Джулиан достал билет из внешнего кармана рюкзака. Рейс United вылетал в 9:14 утра. Йель взглянул на часы на тумбочке. – У тебя еще больше часа до выхода. Давай… слушай, давай как следует сложим твои вещи. Йель сел на пол рядом с ним. Это было как собирать ребенка, слишком поглощенного своей хандрой, чтобы принимать решения. Они сложили в стопку три футболки, выложили в ряд туалетные принадлежности, нашли бумажник, перетянутый старой клейкой лентой, набитый купонами, карточками видеосалонов и пропусками в спортзал. Джулиан вытащил их все по очереди и разложил перед Йелем. – Этот на бесплатную картошку. Отдай Эшеру. Йель знал, что один из признаков суицидальных намерений – избавление от личных вещей, заботливая раздача подарков, но на полу, рядом с коленом Джулиана, лежал билет на самолет. Он собирался улетать. И это уже было немало. Джулиан взял с пола скошенную белую коробочку с зубной нитью и подержал в руке. – Зачем мне это? – сказал он. – Чтобы… То есть это же важно, нет? Голливудская улыбка, все дела. Он надеялся, что Джулиан улыбнется. – Нет, Йель, правда, зачем я взял это? Я не буду больше сверкать улыбкой. – Конечно будешь. – Говорю тебе, я решил бросить это. Вот прямо сейчас. Я всю жизнь ненавидел это, и что такого будет с моими деснами в ближайшие полгода? – Ты проживешь намного дольше. – Ты думаешь, я еще пойду когда-нибудь к зубному? Мне не нужно бояться, что зубной будет ругаться, что не использую нить! Я больше никогда не буду чистить налет! Я могу каждый вечер ужинать печеньями с зефиром и не чистить зубы. Он бросил коробочку на колени Йелю и обнял его за плечи. – В десять лет я бы кайфовал от этого. А потом разразился безумным смехом, который Йель не смог подхватить. – А ты знаешь, – сказал Йель, – когда вообще заразился? Слушай, что если ты подхватил это типа за месяц до того, как прошел тест? Могут пройти годы прежде, чем у тебя появятся первые симптомы. И еще больше времени после. А к тому времени – разве ты не верил всегда, что найдут лекарство? Тебе еще понадобится зубная нить. – Во-первых, – сказал Джулиан с серьезным видом, утерев слезы, выступившие от смеха. – Я знаю, когда заразился. Летом восемьдесят второго. Был один режиссер, за которым я ходил месяцами, как щенок, и он в итоге уступил и отъебал меня из жалости. Он умер, может, через год от, ну знаешь, ушного рака или чего-то такого. И я пошел на его похороны и такой думаю: «Ого, смерть, как грустно, никогда не знаешь». А сам уже подхватил это. Я так долго не желал признавать этого, Йель. Не желал до тех пор, пока медсестра не сказала, глядя мне в лицо, что у меня вирус. Ей пришлось повторить мне три раза. Так что да, давай считать, что у меня есть несколько лет. Это сейчас. Я на верху склона. Надеюсь, он начнется одновременно с герпеса и сыпи, так что, когда открою рот, я буду как такой дракон с белым языком. Как это называется, когда десны кровоточат? Это я тоже хочу. Но только ради тебя, Йель, когда я открою рот с губами, покрытыми струпьями, и увижу кровоточащие десны и плантации грибка в горле, я посмотрю в зеркало и только ради тебя почищу зубы нитью. Потому что мне в моем хозяйстве совершенно ни к чему зубной налет. Йель держал коробочку с нитью между двумя пальцами. – Ты хоть немного поспал? – сказал он. – Посплю в самолете. – Когда ты уедешь, спустя пару дней, могу я сказать людям, куда ты улетел? – Можешь сказать, что видел меня и я выглядел как ебучий дьявол-искуситель и сказал, что сожалею. Можешь спокойно сказать про Пуэрто-Рико, потому что к тому времени, когда Тедди притащит туда свою задницу, чтобы найти меня, меня уже не будет. – А как твоя семья? – Пошлю открытку. Йель нашел ручку и записал свой рабочий номер и номер квартиры Шарпов на форзаце старого издания «Кладбища домашних животных», единственной книжки в рюкзаке Джулиана. – Давай вызову тебе такси, – сказал он. Тем вечером Йель оторвал часть нити Джулиана и выбросил, а затем оторвал немного себе и почистил зубы. И следующим вечером. Он делал это только перед сном; а по утрам использовал свою. Это помогало ему растягивать прощание с Джулианом, но также наводило на мысли о своей жизни. Один день с тех пор, как уехал Джулиан, два дня, как уехал Джулиан, а что изменилось? Что успел сделать Йель? Не то чтобы после Джулиана осталась зияющая пустота, но примерно через час после его отъезда, пока Йель возился с навороченной кофейной машиной Шарпов, его настигло осознание, что из его жизни исчез еще один друг. Не стало Нико, не стало Терренса, Чарли, можно сказать, был на другой планете, Тедди его осуждал, а теперь и Джулиан отчалил, чтобы свернуться калачиком под пальмой и умереть. Остался Эшер, но он был так занят. Осталась Фиона. Оставались еще люди, которых он немного знал, не связанные напрямую с Чарли – Катсу, к примеру – но все в последнее время, похоже, лепились к своим самым близким, самым старым друзьям, не отваживаясь заводить новых. Был еще Роман. Йель говорил с Романом больше, чем с кем-либо, хотя это мало что значило. Роман съездил на концерт Alphaville и рассказал Йелю, как кто-то отдавил ему ногу. На Романе была футболка с зодиакальными рыбами, и они поговорили об астрологии. Йель старался затрагивать в разговоре тему самоприятия: – Я не был в Мексике с семьдесят второго; в тот год я признал, что я гей, по крайней мере, самому себе. А когда они говорили о еде, он сказал: – Мой бывший умел готовить только три блюда, но одно из них – паэлья. Роман ни разу не спросил подробностей. Йель чистил зубы нитью в тот вечер, когда увидел ярко-лиловый синяк у себя на лодыжке, и снова запаниковал. Он чистил зубы нитью и в тот вечер, когда заметил, что синяк начал спадать, пожелтев по краям. Вечером того дня, когда Билл с волнением сказал ему, что эксперты по Сутину уже вылетели к ним, Йель взвесил в руке коробочку с нитью и попробовал прикинуть, сколько там осталось. Совершенно точно была такая сказка: о короле, правление которого подойдет к концу, когда кончится волшебный клубок пряжи. Все верно. Он не собирался корячиться с крошечными обрезками, лишь бы растянуть время, но и не станет расходовать нить, как Чарли, каждый вечер отрывавший кусок с руку. В День святого Валентина он смотрел в зеркало, водя нитью между коренными зубами, и сказал себе, что он смог растянуть ее по крайней мере на неделю. Он также смог найти в себе силы пройти тестирование и преодолел неловкость с Романом, и он не сдался и не позвонил Чарли, и не спрыгнул с балкона, и не вышел на улицу для суицидального секса с кем-нибудь в видеокабинке, и он не плакал. Он сделал свою работу. Он спас от смерти Роско. Если он сможет так продержаться еще неделю, а потом еще – если он сможет встать перед зеркалом под конец месяца и снова поздравить себя с тем, что остался цел и невредим, тогда он сможет делать это всегда. В тот понедельник Роман влетел в галерею раньше обычного. До конца его стажировки оставался месяц. Йель говорил ему, что с радостью примет его и на весеннюю четверть, но Роман покачал головой и проговорил что-то невнятное о других планах. Йель отнесся к этому с пониманием. – Я нашел кое-что про Ранко Новака! – сказал Роман и вытащил из рюкзака толстую библиотечную книгу в шероховатой холщовой обложке, и Йель не смог удержаться, чтобы ее не потрогать. – Он в сноске. В буквальном смысле. Роман подошел к столу Йеля – ближе, чем когда-либо после Висконсина – и открыл книгу на странице, заложенной квитанцией. Сноска занимала полстраницы, и Йелю пришлось хорошенько всмотреться, чтобы прочитать строчки про Ранко Новака, подчеркнутые карандашом. – Здесь в основном все то же, что она говорила о премии, – сказал Роман прежде, чем Йель прочитал это сам. – То есть почти ничего нового. Типа что он не должен был выиграть. Это, наверное, хуже всего – знать, что никто не считал тебя достойным? Йель увидел даты, имена победителей, информацию о трех местах, открытых в том году, указание на то, что премия была отложена. «В итоге, Депюжоль и Пугеон прибыли в Рим после войны, – сообщала сноска, – тогда как Новак так и не смог получить премию по причине ранений и последовавшей смерти (1920)». – Покажи Биллу, – сказал Йель. – Подожди, не говори ему лучше, что это сноска. Можешь отксерить только эту часть, чтобы смотрелось как основной текст? Он все серьезней относился к обещанию включить Ранко в экспозицию. Теперь это стало для него делом принципа – чтобы бедный Ранко, запертый-в-замке-ради-ничего, наконец-то добился бы выставки бок о бок с более одаренными собратьями. Билл говорил, что планирует выставку к следующей осени. Такая жестокая проволочка. Йелю хотелось, чтобы они поскорей все устроили и Нора смогла бы умереть со спокойной душой, но, по мнению Билла, осень восемьдесят седьмого и так была ближе некуда. Это будет его последняя выставка – он ясно дал это понять – и сразу после нее он улетит на зиму в Мадрид. Роман не отходил от стола Йеля дольше, чем было нужно. И Йель позволил себе пофантазировать, что весной, когда стажировка окончится, он мог бы позвонить Роману и пригласить пропустить стаканчик. Он не станет делать этого, но можно же развлечь себя такой мыслью. Зазвонил телефон, и Роман подскочил и попятился, направляясь к своему столу, а затем вспомнил о книге и вышел с ней в сторону кабинета Билла. Голос в телефонной трубке был невозможно громким. – Мистер Йель Тишман! Мужской голос; в нем слышалось обвинение. Если бы Терренс был еще жив, Йель мог бы подумать, что это он прикалывается, изображая какого-то злыдня. – Чак Донован на проводе. Попечитель, сорвиголова выпуска пятьдесят второго. Я звоню из офиса мисс Пирс, по ее телефону. Мисс Пирс говорит мне, вы ответственны за работу с имуществом Норы Лернер. Йель встал, огляделся. Бедная Сесилия – этот тип в буквальном смысле распоряжался ее телефоном. Он представил, как она сидит там, закрыв глаза, приложив пальцы к вискам. – Все верно, – сказал он. – Я координирую… – Потому что, похоже, возникло недопонимание. Дело в том, что те картины принадлежат моему другу. Йель взял со стола телефон и попробовал выйти с ним в коридор. Провода хватило только на фут за дверь. Кабинет Билла был открыт. – Вы могли бы подождать? – попросил он. Но Донован не унимался: – Так вот, у нас с мисс Пирс совершенно особые отношения, и что я хочу знать, я хочу знать две вещи. Во-первых, кто отвечает за это недопонимание, и во-вторых, как мы собираемся его исправить? Йель снял левую туфлю и легонько кинул через коридор в дверь Билла. Появился Роман, а за ним Билл. Они осмотрели туфлю и, подняв взгляд, увидели Йеля, отчаянно им махавшего. Он сказал, чтобы они слышали: – Мистер Донован, вы сейчас в офисе мисс Пирс? Вы в кампусе? Билл шлепнул себя ладонью по лбу. – Я хотел бы пригласить вас в галерею, и мы позовем нашего начальника юридического отдела. – Отлично, – сказал он. – Отлично. Это то, что я хотел услышать. Они сумели всех собрать только к половине шестого. Роман ушел домой, но Билл, Йель, Сесилия, Герберт Сноу и Чак Донован – Йель представлял, что это будет пузатый мужлан с красной рожей, но Донован оказался долговязым малым с аккуратными белыми усами – собрались в кабинете Билла, куда его стажер принесла им кофе, к которому Йель не притронулся, поскольку и так был взвинчен. Он успел сказать Биллу о своем промахе в Висконсине. Но умолчал о похмелье и других отвлекающих факторах того утра. – Я рад возможности обратиться ко всем вам, – начал Донован.