Я делаю глоток кофе. Меня потряхивает. Наверное, это все кофеин. Экран ноутбука меркнет, переходя в спящий режим, и комната погружается в темноту. Глаза закрываются. Я клюю носом. Мгновение черноты, потом сквозь нее проступает ее лицо, и я с нечленораздельным возгласом вскидываюсь, сгоняя с себя сон. Наливаю еще кофе и цежу его медленными глотками. Экран ноутбука снова светится во мраке. Я посматриваю на часы, то погружаясь в забытье, то вновь выныривая. Но даже когда не сплю, я пребываю в состоянии оцепенения, зыбкой полудремы. Такое впечатление, что мое тело превратилось в марионетку, в манекен. Нитки перерезаны. Часы тикают и тикают без остановки. «Дождь» плавно перетекает в «бурю». Около полуночи меня выдергивает из забытья короткое «пип»: на сайт загружено новое видео. Меня вдруг охватывает абсолютное спокойствие, я точно знаю, что там и от кого. Делаю глубокий вдох, набираю полные легкие воздуха, потом пробуждаю компьютер. Вот он, мой шанс спасти Дейзи. Мой шанс попросить у нее прощения за содеянное. Мой шанс вернуть ее дружбу. Экран черен и пуст. Я запускаю воспроизведение. В кадре возникают низкие облака, далекая луна, то вплывающая в фокус, то выплывающая из него, потом изображение стабилизируется. На экране появляется Блафф-хаус. Картинка дрожит, а в следующую секунду, низкий и грубый, нарочито искаженный, но пугающе знакомый, слышится женский голос: – Я сейчас здесь. Приходи одна. 49 Переступая через порог Хоуп-коттеджа, я испытываю ощущение, что больше сюда не вернусь. По соседству у Моники горит свет, в окне второго этажа мелькает чья-то тень, а изнутри доносятся голоса. Даже не остановившись, чтобы подумать, я стучусь и жду. Дверь открывает Моника: – Алекс! Вид у нее удивленный. Выгляжу я ужасно, это точно. Ненакрашенная, на голове черт знает что, всю ночь не спавшая. Я не знаю, что сказать. Думала, наброшусь на нее, как только увижу, но теперь понимаю, что не могу ее ненавидеть. Она кажется такой жалкой. Такой слабой. – Можно войти? Она смотрит на меня ничего не выражающим взглядом: – Сейчас не самый подходящий момент. Я изо всех сил заставляю себя говорить спокойно. С ней я разберусь потом, после того, как поговорю с Дейзи и узнаю, что натворила. В конце концов, Моника не знает, что именно мне известно. Она понятия не имеет, что я видела. Мне вспоминаются ее же слова, сказанные тогда по телефону. – Она вернулась, – сообщаю я. – Вы это знаете, и я это знаю. Моника озадаченно склоняет голову набок. Ее попытка изобразить недоумение почти забавна. – Бросьте, – усмехаюсь я. – Давайте перестанем валять дурака и будем откровенны. На секунду кажется, что Моника вот-вот захлопнет дверь у меня перед носом, но она передумывает. – Лучше будет, если вы зайдете в дом. Я обвожу взглядом комнату. На диване никого нет, на кофейном столике стоит одинокий бокал из-под вина. Голоса, которые я слышала, несутся сверху: по телевизору в спальне идет какая-то мыльная опера. – Вы же в курсе, что она у Дэвида? – Кто? – Дейзи. Я вижу, как ее зрачки расширяются, но она тут же отворачивается, чтобы взять сигареты. Она присаживается на край кресла напротив и чопорно скрещивает ноги, снова овладев собой, затем придвигает пачку ко мне. Я не обращаю на сигареты внимания. – Вы ошибаетесь. Она мертва. – Моника говорит ровным тоном; ее слова звучат неубедительно. – Она спрыгнула со скалы. Я видела… – Расскажите мне правду. Дейзи не прыгала со скалы. – Я видела собственными глазами. – Она жива. Она вышла со мной на связь. Моника нашаривает зажигалку. – Каким образом? Через этот ваш ролик? Знаете, мы все его посмотрели. – Огонек неохотно вспыхивает, и она закуривает. – Вы, посторонний человек, приехали сюда, чтобы разворошить прошлое… – Нет, – возражаю я, но она не обращает на меня никакого внимания. – …прошлое, о котором не имеете ни малейшего понятия. Я делаю шаг вперед, пытаясь сохранять спокойствие. Ее злость – это самозащита. Думаю, ей страшно. Я задаюсь вопросом, что именно ей известно. – Это не так. Она выпускает струю сизого дыма, уже совершенно овладев собой. – И все это ради того, чтобы снять свой очередной фильм. Про нас. Я качаю головой, не желая сдаваться: – Она жива. – Мы хорошие люди, понимаете? Она бросилась со скалы. Это печально, но именно так все и было. Она бросилась со скалы и умерла. И вы с вашими нелепыми обвинениями нам тут не нужны. – Нет, – говорю я. – Над ней издевались. У меня есть видео. А вы, конечно, не подозревали об этом? – И что же это за видео? – С Дейзи. Она умоляет о пощаде. Она его мне послала. Сигарета застывает посередине между губами Моники и пепельницей. – Что здесь происходит? – спрашиваю я. – Ничего. – Она опускает глаза. – Ничего, клянусь. – Вы лжете. Я знаю, что вы к этому причастны. Она вскидывается и ехидно смотрит на меня сощуренными глазами: – Что?! Я повторяю свои слова, но теперь она держит себя в руках. Она холодна и невозмутима, как изваяние. Как пробить ее броню? – Моника, в том видео она плачет. Умоляет сохранить ей жизнь. Расскажите мне, что происходит. Что вы делаете с девочками? Она снова подносит сигарету к губам. Рука у нее трясется, но она ничего не говорит. – Можете сказать мне правду. – Я перехватываю ее взгляд. – Я все равно все знаю. У меня есть доказательства. – Ничего вы не знаете. – Я знаю, что происходит на конюшне. Она замирает. – Я знаю про наркотики. Про выпивку. – Я некоторое время колеблюсь. – И про вечеринки. – Ни черта вы не знаете. Я не делаю девочкам ничего плохого, я им помогаю. Кровь приливает к моим щекам. Я разражаюсь смехом. Не смогла удержаться. – Помогаете им? Интересно как? Вы же знаете, что происходит на этих вечеринках! – Нет, это не то, что вы думаете. Мальчики… Они отвозят их туда. И привозят обратно. Они приглядывают за ними. – Вы сами-то в это верите? Она выдерживает мой взгляд, но глаза у нее бегают, она похожа на испуганное животное в свете фар – как та овца на дороге за мгновение до того, как ее сбила машина. – Это правда. Им нравятся вечеринки. Их никто не заставляет туда ходить.