Голос молодой и звучит спокойно. Уверенно. Но Ореоль, чувствуя, как побежали по спине мурашки, резко останавливается, замирает на месте. Тут что-то не то. — Хуан и Харама, — говорит он, медленно поднимая маузер. — Не, я Пабло. А со мной — Пеньяс. С этими словами темный силуэт придвигается, а за ним вырастает второй. Теперь они так близко, что Ореоля обдает запахом пота, земли и грязной одежды. Он чувствует, как подошедший отводит в сторону ствол его винтовки. И слышит: — Брось… А то еще, чего доброго, стрельнет: вылетит пулька — не поймаешь. — Что за черт… — начинает было Милани, стоящий у него за плечом, и осекается. Слишком близко, чтобы стрелять и чтобы отступать, в смятении думает Ореоль. И слишком поздно вообще что-либо предпринимать. Но все равно, чувствуя, как колотится сердце, делает шаг вперед, снимает правую руку с цевья винтовки и с размаху бьет кулаком в темный силуэт. — Красные! — кричит Сантакреу. — Ах ты ж, мать твою… В темноте, ощупью находя противника, сопя от страха и ярости, они сцепляются друг с другом, вслепую тычут кулаками. Лес-Форкес пытается замахнуться прикладом, но от встречного удара искры сыплются у него из глаз, он роняет оружие, спотыкается, отлетает назад и хватается за рукоять штыка на поясе. — Бросьте это, бросьте! — слышит он крик Сантакреу. — Остановитесь! Стойте! Капрал замирает, как и остальные: кровь так колотит в виски, словно лопнули вены. Все стоят неподвижно, и во тьме слышится теперь только тяжелое, прерывистое дыхание. — Нас тут наперечет, — твердит Сантакреу. — Понимаете? Мы — никто! Перебьем друг друга в потемках ни за что! Ни за понюшку табаку! Потому только, что одним надо было облегчиться, а другие заблудились? Повисает длительное молчание. И снова слышится лишь дыхание. Потом подает голос кто-то из красных: — Господа бога мать, он дело говорит… Не стоит оно того. — Бога в покое оставь, — отвечает Сантакреу. Снова пауза. Ореоль слышит, как мало-помалу стихают гулкие удары сердца. — Вы кто такие? — спрашивает тот же голос. — Тебе не все равно? — говорит Сантакреу. — Мы — франкисты, вы — республиканцы… Нас трое. — А нас двое. — Вы что — перебежчики? Слышится неприязненный смешок. — И в мыслях не было. — Ну и мы тоже… В плен хотите? — Еще чего! — Ну и мы не хотим. Понимаете, о чем я? — Чего ж не понять… — Раз так, лучше нам разойтись миром… Каждый пойдет своей дорогой и забудет про нашу встречу… Годится? На этот раз пауза — еще дольше. — А в спину не стрельнете? — наконец спрашивает красный. — Это я вас спрашиваю. — Да с нами-то хлопот не будет… Клянусь, что нет. — Ну, тогда не о чем и говорить. Давайте валите отсюда. — Точно не станете стрелять? — Точно. Как бог свят. — Ну ладно… Только вот еще что, фашистюга… — Что, краснопузый? — Табачком не богат, случайно? У нас — ни крошки. — Малость есть. — Ореоль нащупывает в кармане кисет. — Возьмите каждый по самокрутке, только сразу огня не высекайте, дайте нам отойти подальше. — Спасибо. — Да есть за что. Табачок хороший, с Канар. — Слышь… — Чего тебе? — У тебя правда каталанский выговор или мне почудилось? — Мы и есть каталонцы. — Врешь! — Ей-богу. Протягивая сигареты, Лес-Форкес чувствует прикосновение его пальцев. Шершавых и огрубелых. Пальцев крестьянина. — Слышь, фашист… — Ну какого… тебе еще надо? — У нас бумажки для самокруток есть, а у вас, говорят, с этим туговато. — Верно говорят. Ну давай. Капрал принимает книжечку. Потом нагибается за винтовкой; выпрямившись, вешает ее ремень на плечо. — А теперь всяк сверчок — на свой шесток. Завтра начнем убивать друг друга, как Господь заповедал. III С востока, вниз по реке, летят один за другим два самолета. Первый — это биплан: кажется, ему приходится туго — он идет на небольшой высоте и постоянно меняет курс, резко дергается то в одну, то в другую сторону, пытаясь оторваться от преследователя, но тот висит у него на хвосте и поливает из пулеметов. — Сзади — наш, — говорит лейтенант Харпо. — «Курносый». Пато Монсон, заслонясь ладонью от солнца, следит за маневрами самолетов в чистой синеве утреннего неба. Перипетии воздушного боя приковали к месту нескольких связисток, которые тащат в штаб катушки с проводами и чешские аккумуляторы Т-30, недавно доставленные с того берега. Пато, Валенсианку и еще двух девушек отрядили за ними. А лейтенант пошел со своими подчиненными, чтобы убедиться — получено именно то, что надо, потому что оборудование, присланное вчера, оказалось негодным. — Смотрите-смотрите, как наш его шарашит… А фашист — из тех, кого называют «ангелочки», и, кажется, его песенка спета. Да, это так. Оба самолета теперь совсем близко — так, что слышен отрывистый пулеметный стук. Внезапно биплан задирает нос и стремительно уходит вверх, открывая взгляду косые — черные на белом — кресты на крыльях. Темное облачко, вырвавшееся, будто взрыв, из-под капота вместе с краткой вспышкой пламени, превращается в тонкий шлейф дыма, тянущийся за самолетом, который по крутой дуге карабкается в небо. — Потрясающе! — восклицает Харпо. По берегу, где все тоже наблюдают за воздушным боем, прокатываются ликующие крики. По берегу — и по мосткам понтонного моста, по которому сейчас длинной вереницей идут солдаты. Преследователь, не прекращая стрелять, повторяет маневр, но потом уходит вбок, сваливается на крыло и удаляется кругами. Шлейф дыма становится чернее и гуще, и солдаты радостно вопят при виде того, как отделившаяся от самолета черная точка миг спустя превращается в человеческую фигурку, болтающуюся под куполом парашюта. Все это происходит совсем близко от Пато. Девушка видит, что биплан теряет высоту, снижаясь широкими спиралями, меж тем как утренний ветерок медленно несет парашютиста под белым шелком купола на этот берег. Биплан бесшумно скрывается из виду, и вскоре от него остается лишь черный гриб, встающий на горизонте. Парашютист же приземляется совсем недалеко от того места, где стоит Пато, и она вместе со всеми бежит к нему. — Его же сейчас растерзают, — повторяет Харпо. — Забьют до смерти. Подбежавшая Пато видит, что пилот уже отстегнул лямки парашюта и в ожидании расправы пытается выхватить пистолет из кобуры. Он в летном комбинезоне, в кожаном шлеме, в шелковом белом шейном платке и еще не успел снять очки-консервы. Подоспевшие солдаты уже наставили на него стволы винтовок. — Zurück, Hurensöhne![42] — кричит летчик. — Zurück! Все на миг замирают, а он, уже ухватив пистолет, водит стволом из стороны в сторону. Рука его дрожит.