– Как бы там ни было, он старался держать себя в руках. То есть ты знаешь мое отношение к моногамии. Он ведь такой столп нашего сообщества, или как сказать, но каждые полгода или около того он срывался. Не говорю, что так было все время, но… ты же понимаешь, если ты не ел весь день, тело берет свое и ты съедаешь целый торт? Я просто знаю, что было много типа секса по темным углам. В туалетах на станциях, в парках, такого рода вещи. Он надевал резинки. По крайней мере, он так говорил. Роско вплывал и выплывал из поля зрения. Джулиан вплывал и выплывал из поля зрения. Туалеты на станциях, куда заглядывали ребята из пригорода, двуличные отцы семейств, «пригородные геи», над которыми посмеивался Чарли. Эти люди были созвучны ему своим чувством вины, презрением к себе. Йель ничуть не верил, что Чарли надевал резинки. Чарли занимался ничем иным, как самоубийством. При самоубийстве не предохраняются. Йель выдохнул единственное слово, на которое у него оставались силы: – Блядь. – Как бы там ни было, я думаю, он держался в стороне от нашего типа сообщества. Он не снимал парней в «Парадизе» или где-то еще. Йель задумался, оберегал ли Чарли свою репутацию или чувства Йеля, а может, и то и другое? Вряд ли все из-за того, что он считал секс с этими ребятами из пригородов менее рискованным. – Ты пойми, – сказал Джулиан, – что я как раз поэтому не слишком переживал. То есть переживал, но не как если бы ломал что-то нетронутое, понимаешь? И я не был уверен, что вы, ребята, не давали друг другу больше свободы, чем показывали. Наверно, не давали. – Откуда ты вообще все это знаешь? Йелю хотелось спросить, кто еще может знать, но он не был уверен, что вынесет ответ. Терренс, по-видимому, считал, что застукал Чарли за случайным трахом. И если знал Джулиан, то Тедди уж точно. Он подумал об Эшере, Ричарде, сотрудниках Чарли. – То есть он всегда как бы доверял мне. Один раз я увидел его на пляже на Монтроз-стрит, как он в открытую стучал какому-то чуваку в окно «ауди». После этого он кое-что мне рассказал. Он не бахвалился, ничего такого, просто снимал груз с души. Его это не делало счастливым. В смысле, почему люди так поступают? Либо тебя уже просто разрывает, либо ты это делаешь потому, что ненавидишь себя, и я не думаю, что он ловил кайф. Йель почувствовал, как многие вещи встали на свои места, у него в уме сложились кусочки мозаики, о которых он раньше не знал. – И ты молчал, – сказал он. – Ты знал и не говорил мне. Если Фиона была права, и Чарли действительно никому не нравился, почему они все так долго его защищали? – Я просто… мне бы не хотелось, чтобы люди говорили о каждой моей ошибке. Это секс-полиция, понимаешь? Я не секс-полиция. Эй, мне правда жаль, окей? Мне правда, правда жаль. Ты ведь не… ты не заразился, нет? У Джулиана в глазах возникло что-то вроде паники, словно он только сейчас подумал об этом. Йель сказал, потому что технически это было верно: – У меня отрицательный тест. На май прошлого года. Что ж, на тот момент он был здоров, и одному Богу известно, как долго Чарли подвергал его опасности. Он встал, поднял с дивана Джулиана и обнял его. Если Джулиан действительно улетал в воскресенье, он не хотел, чтобы их дружба окончилась ссорой. Он будет сердиться на него потом, когда останется один. Он мог нарисовать мишени на стенах с лицами всех, кто его предал, и метать в них дротики. Но прямо сейчас он мог покрепче обнять Джулиана. От этого ему было хорошо. – Секс-полиция – неплохая идея для костюма на Хэллоуин, – сказал он. Он не мог заснуть до трех. Вероятность того, что Чарли заразился после всего лишь одного контакта, а затем Йель заразился после лишь нескольких контактов с Чарли, была мизерной. Но сейчас все его статистические подсчеты мгновенно устарели. Он знал, что у вируса была своя логика, что закон вероятности тут не действовал – но от этого было не легче. Йель вдруг задумался, а проходил ли вообще Чарли тест весной. Их вместе консультировали, но кровь они сдавали по отдельности, и за результатами их тоже вызывали по отдельности. Ничто уже не казалось Йелю слишком невероятным, никакой уровень подлости. Чарли мог слишком зассать, чтобы выяснить правду, мог убеждать себя, что он в порядке, пока его не поставили перед фактом, что кто-то из тех, с кем он переспал, действительно был заражен. Придя на работу в пятницу толком не выспавшись, Йель увидел записку: «позвонить Альфреду Ченгу». Он не сразу сообразил, что это был доктор Ченг, тот самый доктор Ченг, который не должен был звонить ближайшие десять дней. Йель непроизвольно сглотнул. Ему захотелось и сейчас же перезвонить, и не звонить еще сто лет, но в любом случае звонить с рабочего места было немыслимо. Как и из квартиры. Джулиан планировал сидеть там весь день, глядя мыльные оперы и играя с Роско. Вероятно, это был какой-нибудь пустяк – что-нибудь по оплате, какой-нибудь вопрос вдогонку. Для результатов было слишком рано, а какая плохая новость могла его ждать, кроме этой? Может, нашли что-то еще у него в крови? Холестерол. Раковые клетки. Поздним утром позвонил Тедди, спросить, не видел ли Йель Джулиана. – Не видел, – сказал он, – но уверен, он в порядке. – С чего ему не быть в порядке? – сказал Тедди. – Я только спросил, не видел ли ты его. Йелю хотелось, чтобы Тедди догадался, чтобы он понял, что Джулиан предпочитал проводить время с ним, чем задыхаться под опекой Тедди. Ему хотелось спросить, знал ли он, что Чарли блядовал, как подросток-наркоман. В полдень, ровно в полдень, он зашел в концертный зал, без пальто. Там в холле были таксофоны. У него так дрожала рука, что он не сразу засунул монету в прорезь и далеко не сразу нашел нужную страницу в телефонной книге, которую принес в кармане. Набирая номер, он ругал себя, что дотянул до обеда; вероятно, он никого не застанет. Где-то играли на трубе – быструю, нервную музыку, не внушавшую спокойствия. Но секретарша взяла трубку, и через минуту Йель услышал доктора Ченга: – Что ж, – сказал он. – Я вас обманул! – Извините? – Я вас обманул, что не позвоню насчет результатов ИФА. Анализ отрицательный. – О, – Йель поплыл куда-то, словно воздушный шарик. – Насколько… Насколько отрицательный? Доктор Ченг рассмеялся: – Очень отрицательный. Нет такого явления, как ложный отрицательный анализ. Это точно, – Йель мог умереть прямо на месте, у таксофона. – Вы выглядели таким нервозным; я не хотел зря мучить вас еще неделю. Теперь слушайте, вы никому не должны говорить, что я позвонил вам, потому что тогда… – Я понял. Понял. – А когда мы протестируем вас снова, через три месяца, я совершенно точно не позвоню вам раньше времени. Без шуток. Сейчас я сделал исключение. Йель подумал, так ли это, или ему опять позвонят раньше срока и снова поклянутся, что это в последний раз. – Теперь официальная оговорка: анализ показал, что антитела отсутствуют на данный момент. Вы сказали, что последний раз были близки с вашим партнером… – Бывшим партнером. В декабре. То есть я не могу быть полностью уверен до марта, да? Мне показаться еще в марте? – Конечно. Я обычно даю три месяца, но давайте назначим на март. И я должен вам напомнить предохраняться до тех пор во всех ситуациях, даже со здоровым моногамным партнером. Но… вероятность возникновения антител на таком позднем сроке мала. На вашем месте я бы расслабился. Празднуйте, окей? Ответственно. – И вы уверены? То есть ваша система кодировки и все такое. – Я уверен. Слушайте, я все же думаю, вам стоит заглянуть на консультацию. Я знаю по себе, как давит чувство вины при отрицательном анализе. – Я подумаю об этом. Что он чувствовал? Повесив трубку, он продолжал держать ее, словно телефон мог напитать его правильным состоянием. Он испытывал эйфорию – это несомненно – и здравое ощущение, что увернулся, в который раз, от пули, продолжавшей поражать его друзей – но в какой пропорции были эти чувства? В основном его захлестывал чистый адреналин. В холл вошли два студента с футлярами для скрипок. Йель стрельнул у одного из них монету и позвонил Фионе. Ее не было дома, но включился автоответчик. – Просто звоню сказать, что я в таком отрицательном настроении. Чувствую тут себя очень, очень отрицательно, – она услышит его усмешку. – Просто купаюсь в отрицательности. Подумал, ты захочешь знать. Вернувшись в кабинет, он увидел, как Роман налег всем корпусом на тройной дырокол. – Давай включим музыку, – сказал Йель. В магнитофоне стояла с прошлого раза его кассета «New Order». Он сел за стол, отстукивая ритм шариковой ручкой. Роман уставился на него с выражением неподдельной тревоги, но затем, когда вступил хор, он начал подпевать, постукивая по столу точно по барабану. Когда же хор вступил третий раз, они запели вместе. Йель задержался на работе допоздна, чтобы не сидеть с Джулианом. Он не мог бы вынести этого, не мог бы смотреть ему в глаза, зная, что Джулиан болен, а сам он здоров. Хотя раньше он был в такой ситуации – с Нико, с Терренсом – и не особенно переживал. Но это было другое. Сойдя с поезда тем вечером, он не сразу направился домой, а прошелся по Хаббард-стрит, где находилась пара голубых баров и купальня без вывески. Он не собирался заходить в купальню и не был уверен насчет баров – ему хотелось просто пройтись мимо. Сознавая, что в городе столько разных групп друзей, в разных его частях, переживающих свои кризисы и приключения, и искупления. Просто пройтись по улице, сознавая себя здоровым. Он постоял через улицу от «Оазиса», глядя, как люди заходят туда и выходят. Как приятно было смотреть на незнакомцев. Как чудесно не знать, кто из них умирает. Из-за угла Ласаль-стрит показалась группа ребят, шумевшая и гудевшая в полный рост, и на миг Йелю захотелось присоединиться к ним, влиться и пойти за ними – и вдруг он увидел, что впереди всех идет Чарли. Чарли, никогда обычно не бывавший в этих местах. Широко размахивая руками, дискутируя. В футболке «ФРЭНКИ СКАЗАЛ РАССЛАПЬСЯ», в пиджаке нараспашку. Йель стоял на месте, как еще один фонарный столб на улице, почти не дыша. Когда группа повернула к двери бара, Йель увидел, как кто-то из них – он его не узнал, во всяком случае, с такого расстояния – прошептал Чарли в ухо, а потом обернулся и взглянул прямо на Йеля. Но Чарли не повернулся. Йель довольно долго не мог сдвинуться с места. Эмоции, которые он испытал бы, случись это днем раньше, сглаживались тем обстоятельством, что он теперь знал, что не болен. И его настигло понимание того, что он переживет Чарли, что это он будет оглядываться назад через пятьдесят лет, рассказывая кому-нибудь о нем, как Нора рассказывала ему о Ранко. Несомненно, с меньшим придыханием. Он не мог представить, что будет думать о Чарли как о великой потерянной любви своей жизни. Ему хотелось стать невидимкой и войти за ним в бар, чтобы посмотреть, будет ли он накачиваться пивом. Но он пошел домой, навстречу ветру, и, когда вошел в подъезд, его кожа задубела. Всю субботу Йель чувствовал себя неловко рядом с Джулианом, находя предлоги выходить на улицу. Он поймал себя на мысли, что ощущает себя помилованным – и кем в таком случае становился Джулиан? Избранником? Тогда он принялся грызть себя, и Джулиан спросил его, что не так, а Йель сказал, что ничего. И понял, как тупо это звучит, когда на самом деле все было не так – просто не настолько, как могло бы. Йель проснулся, когда еще не рассвело, и услышал какую-то возню, словно кто-то грабил квартиру, но это просто Джулиан засовывал вещи в рюкзак. Йель встал в дверях и смотрел в свете лампы на Джулиана, согнувшегося, с белой полоской кожи над хаки. На кровати стоял Роско и мял лапами одеяло. – Во сколько твой рейс? – спросил Йель. И Джулиан уронил рюкзак на пол, вверх дном. – Бля, бля, бля, – сказал он. Йель поднял пузырек глазных капель, подкатившийся к его ногам, и сгреб несколько рубашек и носков. – Эй, сделай глубокий вдох, окей? Джулиан сидел на полу, с рюкзаком между ног. – Ты не опаздываешь на рейс. Сколько времени? – Мне просто нужно выметаться отсюда. – Окей, – сказал Йель. – Ты что-то принял? Джулиан ничего не ответил, и Йель посчитал это согласием. Он передал Джулиану глазные капли, и тот уставился на них так, словно впервые видел. – Слушай, у тебя есть билет? Все, что тебе нужно, это билет, паспорт, наличка. Покажи мне билет.