— Пока. То-то, что пока! Повадился кувшин по воду ходить… — Один Бог это знает. — «Бог», говоришь? — Говорю. — Тогда, Селиман, давай вот как сделаем… Ты помолись своему Богу, а я своему, и посмотрим, — может, они поладят между собой и вытащат нас из этого дерьма. С гребня восточной высоты Гамбо Лагуна озабоченно наблюдает в бинокль за позициями противника. Хотя на правом фланге Кастельетса боевых действий нет, но целый день там отмечалась активность — от виноградников к кладбищу на взгорье шли люди и доставлялись боеприпасы. Прибывшие накануне рекете заняли удобные для атаки места и, как стало известно, высылали разведку. Командир батальона Островского нутром чует, что франкисты готовят мощное контрнаступление, острием направленное на кладбище, и намерены сделать то же, что и он бы сделал на их месте: взять его, окружив городок и отрезав красных от реки. Его офицеры с ним согласны. — Чего они тянут? — спрашивает капитан Серигот. — Прибыли еще вчера и до сих пор ни с места. — Ждут подкреплений. И артиллерию. — Чем позже начнут, тем тяжелей нам придется. — Сугасагойтиа хорошо подготовился. — Тем лучше. Лейтенант ополчения Роке Сугасагойтиа командует 3-й ротой и пользуется полным доверием Лагуны. 139 отборных бойцов — опытных, обстрелянных, с высоким боевым духом — со вчерашнего дня залегли на кладбище, готовясь к обороне. Даже натянули колючую проволоку между ним и виноградниками. Еды и боеприпасов достаточно, проводная связь налажена — осталось только ждать, когда начнется. Гамбо все это знает, но знает и что франкисты, если уж вцепятся в эту косточку, так просто из зубов ее не выпустят. На войне часто — слишком, пожалуй, часто — происходит так, что противники дерутся насмерть за какую-нибудь точку на карте, берут ее, и отдают, и снова отбивают, и снова теряют, и оба уже истекают кровью, хотя место это не имеет уже ни тактического значения, ни стратегической ценности. И все превращается в схватку двух баранов, сталкивающихся лбами. — Пойду-ка гляну, что там на кладбище, — решает Гамбо. Серигот смотрит на него с тревогой, что естественно, потому что он встревожен. — Хочешь, я схожу? — Нет, хочу своими глазами посмотреть… Убедиться, что, когда заиграет музыка, смогу спуститься. — Дельно. Я с тобой. — Нет, останься тут. Мне хватит двоих бойцов и связного. — Автомат возьми. — Зачем? До франкистов — метров пятьсот… Да и жарко. Пойду налегке. — Ну хоть флягу прихвати. Печет дьявольски. — Это верно… А вот мы два дня назад пили «Анис дель Моно». Осталось еще? — Полбутылки. Чуть побольше. — Давай. В сопровождении троих солдат, с бутылкой в руке Гамбо спускается с гребня высоты Пепе. На середине склона видит довольно многочисленную группу солдат, укрывшихся от солнца под навесами из одеял и веток. Этот резерв майор предпочитает держать здесь, а не на вершине, которую противник скоро начнет обстреливать из орудий. Устроившись в тени, они заняты тем, чем всегда заняты солдаты, если не посылают или не получают пули, — чистят оружие, штопают одежду, чинят башмаки, пишут письма, бьют вшей, дремлют, закрыв лица пилотками или платками. — Без происшествий, товарищ майор, — вскакивает при его появлении немолодой сержант. Гамбо улыбается про себя. Сержант по имени Видаль прежде служил в Гражданской гвардии, и, хотя многие воинские ритуалы в Республиканской армии отменены, при виде старшего по званию в нем срабатывает многолетняя привычка. — Сиди-сиди, Видаль. Вольно. — Слушаюсь, товарищ майор. Пониже, в небольшой ложбине, где установлены минометы «валеро», человек двадцать бойцов сидят полукругом перед Рамиро Гарсией, батальонным комиссаром. Держа на коленях листок бумаги, они пишут под диктовку Гарсии, читающего по книге: — Нам не оставалось ничего другого, как заминировать редут, с тем чтобы взорвать его в тот миг, когда в него ворвутся французы… Комиссар диктует по-учительски громко, раздельно, отчетливо, а солдаты, научившиеся грамоте совсем недавно, старательно выводят неподатливые буквы. Здесь есть совсем молодые, есть постарше, но костистые простонародные лица, потемневшие от солнца и грязи окопной жизни, у всех предельно сосредоточены на том, чтобы их карандаши правильно заносили на бумагу слова, сменившие всего несколько дней назад корявые палочки. — Однако они не решились штурмовать, не приняв всех мер предосторожности, и продолжали подводить мину… Гамбо еще минуту рассматривает их — одобрительно и с оттенком законной гордости. Когда провозгласили Республику, из двадцати четырех миллионов испанцев половина была неграмотна. И нет сомнений, что Гарсия, бывший парикмахер из Алькоя, внес свой немалый вклад в то, чтобы изменить такое положение дел. Из него, думает Гамбо, вышел бы отличный школьный учитель: благодаря его усилиям семеро из каждых десяти солдат бегло читают и пишут. Это больше, чем в среднем по Республиканской армии, и значительно превосходит цифры в войсках Франко, для которого солдат — это пушечное мясо: солдату нужны не книги и учителя, а мессы и попы. Майор выбрался из овражка и пересекает тропинку между виноградниками, следуя проводу полевого телефона — девчонки-связистки вчера проложили, — огибающему высоту и кладбище, и тут слышит в поднебесье гул моторов. И видит в отдалении шесть темных точек. — Фашисты? — спрашивает один из его спутников. — В таком количестве — наверняка они, — отвечает другой. Гамбо, сунув ему бутылку, наводит бинокль. На солнце сверкают круги пропеллеров. Два клина один за другим летят с северо-запада. — Это бипланы. «Ромео». У каждого по две бомбы. — Прилично получается… — Двенадцать штук. — Может, они без груза?.. — Вряд ли, — отвечает Гамбо. — Идут к реке. — Прощай, переправа… — Не каркай! Поглядывая на небо, они идут дальше. Самолеты теперь сломали строй и один за другим снижаются над рекой, закрытой от Гамбо зеленью виноградников и кладбищем на взгорье. В воздухе разлетаются белые облачка и слышится отдаленный стук «бофорсов». Затем гремит череда тяжких взрывов, и самолеты, в наглом сознании своей неуязвимости вновь набрав высоту, улетают. — Нагадили и смылись, — говорит один из солдат. — А наши-то где? — безнадежно спрашивает другой. — Где наши славные соколы? — Не скули. Сегодня утром одного фашиста сбили. — То-то, что одного… Наш истребитель постарался. Не знаю, как в других местах, а тут я никого, кроме фашистов, в небе не видал. — Все наладится… — Как бы поздно не было. Гамбо, обернувшись, смотрит на них свирепо. Он ценит своих людей, но все же порой бывает нужно дать им острастку. — Заткнулись оба! Они повинуются, как всегда. Лишь однажды, вспоминает майор, дело чуть было не зашло слишком далеко. Случилось это под Теруэлем, в январе, когда один из его офицеров, уже потерявший к этому времени почти половину своей роты, отказался вести оставшихся в третью атаку на Мулетон. Солдаты, измученные холодом и губительным огнем противника, были готовы взбунтоваться, и командир роты встал на их сторону. Гамбо, которому не оставалось ничего другого, как отстранить его от командования, уже собирался расстрелять его вместе с четырьмя другими зачинщиками мятежа, но тут, по счастью, пришел приказ отменить атаку. Солдат отправили в штрафной батальон, а их командира, отважного человека, виноватого в том лишь, что поддержал своих людей, — под трибунал. — Здравия желаю, майор. Лейтенант-ополченец Сугасагойтиа, командир 3-й роты, завидев начальство издали, выходит ему навстречу из-за кладбищенской ограды, выщербленной пулями. — Ну как вы тут, Роке? — Как видишь. Все тихо пока. Ждем-пождем. Гамбо передает ему бутылку: — Вот, принес тебе… Может, пригодится. — Спасибо. — Прости, что не полная. Они старые товарищи. Роке Сугасагойтиа, здоровенный баск, бородатый, со сросшимися бровями, с приплюснутым носом, ручищи — как лопаты, всю войну на передовой: сначала на северном фронте, потом в Арагоне и Каталонии. Рабочий-металлист, коммунист с 1934 года, он утверждал, что автономное правительство Страны Басков с самого начала своего существования[44] было шайкой лицемерных демагогов и перекрасившихся фашистов. Ни одного попа не расстреляли, жаловался он. И потому в 1937 году Роке вступил в Народную армию Республики, не желая иметь ничего общего с теми, кто ежедневно ходит к мессе, уважает частную собственность и на том стоит. С этими командирами и политиками, которых, как и предателей из Хенералидада Каталонии, непременно — дайте срок! — выведут на чистую воду и спросят с них по всей строгости. — Они собираются атаковать тебя, Роке. — Я уж почуял. — Они накапливаются за виноградниками. Рекете, как я тебе и сказал. И вероятно, другие части. Думаю, до сих пор не начали, потому что ждут огневую поддержку. — А что у наших? В каком они положении? — Положение неплохое. Апаресиду, правда, пока не взяли, но городок и высоты — наши. Собираемся двинуть танки к шоссе на Файон, чтобы соединиться с войсками на плацдарме… Но, повторяю, франкисты, по всему судя, попробуют прорваться на твоем участке.