– Я становлюсь правоведом. Он рассказал, перекрикивая шум, что два года назад оформил дополнительное страхование. В январе он стал ужасно чувствовать себя и наконец прошел тестирование, и оказалось, что он болен – Йель не знал? Ага, сукин сын, он даже маме своей не сказал, а его чертовы страховщики пытались заявить, что вирус уже был у него на момент оформления страховки, так что они не будут за него платить. – Даже притом, что я оформил страховку до того, как появился этот ебаный тест! Но они заявляют, что я должен был знать, потому что три года назад лечился от микоза. Один раз. И этого им достаточно, чтобы прокатить меня. Ему требовалась пентамидиновая терапия и стационарное лечение, которого не предлагали в ебаной окружной больнице, где он был пару раз – и представлял ли Йель, как там пахнет? Это бесплатная медицина! Так что Эшер помогал ему составить заявление на получение социального номера, который надо иметь, чтобы подать на бесплатную медстраховку, потому что так, очевидно, было принято в этой дурацкой стране. – И знаешь, что нам нужно доказать? Окей, это безумие. Нам нужно доказать, что я недееспособен. А это так, потому что я могу работать, может, четыре дня в неделю, но на пятый у меня такой понос, что я из туалета не выползаю, – это было не критично для халтурки в «Говарде Брауне», но не для работы административного помощника, позволявшей ему оплачивать счета и бесполезную страховку. – Но понос не дает нетрудоспособности – ты это знаешь? Так что Эшер ищет мне этого юного судебного юриста, так я полагаю? И вот что ему нужно доказать на этом слушании. Ему нужно показать, что я непригоден ни к какому неквалифицированному малоподвижному труду в сфере национальной экономики. Типа в пределах всей нации. А что за блядские вакансии они предлагают! Хочешь услышать вакансии? Йеля уже страшно утомило слушать Катсу, но он, разумеется, хотел услышать про вакансии. Мимо прошел трансвестит на ходулях в изысканном костюме Статуи Свободы – сплошь зеленые блестки и газ. – Обосраться можно, – продолжал Катсу. – Полировщик болтов. Это не эвфемизм, между прочим. Сортировщик яиц. Также не эвфемизм! Упаковщик столовых приборов. Типа сидеть и заворачивать в салфетки столовые приборы. Всем ведь хочется, чтобы их ложки заворачивал парень, у которого СПИД с поносом. Вафельщик – не знаю даже, что они хотят сказать. И последнее – без шуток – это инспектор рыболовных крючков на Аляске. Им не важно, что я не могу перебраться на Аляску и никогда не смогу получить эту работу. Им важно, что это работа в сфере национальной экономики. Так что да, мое выживание зависит от того, сумею ли я доказать, что не могу быть вафельщиком. Подтянулась группа парней в кожаной одежде с транспарантом, сообщавшим: «Живи с гордостью!» За ними прошел какой-то клуб садоводов. – Но я собираюсь пройти любые клинические обследования, какие смогу, пока есть время. – И Эшер тебе помогает, – сказал Йель. – Ага. Эшер. Он может сортировать мои яйца, когда захочет, верно? – Йель почувствовал, что краснеет. – Да ладно, ты бы дал ему отполировать твой болт! Йель попытался беспечно рассмеяться. И тут по нелепому совпадению, еще когда Йель не отошел от этих шуток, появился Эшер с платформой своего фонда. Он размахивал руками, как политик. Йель помахал ему, но Эшер его не заметил. За ним промчались три парня на моноциклах, в обрезанных шортах и джинсовых жилетах. Проехали в кабриолетах члены муниципалитета и сената штата, почти все с выражением боли на лицах. Платформа «Во весь голос». Красный автовоз. Йель шагнул назад, чтобы Катсу не видел его лица и он мог бы не опасаться нечаянного проявления чувств. Со всех сторон плакаты: «Борись во весь голос за безопасный секс!» и «„Во весь голос” говорит: береги головку!» Шестеро красавцев без рубашек – Йель не знал никого из них кроме Дуайта, редактора-корректора – помахивали огурцами между ног, медленно натягивая на них презервативы и снова стягивая. Они открывали новые упаковки зубами, выжимая из толпы аплодисменты. Глория и Рафаэль разбрасывали презервативы из ведра. Йель нигде не видел Чарли. А затем вдруг увидел. Чарли сбрил бороду. Он держал бумбокс, гремевший «You Spin Me Round»[125]. Йель пытался осознать иронию всего происходящего, но его организм был занят тем, что гонял давление в странной последовательности с высокого на низкое. На грудь Катсу упал презерватив «Троян», и он его поймал, смеясь, и передал Йелю. – Я предпочитаю «ЛайфСтайл», – сказал он. – Хочешь? И хотя Йель не мог представить ситуацию, в которой он бы использовал резинку, доставшуюся ему, косвенным образом, от Чарли, он засунул его в карман шортов. Ему нужно привыкать к резинкам. Пока он не получил результат повторного теста в марте, пока доктор Ченг не сказал ему, что ИФА снова отрицательный – только на этот раз он действительно заставил Йеля ждать две недели, как обещал – Йель едва ли позволял себе кончать в одной комнате с Романом. С некоторых пор, после второго отрицательного, он позволял Роману отсасывать у себя – хотя что в их случае значит «с некоторых пор», если они виделись так редко? Йелю хотелось, чтобы платформа «Во весь голос» исчезла, но она все так же медленно продвигалась по Кларк-стрит, разбрасывая презервативы. Кто-то почесал Йеля между лопаток, и он, развернувшись, увидел Тедди, который ухмылялся, пританцовывая. – Смотрите, кто вышел из укрытия! – сказал Тедди. Йелю следовало знать, что Тедди может входить в группу Катсу – и, если честно, он был рад ему. А еще больше – тому, что Тедди, судя по всему, не считал его монстром. Тедди рассказал им о выступлении Клана в парке. – Они уже ушли. Они ведь не хотели видеть ничего из этого. Ушли перед самым началом парада. – Готов спорить, – сказал Катсу, – половина еще тут околачивается. Но они онанируют под робами. – Вообще-то, в робе был только один из них. Это меня прямо обломало! Остальные были типа в военной форме, с такими чумовыми маленькими щитами. – Чего они вообще хотят? – сказал Йель. – Кроме внимания? – М-м, согласно их гигантскому баннеру, они хотят изолировать извращенцев. Так оригинально. В общем, мы долго перекрикивались с ними, а эти лесби лизались прямо перед ними. Потом они просто свернулись. Я задержался поговорить с репортером. Кто-нибудь хочет хот-дог? Я с голоду умираю. Не было смысла двигаться, пока парад не кончится, а когда он все же кончился, они пошли за толпой в парк, на митинг. Катсу отчалил, и Йель оказался вдвоем с Тедди в бесконечной очереди за едой. – Надеюсь, мы еще друзья, – сказал Йель. – Я дико злился на тебя, но это было временно. Я осуждал тебя за то, что ты осуждал его. Иронично, да? – Не уверен, что я кого-то осуждал. Я понимаю, что для тебя стало новостью, что Чарли болен, но для меня новостью оказалось то, что он мне изменял. Может, все уже знали, но не я. И между нами давно уже было все не идеально. Мы вообще-то… Он обвинил меня, что я переспал с тобой на поминках Нико. Тедди присвистнул сквозь зубы. – Да уж, не припомню, чтобы трахался с тобой, – он рассмеялся. – Наверно, ты был так себе. Очередь изогнулась, и Йель огляделся, нет ли поблизости кого из знакомых. – У меня такое чувство, – сказал он, – словно все мы в ловушке какого-то огромного колеса осуждения. Мы тратим всю свою жизнь, чтобы преодолеть его, и вот к чему приходим. – Дело в том, – сказал Тедди, – что сама болезнь как будто осуждает тебя. У нас у всех на плечах маленький Джесси Хелмс[126], верно? Если ты заразился, переспав с кучей парней, тогда это осуждение твоей неразборчивости. Если ты заразился, переспав один раз с одним парнем, это чуть ли не хуже, это словно осуждение всех нас, типа сам акт является проблемой, а не число совокуплений. Если же ты заразился потому, что думал, что неуязвим, это осуждение твоего самомнения. А если ты заразился потому, что знал, что можешь заразиться, и плевал на это, тогда это осуждение твоей ненависти к себе. Не потому ли все так любят Райана Уайта[127]? Как Бог мог допустить такое с каким-то несчастным мальчишкой с болезнью крови? Но даже в этой ситуации люди ужасны. Они осуждают его просто за то, что он заболел – неважно, каким образом. Йель всегда считал Тедди словоблудом, но сейчас он был согласен с ним. Чуть поодаль, на помосте, начал выступать мэр Вашингтон. – Как чернокожий, испытавший на себе дискриминацию, – говорил он, – как представитель расы людей, пострадавших… – Он хорош, да? – сказал Тедди. – Нам свезло. – Он пролезет на второй срок раньше, чем мы достоим эту очередь. – Зацени персонажей из «Семейки Аддамс» вон там, – сказал Тедди. Йель огляделся, но ничего такого не заметил. – Три часа, за парнем с бородой. Йель увидел сперва темноволосого мужчину, на плече у которого пристроился сине-зеленый ара. Он говорил с кем-то, смеясь, и на секунду Йель перестал замечать что-либо, кроме этого красавца с его прекрасной птицей. Но затем он различил позади него группу жутко изысканных молодых людей – все в черном. Одним из них был Роман. Йель замахал было ему, но тут же перестал. Он никогда не видел друзей Романа, но и представить не мог, что они такие: двое высоких, бледных, миловидных мужчин, которые могли быть геями (учитывая обстоятельства, это было весьма вероятно), и молодая блондинка с волосами до пояса, с серебряным кольцом в носу. Что же он себе воображал? Прежде всего, он не позволял себе слишком много думать об этом. В целом, чем больше он думал о Романе, тем сильнее запутывался. Роман представлялся ему тенью, приходившей по ночам, пустым экраном, на который он мог проецировать все, что хотел. Роман для него был не тем человеком, который самостоятельно показывается на гей-параде, с бесподобными друзьями, о которых Йель никогда не слышал. Роман сидел дома и корпел над диссертацией. – Я знаю того, что в очках, – сказал Тедди. – Того, что в очках? В мозгу Йеля медленно закрутились скрипучие шестеренки. Роман вообще не должен был сюда приходить. Это был не Роман. Йель присмотрелся получше. Очки Романа, костлявые плечи Романа. – Он с приветом, – сказал Тедди. – Откуда ты знаешь его? – То есть… Тедди пожал плечами и хохотнул. – Нет, серьезно. Сколько раз Роман приходил к нему по ночам? Насколько пьян был Йель? Что в точности происходило, и на какой кровати, и когда? Йель был осторожен на свой счет, оберегая Романа. В другом отношении они не осторожничали. Потому что Роман был девственник. Потому что Роман был девственник. – Расскажи, – сказал Йель. – Он не такой уж горячий, остынь. Я встретил его в прошлом году на лекции моего друга Майкла, в Культурном центре. Он напускает на себя всю эту тему страдающего художника, типа ему вдруг нужно выйти из комнаты и побыть одному. – О, – Йель расслабился. – Я думал, ты встретил его в купальне или типа того. – Боже, Йель, я хожу и в другие места. То есть, – он хохотнул и придвинулся ближе, – я распахал его как свежее весеннее полюшко, но мы определенно встретились в Культурном центре. Йель пропустил Тедди вперед себя в очереди. Парк казался теперь скорее звуком, чем цветом, скорее эманацией, чем реальностью. Если Йель откроет глаза, то окажется в постели с Чарли прошлым летом. Он сказал Тедди, что нагонит его, и пошел к группе Романа, до которой было неблизко. Ему нужно было убедиться, что это не Роман. Мэр продолжал говорить, и в воздухе по-прежнему пахло хот-догами, и да, это был Роман, стоявший со скучающим видом, под стать своим прекрасным скучающим друзьям. Йель мог бы убежать домой и спрятаться под простыни, но вместо этого он прошел мимо группки кожаных лесби, мимо бородатого парня и направился к Роману. Роман попробовал неловко отвернуться, словно подросток, который не хочет, чтобы друзья узнали, что этот смурной тип – его отец. – Можно на пару слов? – сказал Йель.