– Только не забывай, что ты видишь прошлое. К тому времени, когда мы сможем наблюдать ее взрыв с Земли, он будет фактом уже свершившимся. Пятьсот лет тому назад. Она с минуту молчит, потом спрашивает: – Вам тоже она нравится больше всех других звезд? Я ищу глазами Андромеду. Нет, хочется мне сказать. Но я молчу и лишь плотнее кутаюсь в куртку, пытаясь защититься от пронизывающего холода. – Знаешь, что я думаю? Не дожидаясь, когда она ответит, я говорю: – Я думаю, что Элли увезли на торфяники, чтобы проучить. – Выдерживаю паузу. – Или предупредить. Молчание Кэт красноречивей любой реакции. – Предупредить, чтобы никому не рассказывала о происходящем. Вот что я думаю. Она смотрит куда-то вдаль. Волосы падают ей на лицо. – Я помогу тебе, – уверяю я. – Если ты разрешишь. Если расскажешь, кто тебя обижает. Она молчит. Забытая сигарета тлеет у нее в руке. – Это ведь не твой бойфренд? Или не только он. Кто еще? Я жду, но она и на этот раз не отвечает. Тогда я сую руку в карман и достаю телефон. – Можно, я кое-что тебе покажу? Я нахожу видео, которое прислали сегодня утром, и запускаю воспроизведение. – Что это? – Смотри. Она молча повинуется. Когда ролик заканчивается, она переводит взгляд на меня. – Это девушка, которую они убили, – говорит Кэт. Она не спрашивает, не раздумывает. У нее нет сомнений, она уверена: именно так все и было. – Ты знаешь, кто прислал ролик? Кто мог его сохранить? Она качает головой. Я снова включаю видео. Дейзи позирует и кривляется. Она надевает темные очки и отворачивается от камеры. «Ну как?» – спрашивает она, хотя на самом деле на видео нет звука, ее голос звучит лишь в моей голове. «Я все правильно делаю?» Я останавливаю видео и приближаю картинку. В стеклах ее темных очков что-то отражается, расплывчатое пятно, в котором совсем смутно угадывается лицо. Опознать человека невозможно. Но только теперь я знаю, кто это. Знала с самого начала, но старательно отгораживалась от этого, не подпуская к себе, всячески избегая, как какую-то мертвую тварь, на которую не хочется смотреть. Животное, истекающее кровью на снегу. Это я. Это я там, по другую сторону камеры. Я говорю ей, что делать, руковожу ею, одолжив свою куртку, свои очки и туфли на каблуках. Я снимаю, как она кривляется и прихорашивается на фоне трейлера. Это все я. Но зачем? И как видео оказалось у того, кто загрузил его на сайт? Я откладываю телефон: – Думаю, это предупреждение. – От кого? – От убийц Дейзи, от кого же еще? Они хотят, чтобы я прекратила задавать вопросы. Кэт не возражает. Она знает, что я права. – Может, идея и не плохая. – Я не боюсь, Кэт. За свою жизнь я побывала в таких переделках, ты даже не представляешь. Так просто меня не запугать. Она смотрит на меня в упор: – Вы понятия не имеете, о чем говорите. Просто ни малейшего понятия. – О чем ты? Она поднимается: – Мне надо идти. – Кэт, пожалуйста, поговори со мной. Я помогу тебе. – Нет, не поможете, – роняет она. – Мне никто не поможет. Я провожаю ее взглядом до выхода из парка. Я была знакома и с Дэвидом, теперь я уверена. Так почему же я совершенно его не помню? Я снова беру в руки телефон. На экране крупным планом застыло лицо Дейзи. Опускаю голову. Пытаюсь восстановить в памяти тот день, когда я сняла это видео, но ничего не выходит. Воспоминание есть, но оно где-то прячется, я словно вижу его сквозь газовую ткань; пленка поцарапана и прожжена, утрачено слишком много кадров, ничего не понять. Мне удается выудить из памяти лишь ощущения. Я иду туда. Готовлюсь. Одалживаю ей косметику, хотя она точно прихватила с собой что-то из своей, вытаскиваю из сумки портативную камеру. Камера. Почему я не помню ее? Наверняка она была первой в моей жизни. Видимо, с нее все и началось – потребность записывать все на видео и хранить. Но где я ее достала? Она очень много для меня значила. Это я помню. Но откуда она взялась? Может, я украла ее? Села в автобус, приехала в город, украдкой сунула в сумку и вынесла из магазина, молясь, чтобы никто не поймал меня с поличным и чтобы в торговом зале не оказалось видеонаблюдения? Да нет, вряд ли. Не мой масштаб. Ладно еще стащить помаду из парфюмерного. Или, на худой конец, банку дешевого сидра из супермаркета. Но не камеру. Не вещь стоимостью в несколько сотен фунтов. Тогда откуда? Откуда она у меня взялась? Может, мне ее подарили? Да, точно. Она не была красиво упакована и перевязана ленточкой, просто лежала в полиэтиленовом пакете, но мне все равно ее подарили. Помню, я еще не поняла, что это такое. Помню, это был сюрприз. Помню, мне сказали, что я его заслужила. Но от кого? И как? Голос был мужской. Он принадлежал кому-то, кого я любила, но при этом боялась. Вытаскивая камеру из коробки, я понимала: к ней прилагаются определенные условия. Ты – мне, я – тебе. Меня пробирает дрожь. Я чувствую на плече чью-то руку, она легонько подталкивает меня. Давай, подбивает эта рука, давай. Мы же договаривались, ты же обещала. Ты не можешь теперь пойти на попятный. Рука становится настойчивей, я привстаю. Открываю глаза, но рядом никого нет. Может, это был хахаль моей матери? Когда я вспоминаю его, перед глазами появляется только лицо, изуродованное отвращением. Он никогда не стал бы дарить мне камеру. Тогда остается Дэвид. Возможно. Не могу отделаться от ощущения, что с ним было бы все в порядке, если бы я не приехала сюда, если бы не начала совать нос не в свое дело. И не чувствовать себя виноватой тоже не могу. И прогнать мысль, что когда-то его любила. Я должна его вспомнить. Он – ключ ко всему. 41 Я звоню в больницу Святой Марии и представляюсь подругой Дэвида. Ожидая соединения, я думаю о телескопе на крыше, о выцарапанной отметине на стене трейлера в спальне Дейзи, о фотографии Зои. Мне очень нужно, чтобы он очнулся. Я должна увидеться с ним, заставить его рассказать, как все мы связаны и что происходит. Кто увез Элли и зачем, кто убил Дейзи. Я будто уперлась в стену: как ни стараюсь все вспомнить, не могу сквозь нее пробиться. Но палатная медсестра сообщает, что его состояние без изменений. Тон ее нельзя назвать оптимистичным. Я откладываю телефон, и на меня волной накатывает чувство вины. Я пытаюсь справиться с ним, глубоко дыша и стараясь сосредоточиться. Мне надо работать, доделывать фильм. Рождество на носу, а на канале хотят получить пилотную серию до конца года. Что же касается меня лично, нужно выяснить, что происходит с девушками, и попытаться положить этому конец. Кто-то подсаживает их на наркотики и потом использует. Кто-то вывозит их на торфяники и бросает там, чтобы проучить. Я должна докопаться до правды. Нельзя раскисать. Я нажимаю кнопку воспроизведения. Двое мальчишек, судя по всему братья-близнецы, проносятся мимо на велосипедах. На столе стоит открытая коробка с пиццей, к которой тянутся сразу пять или шесть рук. Ферма, свиньи с хрюканьем толкаются у корыта. Стайка ребятишек запускает воздушного змея где-то на утесе, неподалеку от маяка. Черный экран, вспышка света, камера пытается навести резкость, и размытое пятно мало-помалу обретает четкость и превращается в человека. В Элли. Я подаюсь вперед и впериваюсь в экран. Она безудержно хохочет, запрокинув голову. Рядом с ней еще одна девушка, которую я не узнаю, а чуть позади – два парня постарше. Камера перестает дрожать, и я понимаю, что они сидят на походных стульях, расставленных широким кругом; под ногами у них земля, а из-за спин поверх низких воротец выглядывает лошадь. Конюшня. Хорошо. Пойдет в пару ролику, который там же сняла я. – Так, кому добавки? – слышится за кадром голос Моники. Элли вскидывает глаза, остальные тоже. Картинку на мгновение заслоняет чья-то влезшая в кадр нога, и я понимаю, что человек с камерой сидит на стуле напротив Элли и снимает исподтишка. – Элли? Моника что-то ей протягивает, не могу разглядеть. – Еще кому-нибудь?