– Понимаю. Йель проверил, что в хозяйской ванной есть полотенца для Джулиана. Ему представилось, как Шарпы вернутся домой через месяц и увидят, что весь пятьдесят восьмой этаж превратился в лагерь ВИЧ-инфицированных. Спальные мешки и койки, витамины и белковые коктейли. Утром в понедельник в галерее вышло из строя отопление. Йель сразу вернулся в надземку, с облегчением подумав, что ему не придется видеться с Романом, но перспектива свободного дня страшила его, потому что он не видел оправданий, чтобы и дальше оттягивать тестирование. Однако, сойдя с поезда, он подошел к таксофону, потому что не представлял, куда идти. Он подумал позвонить доктору Винсенту, но у него было такое ощущение, что после разрыва с Чарли доктор Винсент как бы отошел к нему, как и большинство их друзей. Он не мог представить, как войдет в кабинет и будет неловко пытаться понять, насколько доктор Винсент осведомлен. Возможно, доктор Винсент уже несколько месяцев, если не лет, знает, что Чарли ему изменял. Может, он лечил его от гонореи и советовал быть осторожней. Йель не мог пойти к нему и взглянуть в его добрые водянистые глаза. Он подумал позвонить Сесилии, но он и так уже создал ей немало трудностей, к тому же он не хотел, чтобы хоть кто-то из университета заподозрил, что он болен. Он подумал вернуться к себе в башню, но один вид Джулиана лишил бы его решимости сдать анализ. Что этот тест принес Джулиану? Только разрушил его жизнь. Он подумал позвонить на горячую линию «Говарда Брауна», но при мысли о том, что его будет утешать какая-нибудь лесбиянка – читать ему советы по бумажке, тщательно подбирая слова – его замутило. Или хуже того, трубку мог взять друг Тедди, Катсу, и узнать Йеля по голосу. К тому же горячая линия начинала работать только вечером, а еще не было и 10 утра. Поэтому, хотя он знал, что это не лучшая идея и что ей меньше, чем кому бы то ни было хотелось снова пройти через что-то подобное, он позвонил Фионе Маркус. После третьего гудка он стал надеяться, что ее нет дома, но она взяла трубку. Она собиралась со своими подопечными в зоопарк. Может, Йель хочет пойти с ними? Да, конечно. Они встретились у вольера с дикими кошками – Фиона была в ярко-синей парке, придававшей ей внушительности. Вокруг нее кружились, повизгивая, две девочки. Фиона напомнила Йелю, что младшая, в розовой шляпке – это Эшли, а пятилетка – это Брук. Их папа занимал высокую должность в авиакомпании United Airlines, а мама, судя по рассказам Фионы, большую часть времени проводила в солярии. Брук объявила, что хочет посмотреть на пингвинов и белых медведей. – Потому что это зимние животные, – сказала она. – Погоди-ка, – сказал Йель Эшли. – Дай сперва поправлю тебе ушки. Он бережно потянул одно вверх, а второе вниз. – Другое дело, – сказал он, и девочки засмущались, хихикая. Это была его единственная шутка для детей, но она всегда работала. – Ну, как ты? – сказала Фиона и заговорила на ходу: – До меня доходят противоречивые слухи. То есть я знаю про Чарли. Но я решила, что не буду ничему больше верить, пока не услышу из твоих уст. – Спасибо тебе, – сказал Йель. – Это радует. – Выкладывай. В зоопарке почти никого не было, лишь несколько укутанных родителей с колясками и одинокий бегун. Йель рассказал ей все, больше, чем рассказывал Сесилии, хотя бы потому, что с тех пор успело кое-что случиться. Он рассказал ей о ссоре на похоронах Терренса, даже о Романе, и о кружочке в календарике, давностью неделя и один день. Только про дом Ричарда он умолчал. Зачем вызывать у нее чувство вины, если Чарли в любом случае мог лгать? – Теперь твоя кузина Дэбра меня ненавидит, – сказал он. Но не стал уточнять, о какой сумме идет речь. Рассказал он и про то, как встретил Джулиана. – Боже, вот печаль-то, – сказала Фиона, но она имела в виду не рассказ Йеля. Они стояли перед секцией с пингвинами, но практически ничего не могли увидеть сквозь мутное стекло. – Они хотя бы там? – Смотри, смотри, смотри! Эшли показывала на маленькую, поникшую птичку у самых их ног. Если бы не это стекло, Йель мог бы наступить на нее. Девочки носились туда-сюда, надеясь, что птичка побежит за ними. – Так что этот стажер? – сказала Фиона. – Он тебе нравится? Он понимал, что она пыталась продолжить разговор с наименее неприятного из всего, что он ей рассказал, но мысль о Романе напрягла его не меньше, чем все остальное. – Ох, господи, не особо. Он такой молодой. Не буквально, он взрослый, но он так молод. Я сказал, это был просто секс, но это даже не был секс. А если бы и был… ну, секс для меня уже никогда не будет просто сексом. Фиона рассмеялась. – Добро пожаловать в клуб. – Я не про душевные дела. – Боже правый, Йель, я тоже. Женщины с этим живут с незапамятных времен. Рождение детей может тебя убить или угробить тебе жизнь. И любое дерьмо вызывает у тебя рак, если ты женщина. Если ты парень – у тебя чесотка в паху, и тебе дают присыпку. А если женщина – на тебе рак. Или ты подхватишь что-то и никогда не сможешь зачать или, если сможешь, твой ребенок ослепнет, потому что ты подцепила это от какого-то козла на выпускном вечере. И это притом, что нам тоже грозит СПИД. Нас это тоже касается. Ох, Йель. Что? Извини. Он осознал, что у него перекошено лицо. – Нет, – сказал он, – я просто… Я думал, как… – Слушай, извини. Я не тупая, окей? Я не какая-то засранка, которая не догоняет. Он знал, что это правда. Девочки были готовы продолжить путь, и Фиона остановилась застегнуть покрепче липучку на сапожках Эшли. – До белых медведей дорога не близкая, – сказала она. – Вы уверены? – Идем же, Фиона! – сказала Брук. И потащила ее за руку, как непослушную собаку. – Вы, дети, бегите до того контейнера, – сказала Фиона, – вон дотуда, а мы к вам придем. Она никогда не сводила глаз с девочек, даже разговаривая с Йелем. Должно быть, это утомляло, вот так постоянно за ними следить. – Извини, – снова сказала она. – Несколько месяцев назад кое-кто мне сказал, что раньше мы умели веселиться, – он держал руки глубоко в карманах. – И это правда. Было это крохотное окошко, когда мы были в безопасности и счастливы. Я думал, это начало чего-то. А это был конец. И Джулиан чувствовал то же самое… Я считал его таким наивным. А сейчас понял, что мы одинаковые. – Ты гораздо умнее Джулиана, – сказала она. – Он только прикидывается. Я не знаю. Я все время думаю, что, может, они начнут заново, понимаешь? Следующее поколение молодых геев, когда нас всех не станет. А может, и нет, потому что им придется начинать с нуля. И они будут знать, что случилось с нами, и Пат Робертсон[114] убедит их, что это была наша вина. Я жил в золотом веке, Фиона, и не знал этого. Я гулял себе, шесть лет назад, жил своей жизнью, рвал жопу на работе и не знал, что это был золотой век. – А что бы сделал, если бы знал? Он понятия не имел. Но носиться по городу и трахаться со всеми подряд он бы не стал. В 1980-м у него была для этого полная свобода, но распутство его не прельщало. Он рассмеялся. – Я бы сочинил об этом песню или типа того. Они брели на север, вслед за девочками, и каждый раз, как они нагоняли их, Фиона посылала детей еще на несколько ярдов вперед, ждать их у скамейки или дерева. – Ты будешь классной мамой, – сказал Йель. – Ха! Еще бы. Может, это мой следующий шаг. В ее голосе была какая-то жуткая горечь. Не стоило ему касаться семейной темы. Смерть Нико отнюдь не сблизила Фиону с родителями, а теперь и Терренс ушел. У нее были эти девочки, но только пока они не пойдут в школу. Муж и ребенок – только это могло снова дать Фионе ощущение семьи. Хотя положение Йеля было ничуть не лучше. Кто, черт возьми, был у него? Но Фиона излучала такое одиночество, со своими руками в перчатках, засунутыми под мышки, с ветром, бросающим ей волосы в лицо. Йелю стало не по себе оттого, что он ей позвонил, вывалил все это на нее, но, может, так было лучше. Может, это как раз он ей помогал. Йель никогда не заходил в северную часть зоопарка, не видел белых медведей. На них можно было смотреть сверху, а можно было спуститься вниз, что они четверо и сделали, чтобы всматриваться через стекло в воду. Внизу было темно и тепло, не дул ветер, и Фиона сняла с девочек шапки. – Вон Тор! – выкрикнула Брук. – Это Тор! – Откуда ты знаешь? – спросила Фиона. Другой медведь лежал на скале, выступавшей из воды. – Он тот, который добрый! Он – который всегда плавает! Медведь, о котором шла речь, проплыл мимо стекла меховой торпедой. – Я хочу кое-что сказать, – сказала Фиона. Возвышаясь за спинами девочек, они чувствовали, что могут вести совершенно личный разговор. – Мне никогда не нравился Чарли, – призналась она. Йель рассмеялся от абсурдности этого. Все любили Чарли. Все ему говорили, постоянно, как они любят Чарли. – Он был добр к Нико, это правда, – сказала она, – и он делает всю эту грандиозную работу, и он, ну, понимаешь, он авторитет. Я думаю, он один из этих людей, с кем… он просто настолько в теме, и люди реагируют на это. Но такое чувство, что он никогда не слушает. Он просто всегда ждет момента опять заговорить самому. Месяц назад Йелю пришлось бы сделать вид, что он глубоко задет ее словами, даже если бы признал в них правду. Но теперь он смог кивнуть. – Как ты это видишь, если другие не видят? – Может, они видят. Может, все это чувствуют. Он мне напоминает одну из таких девочек в средней школе, которые популярны просто потому, что все их боятся. – Ты говоришь, он девочка-восьмиклассница? – Я говорю, он задира. То есть… Извини, не стоило мне начинать… Но слушай, мне никогда не нравилось, как он к тебе относился. Он всегда задавал странные вопросы: где я тебя видела, с кем ты был. Это казалось слегка деспотичным. – Это верно. – Я думала об этом и спрашивала себя, не потому ли я ему сказала, что ты был с Тедди, на поминках. Типа мне было приятно наконец-то бросить что-то ему в лицо. Но я не знаю. Я была пьяна. Я не хотела… – Порядок. Он не хотел слушать об этом. Он не мог позволить себе злиться на нее. – Ненавижу, что он носит шарф Нико. Я видела его в нем, он шел по улице, и на какую-то секунду я…