Этими условными словами предупреждают друг друга шахтеры в Уньоне, что заряд установлен и скоро взорвется. Ольмосу дважды повторять не надо: он отступает в темноте, меж тем как Панисо продолжает осторожно продвигаться вперед. Ползком, обдирая локти и припадая к земле при каждой вспышке. Он — в самом темном и глубоком месте лощины. Пять, шесть, семь, восемь… — считает он. Девять, десять, одиннадцать… Ноздри ему щекочет запах тлеющего запального шнура, знакомый, как запах табака. Взглянув наверх, он видит вспышки выстрелов всего лишь в трех метрах от себя: еще немного — и можно будет дотянуться шестом. И он пристраивает его под амбразурой, так чтобы изнутри было не заметно. Это не бетонный блокгауз, а обычный каземат из бревен, камней и мешков с песком. Хотя тротиловый заряд рванет снаружи, у него хватит мощи разнести огневую точку вдребезги. Двадцать один, двадцать два, двадцать три… Панисо взмок, что называется, как мышь и потому должен поочередно вытереть руки о землю, чтобы шест не выскользнул из влажных пальцев. Он проделывал все это много раз, но всегда — как впервые. Двадцать девять, тридцать… От напряжения он, сам того не замечая, тяжело дышит. Чтобы убраться отсюда, у него пятнадцать секунд. И, прислонив шест к нижней части бруствера, он — сперва ползком, потом на четвереньках и, наконец, бегом — возвращается к своим. Сорок, сорок один, сорок два… Досчитав до сорока трех, подрывник ничком падает на землю, широко открывает рот, обхватывает обеими ладонями затылок. И в этот миг взрыв ослепительной вспышкой озаряет небо позади, выкачивает воздух из легких и ударной волной подбрасывает Панисо на несколько сантиметров. Маноло свое дело знает. Мимо проносится быстрая вереница звуков, топот бегущих, и полуоглохшему Панисо кажется, что он различает вдали голоса. Когда же он снова открывает глаза, Ольмос и четверо остальных саперов гранатами и короткими автоматными очередями зачищают то, что осталось от пулеметного гнезда. Хулиан Панисо с улыбкой отряхивается, вытирает рукавом мокрое лицо. Это было, думает он, вроде как хорошую палку бросить. Взвод связи высадился благополучно, и девушки лежат на берегу, еще почти у самой воды, в ожидании команды двигаться дальше. Над головами с обманчивой медлительностью полосуют небо трассы выстрелов; ночную тьму густо кропят вспышки. Противник не оказывает сильного сопротивления, потому что от реки вперед, во тьму бегут все новые и новые темные фигурки, и кажется, никакой силой не остановить их, не обратить вспять. По грохоту гранат понятно, что уже идет штурм неприятельских траншей. Сквозь трескотню выстрелов и гул разрывов — они все отдаленней, и это добрый знак, указывающий, что франкисты отступают — пробиваются ободряющие голоса офицеров и комиссаров. — Хорошо их дрючат, — говорит кто-то. Пато Монсон, уже снова навьючившая на себя катушку с проводом, лежит вниз лицом на голой земле, чувствуя, как впиваются ей в живот и бедра камни и твердые комья земли. Одежда еще не высохла — когда высадились, воды было по пояс, — а стылый ночной воздух никак не дает согреться. Широко открыв глаза, она завороженно смотрит на оказавшийся так близко фейерверк войны: раньше Пато даже не могла вообразить себе его жуткое великолепие. Светящиеся пули чертят по небу замысловатые узоры трасс, перекрещиваются, заставляя звезды тускнеть, а время от времени безмолвная вспышка, которую через секунду догоняет грохот разрыва, вырывает из темноты пригорок, деревья, кустарник, россыпь далеких домиков. Тогда становятся видны черные против света фигурки бегущих и стреляющих людей. — На наши валенсийские празднества похожи, — удивленно говорит Валенсианка. Накануне Пато досконально изучила план и потому примерно представляет себе, что происходит: Кастельетс — впереди, километрах в трех, и, судя по стрельбе и взрывам, бой идет уже на окраинах. XI сводной бригаде поставлена задача перерезать шоссе между Мекиненсой и Файоном, проходящее через центр городка; чтобы обеспечить высадку и продвижение новых войск, совершенно необходимо взять высотку, где расположено кладбище. Вот почему там, справа от моста, идет такой ожесточенный бой. Вот почему там пальба и разрывы звучат чаще и громче. — Хорошо устроились, товарищи? Любуетесь зрелищем? Это Харпо, лейтенант Эрминио, с неизменным шутливым благодушием пробирается мимо своих девушек: кого похлопает по плечу, кому даст хлебнуть из фляжки, чтобы согреться. Ему отвечают утвердительный хор голосов разной степени убежденности и даже шуточки: моральный дух по-прежнему высок. Кто-то спрашивает, почему не слышно республиканской артиллерии. — Потому что мы слишком близко к позициям франкшистов, — отвечает лейтенант. — В таких случаях своим обычно достается больше, чем противнику, так что пусть лучше артиллерия пока не вмешивается. Подаст голос, когда все станет ясно, а мы укажем ей, куда бить. В числе прочих задач мы, связистки, здесь и за этим тоже. Пато улыбается в темноте: Харпо никогда не отделяет себя от своего девичьего взвода. Он дельный офицер и славный малый. — А наши танки и орудия тоже переправятся? — Когда рассветет, понтонеры наведут мосты, чтобы перебросить подкрепление и вьючных мулов. И обеспечат переправу грузовикам и танкам. Два дня назад я видел их — они скрытно накапливались в оливковой роще. А мы протянем связь с одного берега на другой. Пато смотрит вдаль. И там в этот миг распускается исполинский цветок разрыва, взметнув к небу сноп оранжево-красных искр, как будто взлетел на воздух целый склад боеприпасов. Грохот долетает две секунды спустя, значит взорвалось метрах в шестистах. Харпо смотрит в ту же сторону, что и Пато. Отражая зарево, вспыхивают под козырьком его фуражки линзы очков. — Черт возьми, — говорит он. И оборачивается к своим связисткам: — Когда возьмут кладбище, мы протянем еще одну линию и свяжемся с городом. Штаб бригады разместится где-то там. — Он достает из кармана фонарик. — А ну-ка, заслоните меня от света и набросьте что-нибудь сверху. Несколько девушек становятся в кружок. Пато просовывает голову под натянутое одеяло, оказавшись рядом с Валенсианкой и сержантом Экспосито. Лейтенант расстилает на земле карту местности — уменьшенные копии раздали связисткам — и освещает ее слабым лучом фонарика. — Вот эти высотки — 387 и 412 — окружают Кастельетс с запада и с востока, — говорит он, показывая их на карте. — Замысел в том, чтобы взять обе и перекрыть шоссе… Но вот на эту, левую, нельзя попасть, не отбив сначала кладбище. Понятно? Выслушав утвердительный ответ, Харпо смотрит на свои часы-браслет — стрелки показывают 01:47. Надо бы разведать, как там и что, говорит он. Разведать и протянуть надежную связь. К рассвету все должно быть в порядке. — Я пойду, — говорит Пато. Лейтенант и Экспосито смотрят на нее испытующе. — Почему ты? — Замерзла. — Пато пожимает плечами. — А так — разомнусь, согреюсь. — Смотри, как бы жарко не стало, — роняет сержант. Лейтенант подмигивает Пато. Гасит фонарик, прячет карту. — Катушку свою здесь оставь. Пато с облегчением избавляется от увесистой клади. Харпо кладет ей руку на плечо: — Оружие есть? — ТТ. — Сколько запасных обойм? — Три. — Хочешь, дам тебе парочку гранат? — Нет, и так тяжело. — Дело твое… Когда пойдешь, смотри в оба, постарайся не влипнуть ни во что. На кладбище спросишь майора Фахардо из Второго батальона — он отвечает за этот сектор. Если он даст согласие, летишь обратно и мне докладываешь. Пато чувствует легкий укол недоверия. Ей уже приходилось видеть, что на войне планируют одно, а на деле выходит совершенно другое. — Я вас еще застану здесь? — Здесь или чуть подальше, если наши возьмут городок, — отвечает лейтенант, чуть поколебавшись. — Это зависит от того, насколько ты задержишься. — Постараюсь обернуться поскорей. — Надеюсь на тебя. — Харпо протягивает ей почти пустую фляжку с водкой. — Если уйдем, оставлю тут кого-нибудь из девчонок предупредить тебя. — Все ясно? — с обычной резкостью рявкает Экспосито. Пато, коротко отхлебнув, возвращает флягу, вытирает губы ладонью и чувствует, как жгучая влага медленно прокатывается через гортань в желудок. И наверно, благодаря ее бодрящему действию в голове проясняется, тело наливается веселой силой: куда лучше делать что-то конкретное, чем лежать, окоченев, на земле и взирать на происходящее издали. — Ясней не бывает, товарищ сержант. Выстрелы и взрывы не заглушают неуставной смех Харпо. — Что ж, тогда — тореадор, смелее в бой! Благо тореадор у нас такая милашка. И — да здравствует Республика! — Здесь нет милашек, — сухо возражает Экспосито. Лейтенант снова смеется. Смутить его нелегко. — Если девушка вызвалась идти на кладбище, когда вокруг такое творится, — отвечает он, не меняя шутливый тон, — она не то что милашка, а просто-таки Грета Гарбо. II Втягивая голову в плечи каждый раз, как вблизи раздается взрыв или свистит шальная пуля, оскальзываясь на камнях, спотыкаясь о кустарник, Хинес Горгель мчится в темноте. Легкие у него горят, удары крови в висках оглушают, дышит он часто и прерывисто. Вокруг он видит такие же несущиеся тени, но не знает, свои это или чужие — то ли красные атакуют, то ли франкисты удирают.