Пара голосов что-то бормочут. – Грейс? Девочка рядом с Элли тянет руку и получает свою долю. Моника входит в кадр и поворачивается лицом к тому, кто держит камеру. – Кэт? – Спасибо, не надо, – слышится голос из-за кадра. Значит, это она снимает. Девушка по имени Грейс смеется; экран темнеет, и звук становится приглушенным. Судя по всему, Кэт прикрывает объектив. Наверное, сунула телефон между колен или спрятала под мышку. – Ой, да хватит ломаться! – Я же сказала, нет. – Оставь ее в покое, – говорит Моника, и секунду спустя объектив вновь оказывается на свободе. Теперь Элли в углу экрана, в руке у нее сигарета. Я увеличиваю картинку. Разумеется, это косяк. Моника подносит к ее лицу зажигалку. Элли подается вперед, чтобы прикурить, и едва не падает со стула. Это страшно ее смешит; она уже явно под кайфом, а может, еще и пьяна. Под ногами у нее валяются пустые бутылки из-под вина и водки и коробка из-под апельсинового сока, а также штабель использованных пластиковых стаканчиков. Моника устраивается на одном из стульев, камера трясется. – Так, – говорит она жизнерадостно. – Значит, все довольны? Ей негромко отвечает хор нестройных голосов, выражающих согласие. – Ты довольна, Элли? Элли рассеянно кивает и делает глубокую затяжку. – Ну что, все готовы к вечеринке? – К вечеринке? Что еще за вечеринка? – вскидывается Грейс. – Я же тебе говорила. Сегодня будет вечеринка, Грейс. Ты сказала, что хочешь пойти. Помнишь? Грейс коротко кивает. – Кэт? – спрашивает Моника. – Ты идешь? А Элли? Улыбка сползает с лица Элли, но она ничего не говорит. Интересно, снимали до ее исчезновения? До того, как ее увезли? – Там будет Ричи, он за тобой присмотрит. Не бойся. Элли глядит на Кэт. Кто этот Ричи? Ее бойфренд, которого я видела в кафе? Она на мгновение вскидывает глаза на камеру, которую Кэт, судя по всему, примостила в ладони, и создается впечатление, что она в упор смотрит на меня, но потом взгляд перемещается выше. В ее широко раскрытых глазах явственно читается отчаяние, и она кажется невыразимо юной и одновременно умудренной не по годам. – Так, еще один момент, – повышает голос Моника. – Эта женщина, Алекс. Она задает слишком много вопросов. И все мы должны быть очень аккуратны в том, что ей говорим. Слышится шепоток, но никто ей не отвечает. – А не то все сразу закончится, поняли? Она обводит ребят взглядом, но если за этим и следует продолжение, я его уже не слышу. Кэт, видимо, сообразила, что ее вот-вот засекут и она лишится шанса послать мне ролик. Видео обрывается, экран чернеет, и наступает тишина. До меня доносятся голоса, время от времени прерываемые музыкой. Радио. Приложив ухо к стене, я, хоть и с трудом, могу расслышать, как она ходит по дому. Она поднимается по лестнице прямо рядом со мной, и минуту-две спустя с гудением включается бойлер и журчит вода в трубах. Я возвращаюсь к окну и жду. Вчера ночью я опять ходила к летней эстраде в надежде застать там Кэт, но эстрада пустовала. Лишь разбитая бутылка валялась под скамейкой и окурки усеивали дощатый настил. В дальнем конце парка, смутно различимая в сумерках, прогуливалась незнакомая девушка. Кэт не было, и сегодня я тоже ее не видела. Впрочем, это не имеет особого значения. Не знаю, что бы я ей сказала. Наверное, поблагодарила бы за видео. Спросила бы о дате съемки и о том, что было на той вечеринке, а еще – почему Элли не хотела идти с другими девушками. Как будто сама не могла догадаться. Я знаю, как проходят такие вечеринки. Молоденькие девушки стоят у стенок, перепуганные до смерти. Они изо всех сил стараются ничем не выдать свой страх в надежде, что, если получше изобразят энтузиазм, их не будут бить. Мужчина, выбрав себе девочку по вкусу, кивком подзывает ее и на пятнадцать минут уходит с ней наверх. Но знает ли Моника, что именно творится? В том видео она вовсе не выглядит человеком безжалостным. Мне показалось, она вполне искренне пообещала девушкам, что Ричи присмотрит за ними. Из-за стенки доносится скрип. Моника спускается по лестнице, и я надеюсь, что она собирается уходить. Но тут включается телевизор, а чуть позже она принимается греметь посудой – явно что-то готовит. Лишь после обеда я слышу, как в замочной скважине поворачивается ключ. Она появляется под окном с большой джутовой сумкой в руке, облаченная в непромокаемую куртку, хотя на небе бледнеет солнце. Держась так, чтобы меня не было заметно с улицы, я смотрю, как она запирает за собой дом и уходит, бросив взгляд на мою дверь. Я выжидаю пять минут, отслеживая время на экране своего телефона, потом выбираюсь из Хоуп-коттеджа. Сейчас или никогда. Входная дверь заперта, ручка не поддается. Сквозь матовое остекление виден свет в кухне в конце коридора, но я не улавливаю ни шума, ни радио, ни мерцания телевизора. Я делаю шаг назад. Нужно попасть внутрь. Я должна выяснить, что происходит. От моего двора ее двор отделяет только деревянный заборчик. В дальнем углу я вижу колченогий столик со сваленными под ним садовыми стульями и, разложив один из них, встаю на него. Его высоты хватает, чтобы перебраться через забор, и я приземляюсь с обратной его стороны в зеркальной копии дворика, который только что покинула. Вдоль забора выставлены знакомые керамические вазоны, а в противоположном углу стоит очень похожий стол. На низенькой каменной ограде с другой стороны дома Моника поставила двух гномов с растрескавшимися лицами, третий валяется на земле с отбитой головой. Стеклянная дверь, выходящая в сад, заперта, но я дергаю ее, и она слегка подается. Я отыскиваю в садике большой камень, которым придавлен к земле брезент, и несколько раз с силой бью им по ручке снизу. Не знаю, откуда это взялось в голове, я действую инстинктивно. Через пару секунд дверь приподнимается, и мне удается сдвинуть ее в сторону. Я проскальзываю внутрь. В кухне грязь и беспорядок: в раковине киснут кастрюли и сковородки, рядом с чайником громоздится многодневная груда немытых тарелок и три-четыре кружки, из одной торчат грязные ложки и вилки. В воздухе стоит тяжелый запах табачного дыма, жареной еды и помойного ведра, которое давным-давно следовало бы вынести. Сама не знаю, зачем забралась сюда, что именно хочу найти. Кажется, я воображала, что, очутившись внутри, мгновенно получу ответы на все вопросы, но их придется поискать. На диване в гостиной валяется скомканный плед; пепельница с позавчерашнего дня то ли так и не вынесена, то ли уже успела снова наполниться окурками. Два бокала с опивками красного вина. Внезапно мне кажется, что у Моники невыразимо печальная жизнь; я представляю, как она лежит под пледом, смотрит телевизор, курит, пьет вино и беспрестанно жалеет себя. Почему ты так живешь? Что тебя гложет? Несчастная любовь, которую ты теперь переплавляешь в любовь к этим девочкам, загнивая в своей досаде? А может, эта деревня? Так уезжала бы. А если совесть, так призналась бы кому-нибудь. Сняла бы тяжесть с души. «Как сделала ты?» Вопрос, заданный не моим голосом, сам собой возникает в голове, я как будто слышу его наяву. Вскидываю глаза. Она сидит в кресле напротив и смотрит на меня. Это она задала вопрос. – Дейзи? – шевелю я внезапно пересохшими губами. Комната вокруг плывет и вот-вот пойдет кругом, а я вот-вот упаду. К счастью, я вовремя нащупываю спинку кресла и удерживаюсь на ногах. – Дейзи! – повторяю я, но она сидит на своем месте, молчаливая и бесстрастная. – Каким об… «Ты так ничего и не поняла?» – Но… «Тебе недолго осталось, ты в курсе? Я до тебя доберусь, и тогда ты заплатишь за все». Я делаю шаг к ней, и тут, так же внезапно, как появилась, она исчезает. Кресло, в котором она сидела, пусто, в нем никого нет. Лишь валяется небрежно брошенный на спинку кардиган и лежит подушка с пятном от… Кофе, вина, крови?.. Что это было? Игра воображения? Я на нетвердых ногах взбегаю по лестнице в спальню и с такой силой захлопываю за собой дверь, что она отскакивает. Я почти готова увидеть ее, сидящую на кровати, но нет, ее там нет, все-таки это выдумка, от начала и до конца. Мой мозг сыграл со мной злую шутку, вот и все. Я делаю глубокий вдох. Комната Моники точно той же формы, что и моя, точно такая же кровать точно так же заправлена, только у нее покрывало в цветочек и выгоревшее на солнце. Кроме кровати, тут имеется туалетный столик, заваленный бумагами, письмами, счетами, газетами и журналами вперемежку с лаком для волос, дезодорантом и дешевыми духами. Я не знаю, что ищу. Я выдвигаю один из ящичков, он битком набит всякой всячиной: тут и упаковки таблеток, и баллончик репеллента, и пожелтевшая книжка в мягкой обложке. Я заглядываю в следующий, но и он оказывается забит хламом, я перехожу к комоду. Делаю глубокий вдох. Это вторжение на сугубо личную территорию, нечто более серьезное, чем проникновение в дом. Я уже готова сдаться и вернуться к себе, но тут вспоминаю, зачем пришла и что было в видео, которое прислала Кэт. Я должна узнать правду. В верхнем ящике комода хранится нижнее белье – в основном белое или телесного цвета, скорее удобное, чем красивое. Я запускаю пальцы глубже и обнаруживаю светло-розовый вибратор, засунутый под скрученные в шарики носки. Еще глубже мои пальцы натыкаются на что-то мягкое и плоское – судя по всему, книгу или тетрадь, – и я аккуратно выуживаю находку, стараясь не разворошить все остальное. Это пухлая светло-голубая тетрадка. Раскрыв ее, я обнаруживаю сделанные поляроидом фотографии, вложенные между страницами. Я бегло просматриваю снимки, они явно сделаны на конюшне; на каждой запечатлена девушка. Все они смотрят прямо в камеру и улыбаются более или менее натянуто. Этих девушек там по меньшей мере пятнадцать, все плюс-минус одного возраста. Я бы сказала, от тринадцати до шестнадцати, хотя в некоторых случаях определить трудно. Большинство из них мне незнакомы, но на третьем сверху фото я узнаю Кэт. Здесь есть и Элли, и та девушка с видео. Грейс. Я просматриваю остальные снимки, уже подозревая, кого увижу. Я оказываюсь права. Портрет Зои тут как тут, а дальше я нахожу и Дейзи – в той самой одежде, в которой она была на видео, присланном мне на сайт. И наконец, в самом низу я обнаруживаю свой снимок. Я заставляю себя сконцентрироваться, оставаться в настоящем. Отложив фотографии, я возвращаюсь к тетради. На первой странице список имен, рядом с каждым значится какая-то последовательность цифр и букв. На следующих страницах еще списки, даты рождения, телефонные номера, адреса и другие, по всей видимости случайные, цифры. На первый взгляд записи никак между собой не связаны, и хотя я подозреваю, что тут что-то зашифровано, времени разбираться нет. Я фотографирую первую страницу на телефон, потом раскладываю фотографии на постели и снимаю их на видео, медленно ведя камеру слева направо, потом возвращаюсь к тетради. За несколькими исписанными страницами идет пустая, потом снова несколько исписанных, на этот раз мужскими именами – Дейл, Шон, Билл, Марк, Карл, Кевин – и еще телефонными номерами и датами. Брайана, к моему огромному облегчению, среди них нет, и Гэвина тоже. Я изучаю даты; они слишком свежие, точно не дни рождения девушек. Долистав до последней страницы, я вижу число приблизительно недельной давности. Я возвращаюсь к информации о девушках, потом перехожу к «мужским» листам. Там нет ничего конкретного, никаких неопровержимых улик, но догадаться, какая между ними связь, совсем не сложно. Я вспоминаю видео, которое прислала Кэт. «Сегодня будет вечеринка». – Твою мать, – вырывается у меня. Внезапно доносится какой-то шум. Шаги снаружи, скрежет ключа в замочной скважине. Ну вот, накликала. – Черт! Я торопливо сгребаю фотографии с покрывала и запихиваю их обратно в тетрадь, запоздало осознав, что понятия не имею, в каком порядке они лежат. Потом сую тетрадь в ящик, примерно в то же место, где и нашла, и обвожу взглядом комнату. Она совсем крохотная, спрятаться совершенно негде, и я принимаюсь лихорадочно соображать. Что я здесь делаю? В голову ничего не лезет. Я слышу, как Моника в прихожей снимает куртку. Потом доносится ее голос. Тон у нее взвинченный, нервозный. – Нет, – говорит она. – Нет. Не может быть! Это просто бред! Разговаривает по телефону. Я пытаюсь угадать, что она будет делать дальше, куда пойдет. Выскальзываю из спальни, на цыпочках пробираюсь в ванную и прячусь за дверь, успев заметить нечищеный унитаз и раковину, заляпанную зубной пастой с мыльным налетом. Мое тело кажется неподатливым, оно как будто чужое – костюм, надетый на меня, и ничего более. В мозгу всплывает слово из лексикона доктора Олсен – «диссоциация». Заставляю себя собраться. Схватив с бортика раковины маникюрные ножницы, я вонзаю их в ладонь и держу, пока боль не приводит меня в чувство. Я концентрируюсь на том, что происходит внизу. Моника закрывает входную дверь и принимается расхаживать у лестницы, всего в нескольких ярдах от меня. – Так, давай помедленней, – говорит она. Тон у нее настойчивый и растерянный. Что случилось? Эх, жаль, я не могу слышать вторую половину разговора. Она идет в кухню, оттуда доносится бульканье воды в чайнике, хотя, судя по голосу, Монике сейчас не помешало бы что-нибудь покрепче. – Но с чего вдруг такая уверенность?