– Ничего не случилось? – Нет, – отвечаю я уклончиво. – Просто уже поздно. Он отрывисто смеется над моей отговоркой, и я бросаю взгляд на автоматы, рядом с которыми стояла Моника с девушками. Она отошла немного в сторону, и теперь Кэт с Элли кучкуются вместе с остальными. Вид у них вполне довольный. Я улыбаюсь как можно обаятельней. – Понимаете, у меня много работы. Надо уже закончить с монтажом. Сроки горят, продюсер торопит, – добавляю я, на что Брайан медленно кивает, не скрывая разочарования. – Увидимся. Выходя, я держусь подальше от Элли с Кэт, но зато прохожу совсем рядом с Моникой. Я улыбаюсь ей, и она отвечает мне тем же, но без энтузиазма. Интересно, если она так рвется помогать девушкам, то почему пыталась убедить меня, что у Элли все в порядке, когда это определенно не так? Хотела бы я знать, о чем она думает на самом деле. Я сворачиваю влево. Воздух сырой и холодный. В нескольких шагах дальше по улице есть глубокий дверной проем, откуда можно незаметно наблюдать за входом в зал игровых автоматов. Я мысленно прошу Элли выйти одну, но пятнадцать минут ожидания приносят разочарование: в дверях появляется Кэт, за ней подружка, следом идет Моника, а за ней на улицу высыпают и все остальные. Девушки окружают Монику, она бросает взгляд на часы. – Идемте, девочки, – говорит она. – Нам нельзя опаздывать. Девушки возбужденно щебечут. Одна откалывается от группы, сказав, что сегодня не может, но обязательно придет в следующий раз, а оставшиеся пятеро или шестеро в сопровождении Моники идут в сторону «Корабля». Я дожидаюсь, когда они завернут за угол, и только тогда иду следом, стараясь не потерять их из виду на Слейт-роуд. Они оживленно болтают, им явно не терпится поскорее оказаться там, куда их ведет Моника. Даже Элли участвует в общем веселье, хотя выглядит намного младше всех остальных; такое впечатление, что она пытается во всем подражать им, равняться на Кэт. Наверху Слейт-роуд Моника останавливается, чтобы подождать отставших, и затем они идут на парковку – ни дать ни взять наседка с выводком цыплят. Моника подходит к помятому универсалу «вольво» и садится на водительское сиденье, Кэт плюхается рядом с ней, а одна из девушек помогает Элли забраться в багажник. Наконец все размещаются, и Моника дает задний ход. Заинтригованная, я направляюсь к своей машине. Меня никто не замечает, я трогаюсь, внезапно вспомнив про виски, гуляющий в моей крови. Моника выезжает из деревушки и сворачивает влево – не в сторону Молби, как я ожидала, а в направлении Крэг-Хед. Поворот на маяк остается позади, потом она съезжает на второстепенную дорогу, ведущую в противоположную от моря сторону, затем на еще одну, еще уже. Я наблюдаю, как машина Моники удаляется, но сама следом не еду. Вместо этого проезжаю чуть вперед и паркуюсь, а дальше иду пешком. Ее авто я нахожу перед металлическими воротами. Дорога слегка уходит вверх, по обе стороны поросшая высокими кустарниками, которые заслоняют мне вид. В тишине до меня доносятся веселые звонкие голоса Моники и девушек да жалобное карканье вороны где-то вдалеке. И больше ни звука. Я перехожу на бег, опасаясь потерять их, но через несколько шагов преодолеваю очередной изгиб дороги и вижу их прямо перед собой. Они толпятся еще у одних ворот, пока Моника сражается с массивным навесным замком. Я снимаю короткое видео, потом отступаю назад, по-прежнему никем не замеченная. Я жду, когда они пройдут, чтобы пройти за ними через эти ворота и очутиться в полях. Камеру, по-прежнему включенную, я держу прямо перед собой. Компания девушек решительным шагом направляется к большому сараю, который стоит в ближнем углу поля. Перед сараем простирается двор. Я крадусь вдоль живой изгороди, стараясь держаться у самых кустов, и подхожу так близко, как только осмеливаюсь. В центре поля я замечаю двух лошадей – серую, цвета неба, и гнедую, – укрытых попонами, и все сразу встает на свои места. Я подбираюсь поближе. Моника отпирает самую маленькую из трех дверей конюшни, не переставая оживленно болтать. – Кэт! – слышу я. – Ты нам не поможешь, милая? Все остаются ждать на улице, а Кэт с Моникой исчезают внутри; судя по всему, это помещение для хранения упряжи. Несколько минут спустя они вновь появляются, неся в руках одеяла и недоуздки, после чего Моника ведет девушек на поле. Я стою далеко и не слышу, что она говорит, но одна из девушек с ее подачи свистит – неожиданно громко. Обе лошади как по команде вскидывают головы и, прекратив щипать травку, к очевидной радости девушек, скачут в их сторону. Моника нашептывает что-то на ушко серой, а девочки окружают гнедую; потом она учит надевать недоуздок и прикреплять к нему веревку. Покончив с этим, они ведут фыркающих лошадей обратно во двор и там привязывают. Моника показывает, как снять попону, а потом дает девочкам самим это проделать, прежде чем они принимаются оглаживать лошадиные холки. Моника энергично похлопывает лошадей по крупу, попутно что-то поясняя, а девочки восторженно воркуют. Общение с животными для них редкое удовольствие; даже Элли явно пребывает в своей стихии и ничем не напоминает ту напуганную пичужку, которую я увидела на выходе из зала игровых автоматов. Кэт и еще пара девочек разражаются смехом. Я ищу способ подобраться поближе, чтобы слышать их слова, но это слишком опасно, нельзя попадаться им на глаза, у меня нет совершенно никаких оснований здесь находиться. И тем не менее я решаюсь рискнуть. Я жду, пока Моника и девочки не оказываются полностью поглощены своим делом. Она присаживается на корточки рядом с копытом одной из лошадей и принимается ковыряться в нем чем-то вроде железного крючка, а девочки наблюдают, затаив дыхание. Я делаю шаг вперед, за ним другой – очень медленно, не прерывая съемки. – Так, а теперь нам понадобится щетка, – говорит Моника, и Кэт что-то ей передает. – Вот, смотрите. – А это не больно? – спрашивает Элли. – Нет, милая, – качает головой Моника. – Этой штукой ты ей больно не сделаешь. Хочешь сама попробовать? – А можно? Моника передает крючок взволнованной Элли. Остальные наблюдают, как она чистит лошадиное копыто, хотя пара девочек никак не могут успокоиться и то и дело хихикают. – Девочки, – говорит Моника, вскидывая голову, – можете сходить за кормом? Кэт? Кэт ведет подружек в конюшню, и вскоре они возвращаются с двумя цветными бочонками – желтым и зеленым. Они дочищают обеим лошадям копыта, и Моника накидывает на серую свежую попону, потом девочки по ее примеру укрывают гнедую. Напоследок они гладят лошадей по мордам. Моника просит девочек отвести лошадей в конюшню и ласково смотрит, как те их отвязывают. Элли, кажется, особенно наслаждается общением с этими грациозными животными. Я перемещаюсь чуть влево, чтобы удобнее было снимать, но наступаю на ком земли и подворачиваю лодыжку. Острая боль, пронзившая меня, через мгновение утихает, но от неожиданности я успеваю вскрикнуть. Моника слегка приподнимает голову. – Кэт, будь добра, подойди на минуточку, – просит она. Кэт слушается. Моника что-то негромко говорит ей, но, к счастью, обе смотрят в другую сторону, в поле, а не туда, где прячусь я. Я очень осторожно отступаю назад и вправо, держась так, чтобы между Моникой и мной все время были лошади, которых девочки ведут в конюшню. Вскоре я оказываюсь за углом здания, которое надежно скрывает меня из виду. Пригнувшись, я смотрю, как Моника запирает дверь конюшни на засов и ведет девочек в помещение для хранения упряжи. Воспользовавшись возможностью улизнуть, я возвращаюсь к своей машине и еду обратно в Блэквуд-Бей. На парковке я глушу двигатель и некоторое время сижу в машине. День клонится к вечеру, скоро начнет темнеть. Я достаю камеру и просматриваю то, что удалось наснимать. Это очень мило. После монтажа сюжет выйдет просто отличный. И девочки, и сообщество в целом будут показаны в позитивном свете. Но как получить согласие Моники на использование этих съемок? Можно, конечно, честно признаться, что я следила за ней. Или, наоборот, утверждать, что я вообще ни при чем, а видео на сайт загрузили анонимно. В любом случае не вижу никаких причин для отказа с ее стороны, особенно после того, как она просмотрит ролик. На лобовое стекло ложится тень. Прежде чем я успеваю среагировать, водительская дверца распахивается и надо мной нависает кто-то в водонепроницаемой куртке с натянутым на голову капюшоном. Первая реакция – закричать и наброситься на него, но что-то меня удерживает. – Двигайся! – слышу я знакомый голос, женский. – Давай на пассажирское сиденье. Я обретаю дар речи: – Не буду. Это еще что за?.. Она на секунду приспускает капюшон, и я узнаю лицо. – Шевелись давай, – произносит она уже не так резко, хотя и не ласково. – У нас мало времени. 24 Лиз бешено гонит машину, как будто ее преследуют. Она отрывается от руля, чтобы переключить передачу, и я вижу, что ее рука дрожит. Лиз отпускает сцепление, и мотор ревет. Неужели она напугана не меньше моего? – В чем дело? – срывающимся слабым голосом спрашиваю я. – Куда мы едем? Лиз молчит. Она нервничает, она явно на пределе. Может, она действует против собственной воли, ее заставили подкараулить меня и куда-то отвезти? Или к кому-то. Все мое тело звенит, как струна, по спине, несмотря на холод, струится пот. Я в панике. Я тянусь к дверце, но пальцы не слушаются, я не смогу даже взяться за ручку, да и вообще, что я сделаю? Выпрыгну на обочину и буду надеяться, что приземление в заросли вереска окажется мягким? Мне вспоминается мертвая овца. Ее вывалившиеся наружу кишки и натекшая на асфальт лужа крови. – Лиз? В моем голосе против воли слышится страх. Машину заносит. Не слишком сильно, но дорога узкая, в ширину чуть больше автомобиля, с кюветами по обе стороны. Что она намерена делать? Может, меня кто-то поджидает? И снова перед глазами встает мертвая овца. – Просто заткнись, понятно? Она бросает взгляд в зеркало заднего вида. Позади маячит свет фар, нас нагоняет какая-то машина, и Лиз прибавляет газу. Даже перед перекрестками она едва притормаживает, проезжая их на полном ходу. Впереди на многие мили нет ничего. Ничего, кроме унылых торфяников. Мы пересекаем невысокий каменный мостик, и моя рука снова тянется к дверце. Костяшки у меня побелели. – Даже не… Угроза, если это она, повисает в воздухе. Она съезжает с главной дороги на совсем узкий проселок, а с него на утрамбованную площадку и глушит двигатель. – Идем. Бескрайняя пустошь в сером вечернем свете кажется призрачной, но, кроме нас, никого не видно. Лиз шагает впереди, и я машинально вытаскиваю из кармана джинсов телефон. Он уже снимает, хотя я не помню, чтобы включала камеру. В ближайший момент мне ничто не грозит. Она доходит до невысокой каменной оградки и двигается вдоль нее, затем неловко перебирается по мосткам, перекинутым через стену, на другую сторону и устремляется к одинокому дереву, стоящему вдалеке посреди поля. Я могу различить лишь смутный силуэт. Кажется, это тис. Дойдя до него, Лиз оборачивается и делает мне знак подойти. Меня раздирают противоречивые чувства, но желание все выяснить и заснять побеждает, и я трусцой бегу к ней. Под корявым деревом на земле лежит букет в целлофановой обертке, перетянутой резинкой. Белые цветы пожухли. Они мертвы. Лепестки по краям все бурые, точно в пятнах никотина. – Это еще что такое? – Могила. В ее лице происходит неуловимая перемена, оно смягчается – или это игра света и тени? – Той девушки, – шепчет она. – Которая пропала. – Дейзи? Лиз отшатывается, точно от удара, и я тоже вздрагиваю. Все мое тело напрягается, и я втягиваю голову в плечи, будто пытаюсь съежиться и стать совершенно невидимой. – Нет, – говорит она. – Сэди. – Но она сбежала. Ее видели живой. – Нет, – качает головой она, и меня бросает в дрожь. Тут, на возвышенности, дико свищет ветер, изгоняя из головы все мысли. – Тогда что с ней случилось? Лиз раздумывает, а когда все-таки отвечает, ее слова вырываются, как рыдание: