Идея объединить в четырех отделениях Института[369] внушающее почтение сообщество различных, талантов была прекрасна. Надобно же было совершенно не понимать суть дела, чтобы искалечить сей памятник национальной славы. CCCXXVIII Человеческий разум сделал возможным три важнейших завоевания: суд присяжных, равенство налогообложения и свободу совести; если только монархи не лишатся рассудка, они уже не станут нападать на эти три основы общественного договора. CCCXXIX Часто мне приходит на ум при чтении «Цензора», что он составляется Талейраном или Поццо ди Борго[370]. Эта книга – насквозь антифранцузская, ее сочинители – идеологи пустых мечтании: они делаются смешными, когда хотят управлять королями. CCCXXX Когда народы перестают жаловаться, они перестают мыслить. CCCXXXI Я вел переговоры в Фонтенбло не ради себя: я действовал во имя нации и армии; если я сохранил за собой титул императора и прерогативы монарха, то это потому, что, отдавая себя на поношение врагам, я не хотел заставить краснеть храбрецов, кои служили мне. CCCXXXII Существует род воров, которых законы не преследуют и которые крадут у людей то, что есть у них самого драгоценного, а именно время. CCCXXXIII Во Франции есть люди, которые вспоминают о Хартии, когда их охватывает страх, совсем как тот игрок, который возвращается к своей любовнице, когда проигрался. CCCXXXIV Мадам де Сталь написала о страстях как женщина, вполне освоившаяся с предметом, о котором пишет. Она часто принимает сущую галиматью за нечто возвышенное и более всего пуста в тех случаях, когда претендует на глубокомысленность[371]. CCCXXXV Время республик прошло: скоро в Европе не останется ни одной из них. CCCXXXVI Если в механике знаешь три величины, всегда найдешь и четвертую (конечно, если хорошо владеешь математикой). CCCXXXVII В массе своей испанский народ дик, невежествен и жесток: в то время как я приказывал обращаться с пленниками в лагерях Лиможа, Перигюе и Мулэна по-человечески, моих солдат убивали, обрекали на пытки и мученическую смерть. Условия капитуляции генерала Дюпона в Байлене были столь постыдно нарушены, что едва ли тому отыщется подобный пример в истории[372]. CCCXXXVIII Прощая тех, кто меня поносит, я всегда могу поставить себя выше их. CCCXXXIX Всякое партийное сборище состоит из глупцов и негодяев. CCCXL После моей высадки в Каннах парижские газеты запестрели заголовками: Мятеж Бонапарта; через пять дней: Генерал Бонапарт вступил в Гренобль; одиннадцать дней спустя: Наполеон вступил в Лион; двадцать дней спустя: Император прибыл в Тюильри; ищите после этого в газетах общественное мнение! CCCXLI После того как в моем распоряжении были, казалось, все сокровища Европы, я покинул ее; имея в кармане только двести тысяч франков. Но англичане не усомнились, что это соответствует моему достоинству; купец, который сжег пачку долговых обязательств Карла Пятого на пятьдесят тысяч дукатов, выказал себя душевно более щедрым, нежели сей император[373]. CCCXLII Ни в арифметике, ни в геометрии нет никаких тайн. Из всех наук эти две более всего служат к изощрению ума. СССXLIII После моего падения фразеры, которые ранее были у меня на жалованье, не переставали называть меня узурпатором: им не дано понять, что еще сегодня я мог стоять во главе всех остальных монархов Европы. Во Франции способны сочинять одну лишь романическую чепуху. CCCXLIV Макиавелли учит, как успешно вести войны. Мне же известно лишь одно средство для сего – быть сильнейшим. Этот флорентийский секретарь – не более как профан в политике. CCCXLV Государь утрачивает расположение народа как из-за ошибки, не стоящей внимания, так и вследствие государственного переворота. Когда же вполне осваиваются с искусством править, то рисковать своей репутацией следует с большой осторожностью. CCCXLVI Я не брал на себя труд вести переговоры с государями Германии, напротив, я увлек их за собою после победы при Аустерлице, и они сделали на меня ставку, поскольку я был победителем. Александр также сможет сделать это, когда разобьет пруссаков и австрийцев. CCCXLVII Истинный монарх, желая войны, не избегает ее; когда же его вынуждают к ней, он должен, отнюдь не медля, первым обнажить шпагу, быстро и энергично осуществить вторжение, иначе все преимущества будут у нападающей стороны. СССXLVIII Локк – великий объяснителъ и плохой логик[374]. CCCXLIX Ежели бы в империи Тиберия[375] были якобинцы и роялисты, то уж он не терял бы времени попусту, проводя оное в оргиях. CCCL Общие места богословских споров вышли из моды, их заменили общие места в политике. CCCLI Я восстановил отличия таковыми, как я их понимаю, то есть основанными на титулах и трофеях; мое дворянство не было феодальным старьем: в бароны я жаловал из капралов. CCCLII Я не из тех слабоумных государей, которые позволяют все делать другим и не делают ничего сами, иначе я мог бы выговорить себе что-то вроде королевства, например за Луарой. CCCLIII Я не думаю, что Франция когда-либо знала лучший порядок, нежели тот, каковой был при мне. CCCIV Государь, совершенный во всех отношениях, должен был бы поступать, как Цезарь, нравами походить на Юлиана, а добродетелями – на Марка Аврелия[376]. CCCLV Надобно править людьми, пользуясь упряжью, которая надета на них сейчас, а не той, что была в прежние времена. CCCLVI Спрашивать, до каких пор религия необходима политической власти, все равно что спрашивать, до каких пор можно делать прокол больному водянкой: все зависит от благоразумия врача. CCCLVII Высокопарный Тацит говорит, что опасно оставлять жизнь тем, у кого отняли все; я убедился в справедливости этого! CCCLVIII После московской катастрофы меня уже сочли было политическим трупом, но все еще оставались я сам и мое имя, и вот уже через три месяца я вновь явился во главе двухсот тысяч моих солдат. CCCLIX Мое восемнадцатое брюмера было значительным по своим последствиям: ведь именно с этого момента началось восстановление общественного порядка во Франции. CCCLX Когда полными пригоршнями разбрасывают почести, многие недостойные люди тоже набрасываются на оные, а имеющие несомненные заслуги отступают в сторону. Кто же будет искать эполеты на поле сражения, когда их можно заполучить ив чьей-нибудь прихожей? CCCLXI Революционеры и эмигранты в равной степени были ненасытными по части богатств и отличий. Они соперничали в низости друг с другом. Я же хотел возвеличить новых людей, но поелику не имел в том успеха, то брал их сколько возможно в рядах моих солдат. CCCLXII