– Поэтому кто-то считает, что Дэвид причастен? Потому что он солгал, что спал? – Я никому об этом не рассказывала. Какой смысл? Мне всего лишь показалось. – Почему же тогда? – Кое-кто говорил, что Дейзи там видели. – Но она там жила. Им пришлось переставить трейлер к нему в сад… – Нет. В его доме. На крыше. У него там что-то вроде террасы, я думаю. А когда ее об этом спросили, она все отрицала. Как будто ей велели держать язык за зубами. Так что люди рассудили, что он имеет какое-то отношение к ее решению… Ну, вы понимаете. – Покончить с собой. – Да. – Некоторое время она молчит. – Послушайте, оставьте вы это дело в покое. Правда. Не стоит слишком глубоко во все это влезать. Но я уже влезла. И если бы ты только знала, насколько глубоко. – Прошло десять лет, – произносит она. – Дейзи все равно не вернуть. Но я так просто не сдамся. – А вдруг Зои сбежала по той же причине? Это произошло всего несколько лет назад. По-вашему, двух пропавших девушек мало? – Трех, – поправляет она, сощурившись. – Тем более. И это длится до сих пор. Сколько еще должно исчезнуть? – Нисколько. В смысле, ничего не длится. – Но… – Послушайте, – перебивает Моника. – Мне пора. Мы выходим обратно в коридорчик. Та дверь… – Что там? Мой голос звучит слабо и безжизненно. На лбу бисером выступает пот. – Что? А, там спальни, кухня и прочее. Еще, кажется, подсобка. И тут перед моими глазами всплывает картина. Приоткрытая дверь. Какие-то ящики с бутылками, бухты пластиковых труб, упаковки хомутов для кабелей. Шезлонг. Продавленный матрас на полу. Что-то впивается мне в запястье. Меня словно с размаху ударяют под дых, и я сгибаюсь пополам. – Алекс! – обеспокоенно зовет Моника. – Что с вами? Что случилось? Нет, думаю я. Нет. Не здесь, это было не здесь. Но может, я ошибаюсь. Может, это было именно здесь. Тогда 31 Она закрывает глаза. Его руки шарят по ее телу, но она старается о них не думать. Внизу грохочет музыка. Вибрация ощущается даже через пол. Он говорит, она сама этого хотела, значит, видимо, и правда хотела. Он говорит, ее бойфренд сказал, что в этом нет ничего такого, значит и правда нет ничего такого. Он говорит, ее бойфренд сказал, что ничего не имеет против, значит он правда ничего не имеет против. Поначалу было так: «А не хочешь попробовать втроем»? «Нет». Потом началось: «Если бы ты меня любила, то согласилась бы». «Я люблю». «Тогда нечего ломаться». Потом «втроем» превратилось во «вдвоем». И не с ее бойфрендом. Она вдруг запоздало понимает, что с самого начала так и было задумано. Она вспоминает, что советовали другие девушки. Не надо плакать. И сопротивляться тоже. Будет только хуже. Если не думать, все не так и ужасно. Она и не думает. Она думает о своем бойфренде. Он сказал, что любит ее. Она знает, что у него было много девушек, но они для него ничего не значат, по-настоящему он любит ее одну. Значит, так и есть, иначе зачем это говорить? И если она тоже его любит, как говорила, то должна сделать то, что он просит, это ведь не так уж и много, сущая мелочь. Ради него? Ради них обоих? Она ведь в долгу перед ним. Она в долгу перед своим бойфрендом – и перед этим мужчиной, который сейчас, кажется, раздавит ее. Она в долгу перед обоими. Что-то с треском рвется. Он сопит ей в ухо, хрюкая, как боров. Изо рта у него воняет. Она лежит неподвижно, стараясь не шевелиться. Может, если поднатужиться, получится представить, что ничего не происходит. И вообще это не она. Он сказал, что любит ее, а ради любви иногда приходится потерпеть. По ее лицу что-то течет. Это слезы. Просто слезы. По крайней мере, скоро уже все закончится, это последний раз. Он обещал. Один раз, и все. Но это только начало. Она уже это знает. Сейчас 32 Я спускаюсь по лестнице следом за Моникой. В зале, кажется, прибавилось народу – я вижу за барной стойкой несколько новых лиц, и перед входом в лаунж-зону толпятся люди, – но все они будто притихли. Хозяйка озабоченно хмурится, да и все остальные явно встревожены и даже переговариваются вполголоса. Расслабленную атмосферу как ветром сдуло. – Что-то случилось, – замечает Моника, прокладывая нам дорогу сквозь толпу к барной стойке. – Пойду спрошу у Беверли. Дурное предчувствие, которое все это время спало, теперь просыпается и уверенно поднимает голову. Моника добирается до стойки первой и вполголоса переговаривается с хозяйкой. Мне отчаянно не хочется ни о чем спрашивать: кажется, задав вопрос вслух, я впущу случившееся в область реальности, но выбирать не приходится. – Элли. Она пропала. На меня накатывает странное чувство, чем-то напоминающее облегчение. То, чего я все это время так боялась, наконец произошло. – Когда? – Они с Кэт должны были встретиться, – поясняет Моника. – Но она так и не появилась. И дома ее нет. – Дозвониться пробовали?