– Она здесь. Земля уходит у меня из-под ног, хотя это никак не может быть правдой. Она печально качает головой, не поднимая на меня глаз. Этого не может быть, хочется мне воскликнуть, но я не могу рисковать разоблачением. Она привезла меня сюда, чтобы что-то рассказать, но, похоже, сейчас просто не в состоянии этого сделать. – Лиз, что вы такое говорите? Она открывает рот, но каждое слово срывается с ее губ как вздох, как свидетельство поражения, и она, кажется, просто сдувается на глазах, словно схлопываясь, оседая, как разрушенный дом. – Я не знала. Честное слово. – Чего не знала? Она пропускает мой вопрос мимо ушей. Ее голос опускается до шепота. – Он сказал, что никогда не хотел причинить ей зла. – Кто? Кто сказал? Кому причинить зло? Она оглядывается и смотрит на машину. Куда угодно, лишь бы не на меня. – Мой отец, – шепчет она. Ее отец? Я заставляю себя вернуться в прошлое. Ни его, ни ее саму вспомнить я не могу, как ни стараюсь. Сколько ему тогда было? Сорок? Пятьдесят? Но я могу его представить. Я понимаю, о чем она говорит. Видит бог, за свою жизнь я узнала множество таких «папочек» – обрюзгших, дряблых, от которых вечно несет попкорном пополам с вонючим дыханием; которые захлебываются слюнями, впопыхах расстегивая свои ремни и спуская брюки. Но все это было позднее, уже после того, как я сбежала. Здесь ничего такого не произошло, в этом я совершенно уверена. По крайней мере, если и произошло, то не со мной. – Хотите сказать, что ваш отец убил Дейзи? Я оговорилась случайно, но отмечаю, что Лиз не поправляет меня. – Он уверял, что не убивал ее, – качает она головой, – но… – Но как-то причастен? Она молча кивает. – А в полиции что сказали? – Он никогда не сообщал им о том, что знал. Она говорит без обиняков. Тон у нее холодный. – Отец открылся мне пару лет назад, уже перед самой смертью. У него был рак. Он понимал, что ему недолго осталось. – Она мнется. – Потом была еще одна девочка, Зои. Он сказал, что с ней все было так… так похоже. Как будто история повторилась. Все говорили, что она не из тех, кто склонен сбегать из дома. Я вспоминаю свою подругу, Элис, – наше знакомство в Лондоне. Вот что, значит, про нас болтали? Что мы не из тех, кто склонен сбегать из дома? Может, вообще ни один человек к этому не склонен, пока не оказывается, что другого выхода нет и надо бежать? – Тогда он и сказал мне, что Сэди никуда не уехала. Она мертва. Дейзи, думаю я. Он имел в виду Дейзи. Похоже, он плохо соображал, ведь наверняка перед смертью он был на сильнодействующих препаратах. – Он уверял, что ее убили. – Кто? – Он умер, не успев рассказать. Слова застревают у нее в горле. Я практически вижу, как в ее душе горе сражается с негодованием, разочарованием и стыдом. – Утонул. Ее слова эхом звучат в ушах. Лиз расплывается перед глазами, уходит из поля зрения. Мне приходится сконцентрироваться, чтобы вернуть ее в фокус. – Его нашли почти у самого Молби. – Самоубийство? – Так нам сказали, – с презрением в голосе тут же отзывается она. – Я знаю только, что он кого-то боялся. – Тех, кто был причастен к смерти Дейзи? – Сэди, – поправляет она на этот раз. – Возможно. Кто знает? – Послушайте, вы уверены, что он не имел в виду Дейзи? – спрашиваю я. – Не знаю. Он принимал наркотические обезболивающие… Вот именно, думаю я про себя, но вслух ничего не говорю. – Полагаю, это намного логичнее, чем слухи о том, что она якобы нашлась, – произносит Лиз. – В каком смысле? – Я про Сэди. Говорили, она нашлась. Но отец был уверен, что они все выдумали. Она не могла найтись. Это невозможно. Единственные, кто знал мое настоящее имя, – это Элис и Дев. И наверное, еще Эйдан, хотя, если не ошибаюсь, он слышал его всего однажды. Я никак не могла найтись. Если только… – Когда она нашлась? – Я не помню. Знаю лишь, что полицейские связались с ее матерью. Она все это время была безутешна. Безутешна? Я с трудом удерживаюсь от смеха. Надо же, как ей удалось так убедительно разыграть горе? На самом деле все с точностью до наоборот. Перед глазами у меня встает мать, равнодушно пожимающая плечами: «Она вернется. А если даже не вернется, мне без разницы». И новый хахаль, который уговаривает ее не волноваться, а все это время тайно или явно надеется, что я никогда не вернусь и не буду больше сидеть у на его шее. Скатертью дорожка! Безутешна. Тоже мне. – И где же ее видели? – В Шеффилде, кажется. Нет. Это неправда. Такого просто не могло быть. – А не в Лондоне? – Нет. А что? Я пропускаю ее вопрос мимо ушей: – Но если так, они ведь должны были вернуть ее домой! – Они сказали матери, будто Сэди не хочет возвращаться, она боится, потому что бойфренд ее матери изнасиловал ее. Я замираю. Нет, думаю я. Нет. Я помню ее мужика. Эдди, дальнобойщик. Месяц мать была в полном моем распоряжении, а потом он возвращался из рейса – и я становилась не нужна. Она каждый вечер уходила из дома, слишком много пила и не удосуживалась даже предупредить меня, где ее искать, если что, и когда она вернется. Я как будто жила с двумя разными людьми, а когда через несколько месяцев он перебрался к нам, стало еще хуже. Казалось, его единственная цель – выжить меня из дома. Но он никогда даже пальцем меня не тронул. В этом я абсолютно уверена. Он часто говорил, что скорее бы отрубил себе яйца, чем стал бы подкатывать их ко мне. – Изнасиловал? – Они сказали, что ее пристроят в другую семью, где она будет жить до совершеннолетия. Говорить ее матери, где она, отказались. Вроде она не хочет, чтобы ее нашли. Ее мама никогда в это не верила, уверяла, что полиция лжет. Да, Сэди не ладила с ее бойфрендом, но он никогда бы не… не сделал этого. А придумывать такое Сэди не стала бы. Она была хорошей девочкой в глубине души. Она никогда не сбежала бы из дома. Я подавляю рвущийся из груди смех. Хорошей девочкой? Моя мать всегда любила переписывать прошлое. И делала это так искусно, что сама в конце концов начинала верить. Внезапно меня охватывает желание увидеть ее, выяснить правду. Но я не могу. Не настолько пластические операции изменили мой облик, чтобы можно было надеяться провести родную мать. Тут вступает в действие какой-то инстинкт. Я не могу позволить себе погрузиться в воспоминания, в свое же собственное прошлое. Сейчас неподходящий момент. Я считаю – один, два, три, – но это не работает. Я называю про себя все, что вижу. Машина. Стена. Дорога. Тисовое дерево. Лиз. Этого оказывается достаточно, чтобы прийти в себя. Дейзи. Что с ней произошло? Я собираюсь с духом и задаю вопрос: – А Дейзи? Думаете, она покончила с собой? – Возможно. Но многие так не считают. Или не считали. Ходила история про парня, который бросил одну ради другой, но мне в это слабо верится. Ее мать никогда в это не верила. И мой отец тоже. Он говорил, это было совершенно не в ее духе. Она была боец. Отец сказал, что, судя по всему, они в конце концов добрались и до нее. В общем, я лично никогда не видела во всем этом никакой логики. Прыгать со скалы? Да еще не с самой высокой? Если ты в самом деле хочешь умереть, можно найти способ понадежней. – Она устремляет на меня взгляд. – Если только это не показательное выступление. – А что, если так и было? – возражаю я. – Если то, что вы говорите, правда, возможно, это была месть. Что-то вроде эффектного «да пошли вы» для тех, кто ее обидел. – Да, но только она теперь лежит в могиле. Хороша месть. И потом, Сэди… – А что сказала ее мама, когда вы рассказали ей правду? – Мама Сэди? У меня не получилось с ней связаться. – Может, вы просто плохо старались?