— Сейчас. Стараясь не отвлекаться на посторонние мысли, девушка вставляет штекер в одно из десяти гнезд. Потом снимает трубку, трижды крутит рукоятку. Сквозь треск и хрипы с того конца провода, связывающего Аринеру и восточную высоту, пробивается мужской голос: — Лола, штаб Четвертого слушает. — Командира части, пожалуйста. — Кто говорит? — Командир бригады. — Момент. Стараясь не замечать устремленных на нее мужских взглядов, Пато — воплощение безупречной деловитости — не сводит глаз с коммутатора, прижимает трубку к уху. И не спешит передать ее подполковнику, потому что хочет услышать голос Баскуньяны. Очень хочет. — Я скажу, когда ответят, товарищ подполковник, — говорит она Ланде. На миг ей кажется, что тот сейчас сорвет с нее наушники, но командир бригады лишь окутывается облаком сигарного дыма и нетерпеливо переглядывается со своими спутниками. — Сейчас, сейчас, — успокаивает она. Сквозь треск разрядов слышится отдаленный грохот. Бой, вероятно, идет у самого КП. — Баскуньяна. Пато чуть не вздрагивает. Молчит, плотно сжав губы, притискивает трубку к уху, ловит каждый отзвук только что прозвучавшего голоса. И делает вид, что никто пока не ответил. — Алло, КП Четвертого слушает. Внутренняя дрожь усиливается. Внезапно Пато сознает, что так крепко вцепилась в трубку, что ладонь стала влажной от пота. — Баскуньяна на связи, — настойчиво и с нотками раздражения повторяет голос. — С кем я говорю? — Одну минуточку, товарищ, — спохватывается наконец Пато. — Будет говорить товарищ подполковник. Ланда хватает трубку — льется поток приказов и инструкций, меж тем как Пато поверх проводов и штекеров смотрит на гарнитуру, горько жалея, что не сообразила ее надеть. Потом прислушивается к разговору. Подполковник недоволен тем, как идут дела на высоте Лола: хребет по-прежнему в руках фашистов. Из ответов Баскуньяны можно понять, что его люди делают все, что могут, но столкнулись с ожесточенным сопротивлением и несут большие потери. В том числе — и от огня своей артиллерии: 105-миллиметровые орудия ведут слишком частый огонь с малой дистанции. — Выбора у нас нет, Хуан, — убеждает его Ланда. — К полудню высоту надо взять… Нет, товарищ, нет у меня подкреплений… И танки еще не переправились на этот берег, а когда переправятся, толку от них будет мало: им не вскарабкаться на такую кручу. Это дело под силу только вам, пехоте, и никому больше. Ты и сам это знаешь. А потому крутись как можешь, умри — но сделай, сделай любой ценой и отговорок не ищи. Ланда произносит все это, а сам искоса смотрит на Русо и качает головой, когда тот знаками показывает, чтобы командир передал трубку ему. — Слушай, Хуан… — добавляет он. — Тут вот кое-кто сомневается в боевом духе твоих людей. А это никому не надо… Ты меня понял? Комиссар продолжает делать знаки. И Ланда, сдавшись, протягивает ему трубку. Пато, стараясь, чтобы это было незаметно, рассматривает редкие белесые волосы, скопчески-гладкую кожу бледных щек, сощуренные глаза, спрятанные за стеклами очков, вписанные в круг красные звезды по углам воротника. Несмотря на жару, только он, как политический руководитель бригады, не снял френч. При взгляде на Русо почему-то кажется, что у него под влажной, как у рыбы, кожей медленно струится по венам ледяная кровь. Струится — и орошает очень опасный мозг. Русо подносит трубку к уху. Две продольные морщинки появляются между бровей, словно собеседник находится перед ним и сильно его раздражает. — Говорит Рикардо, комиссар Одиннадцатой, — сухо представляется он. — Ну да, разумеется… Знаю, что ты знаешь, кто я такой. И замолкает. Рассчитанная пауза, звучная, как выстрел в затылок. — А я, — продолжает он миг спустя, — очень хорошо знаю, кто ты. Пато слушает, как Русо — теперь она, кажется, улавливает легкий иностранный акцент — произносит по адресу командира Четвертого батальона целую речь, где почти нескрываемые угрозы соседствуют с призывами во исполнение патриотического долга повышать революционное самосознание и дисциплину бойцов. И следовательно, усилить требовательность, направленную на то, чтобы каждый — от рядового до командира и комиссара — отчетливо понимал, что делает. И чего не делает. — А потому, товарищ, выполни приказ и возьми эту высотку, — завершает он. — И не забывай о том, что́ будет, если не возьмешь. С этими словами он, намеренно избегая укоризненного взгляда Фаустино Ланды, дает отбой и протягивает трубку Пато. — Рикардо, твою мать… — не удерживается подполковник. Он явно огорчен; быстро переглядывается с майором Карбонеллем, пыхтит сигарой и повторяет: — Твою же мать. Комиссар непреклонен, в его голосе вызов: — Я искореню малодушие, от которого полшага до измены. — Баскуньяна делает все, что в его силах, а сил у него мало. — Значит, пусть делает больше. Лола сегодня должна быть в руках Республики. Ланда пожимает плечами: — Не всегда получаешь то, чего ждешь. Это война, а не политический митинг, — взглядом он просит у майора поддержки. — Война. И я знаю Хуана Баскуньяну. — Ну и знай себе на здоровье. А я вот не доверяю ему. Я изменников нюхом чую. — Чушь не мели. — Он служил в армии еще до фашистского мятежа, — комиссар хлопает себя по нагрудному карману, оттопыренному записной книжкой. — По моим данным — в морской пехоте. — И что с того? — Ланда сигарой показывает на своего заместителя. — Вот он тоже был офицером старой армии, однако же теперь — с нами. — И тем горжусь, — подтверждает майор. Но Русо не слушает. Морщины на переносице подчеркивают упрямое выражение его лица. — Баскуньяна не коммунист. В нашей бригаде только он один командует батальоном, не будучи коммунистом. — Ну и что? — отвечает Ланда. — Он — социалист. — Если он ближе к сторонникам Ларго Кабальеро, чем Негрина и Прието, для меня это — отягчающее обстоятельство. — А для меня — нет. — А для меня — да. Подполковник глядит на него скептически: — Да откуда ты знаешь? — Мне по должности положено знать такое. — То ли знать, то ли воображать, — мрачно отвечает Ланда, прищелкнув языком. Русо отбивает этот выпад: — Когда речь идет о преданности делу Республики, воображать не приходится. Карбонелль пытается внести примирительную ноту: — Баскуньяну назначили на эту должность Модесто и Тагуэнья[40]. А уж таких коммунистов еще поискать. — Так-то оно так… Но смотри сам — ему под начало дали самый что ни на есть сброд: там каждой твари по паре — сомнительные людишки из ПОУМ, откровенные предатели-анархисты, перекрасившийся мелкобуржуазный элемент или просто проходимцы без роду и племени… Они тебе навоюют. Мудрено ли, что не продвинулись на высоте ни на пядь. — Ты преувеличиваешь, — возражает Ланда. — Черта с два я преувеличиваю. Сняв очки, он протирает их мятым платком. Без них его выпуклые глаза кажутся еще холодней и опасней. От какой-то внезапно пришедшей в голову мысли зрачки их вдруг суживаются. — И вдобавок они остались без политкомиссара. Это что — случайно так вышло? Ланда истомным вздохом показывает, что беседа ему надоела. Потом, снова почесав живот, косится на Пато — она тут явно лишняя — и вновь поворачивается к комиссару: — Послушай… К чему эти домыслы? — Никаких домыслов! — ледяным тоном отвечает Русо. — Кабреру убили. И это объективный факт, а не домысел. Ланда прикусывает кончик сигары: — Франкисты застрелили. — Или не франкисты. — Это огульное обвинение… Батальон понес большие потери. В числе убитых оказался и комиссар.