выполняет команду. Туп, туп, туп, печатает он шаги, стараясь, чтоб было четко. Туп, туп. Пять шагов — и в грудь ему упирается ствол. Его окружают настороженно-угрожающие тени. В полутьме различимы два или три белых тюрбана — это мавры. Но тот, кто обращается к нему, — явный европеец. — Ты кто такой и откуда идешь? — Хинес Горгель, рядовой 2-й Монтеррейской роты… Сидел в передовом охранении у реки… — Что ж ты так хреново охранял? Красные подобрались незаметно. — Это я поднял тревогу. — Честь и слава тебе, герой. — Ей-богу. Первые две гранаты бросил я. — Ну ладно… Поверю на слово. Давай шагай вперед. Как дойдешь, спросишь майора Индурайна и расскажешь ему, что видел. Он налаживает оборону у церкви. Иди по первой улице, никуда не сворачивай, тогда и в темноте не заблудишься. — А вы-то кто такие? — XIV табор. Регуларес[4] из Мелильи. — А что вообще происходит? — Понятия не имеем. Известно только, что красные форсировали реку и лупят наших в хвост и в гриву. Хинес Горгель, ощупью продвигаясь вдоль стен первых домов, идет дальше и размышляет. Если на передовую вывели мавров, значит линия обороны у Эбро прорвана. Еще вчера 14-й табор — марокканцы под командой европейских офицеров и сержантов — был расквартирован на другом конце Кастельетса и сидел себе спокойненько в резерве. А раз он здесь, то сто пятнадцать человек из пехотного батальона, державшего фронт на берегу, либо рассеяны, либо перебиты. И заткнуть образовавшуюся брешь бросили мавров. У церкви он видит скопище растерянных людей. В свете автомобильных фар движутся несколько десятков солдат, а вокруг старики, женщины и дети тащат свои пожитки в узлах или катят на тачках. На площади — суета, толкотня, сумятица, прорезаемые отчаянными воплями и резкими выкриками команд. Полная неразбериха. Многие солдаты, стоящие вперемежку с маврами, полуодеты или безоружны — понукаемые командами сержантов и капралов, они сбиваются в кучу, как боязливое овечье стадо. Те, кто сохранил самообладание — в большинстве своем мавры, одетые по форме, с винтовками и вещмешками, — строятся в шеренги. Перед церковью на голой земле лежат раненые, никто их не перевязывает. Из переулков на площадь подтягиваются еще и еще — одни на своих ногах, других несут товарищи. В звездное небо тычется темная игла колокольни. С окраины — той, которая обращена к реке, — долетает шум боя. — Где Индурайн? — Вон, у машины. Долговязый усатый тип без кителя, с пистолетом на боку, в высоких сапогах, очевидно, пытается навести здесь мало-мальский порядок и зычно отдает распоряжения. Горгель идет к нему, но дорогу заступает европейского вида офицер. На голове у него мавританская феска с двумя лейтенантскими звездочками. — Чего тебе? — Я пришел с берега… Мне приказали доложить командиру… — Мне докладывай. Хинес Горгель рассказывает обо всем, что было, не умолчав и про свои гранаты. В подробности особенно не вдается, чтобы не вызвать нареканий. Офицер смотрит на него сверху вниз: — Винтовка твоя где? — Потерял в бою. — А часть? — Не знаю. Взгляд лейтенанта выражает усталый скепсис. — В бою, говоришь? — Так точно. Офицер показывает на две шеренги мавров и европейцев: — Вставай в строй. — Но моя рота… — Роты твоей нету больше. Давай шевелись. Я — лейтенант Варела, поступаешь в мое распоряжение. — У меня оружия нет, господин лейтенант. — Как свое бросил, так и чужое подберешь. — Я… Он хочет промямлить какую-то не имеющую отношения к делу чушь вроде «я плотник, господин лейтенант», но тот подталкивает его к строю. Горгель в полной растерянности повинуется. В шеренге больше всех мавров, но попадаются и европейцы из других подразделений. Всего тут человек тридцать, обмундированных кто во что горазд — стальные каски, пилотки с кисточками, тюрбаны, бурнусы, френчи разных родов войск. Оружие есть не у всех. — Вставай в строй, кому сказано?! — Но я… Следует новый толчок. — Стать в строй, я сказал! В свете фар видны спокойные лица мавров, с природным фатализмом принимающих все, что пошлет им сегодня ночью судьба. Испанцы — остатки Монтеррейского батальона, а также крестьяне, конторщики и даже оркестранты — то ли волнуются больше, то ли просто не умеют скрывать свои чувства. — Равняйсь… Смирно! Сержант-испанец, со зверским выражением лица, которое от игры света и тени кажется еще более свирепым, проходит вдоль строя, раздавая боеприпасы. Горгелю, занявшему свое место в шеренге между двух мавров, он вручает гранату и шесть обойм по пяти патронов в каждой. — У меня нет винтовки… — Достанешь. Мавры с обоих боков косятся на него с любопытством. В полутьме поблескивают глаза на заросших щетиной оливково-смуглых лицах — под тюрбаном у одного, под фетровой феской у другого. Оба с безразличным видом опираются на стволы своих маузеров. — Плохой солдат, — говорит один насмешливо. — Без ружья много не навоюешь. — Да пошло бы оно все… — злобно огрызается Горгель. Мавры смеются, словно он удачно сострил, а Горгель, смирившись с неизбежностью, цепляет гранату к поясу, прячет обоймы в патронташ на груди. Потом с суеверным ужасом смотрит на раненых, которые по одному тянутся в церковь. По большей части это старики, потому что люди боеспособные давно уж воюют в армии Франко, либо ушли к красным, либо сидят в тюрьме, либо лежат в сырой земле. — Нале-во! Шагом марш. По команде лейтенанта Варелы, не удостоившего их объяснениями и ставшего впереди строя, они трогаются с места. И покуда под зорким оком сержанта, который следит, чтоб никто не отстал, отряд переходит из света во тьму, Горгель с тревогой убеждается, что они идут туда, откуда он недавно прибежал. Высунув головы над краем маленькой лощины рядом с разрушенным пулеметным гнездом, Хулиан Панисо и пятеро других подрывников смотрят, как идет атака на восточной оконечности. Вероятно, к тем, кто был там раньше, присоединились и фашисты, выбитые с позиций ниже, потому что сопротивляются они ожесточенно. Ни артиллерии, ни минометов — слышен только ружейный огонь. Темная громада откоса испещрена вспышками выстрелов, по которым можно судить, как идут дела: республиканцы пытаются подняться, франкисты стараются им это не позволить. Линия огня, еще недавно ползшая вверх, сейчас замерла примерно на трети склона. — Кажется, фашисты цепко держатся, — замечает Ольмос. — Так Четвертый батальон атакует, — пренебрежительно бросает Панисо.