– Не уверен, что у меня такая власть над вселенной. – Когда ты думаешь, что случится что-то конкретно плохое, – сказал Роман, – оно никогда не случается. Я не в том плане, что ты думаешь – похоже, что дождь собирается, и тогда дождь не пойдет, но, если ты типа думаешь, что твой самолет упадет, этого не случится. Йель покачал головой. – Я хочу жить в твоем мире. Злой рок прекрасен, и ты можешь управлять судьбой. Хотя Роман, вероятно, отчаянно нуждался в подобных убеждениях. Зачем разочаровывать его? Йель не мог сказать ему ничего, чему со временем его не научит жизнь. Они остановились пообедать в том же заведении, где ели прошлым вечером, и Йель снова заказал жареную рыбу в тесте и пару бокалов пива. Когда они вернулись в отель, к ним подбежала миссис Вишня, всплеснув руками. – О, какой ужас, скажите? Значит, так, у вас в комнатах ловится NBC и CBS, но ABC только с помехами. PBS, я думаю, вы тоже настроите, но с ними никогда не знаешь, покажут ли они новости. Я бы полагалась на CBS. Йель открыл рот, собираясь спросить, о чем она вообще, и сказать, что они весь день не смотрели телевизор, но Роман уже спрашивал, на какой программе вещает CBS и кивал с пониманием, пока миссис Вишня повторяла, какой это ужас. Хотя по ней нельзя было сказать, чтобы она сильно переживала – не похоже, что наступил конец света. – А теперь позвольте, я спрошу вас, – сказала она, – вы, ребята, пьете вино? Этим утром выехала молодая парочка, и они оставили целую бутылку на полу. Подождите, я ее принесу. Они едва успели переглянуться с недоумением, как она вернулась с бутылкой местного клубничного, красного, как сироп от кашля, и Йель, приняв бутылку, почувствовал, что она липкая. – Или можете взять с собой домой, – сказала миссис Вишня. И Йель поблагодарил ее, заверив, что они в прошлый раз получили массу удовольствия от вина и найдут ему хорошее применение. Йель направился в свой номер, но Роман поманил его кивком от своей двери. – Не хочешь узнать, что там по CBS? Йель хотел, к тому же, ему не улыбалось узнать это в одиночку, если вдруг Россия объявила войну. И он пошел в номер Романа с бутылкой. – Посмотрим, что будет хуже, – сказал он, – новости или вино? На комоде стояло ведерко со штопором, салфетками и пластиковыми стаканчиками. Йель налил им обоим – с такими стаканчиками было трудно понять, сколько они вмещают – и они чокнулись. Йель ожидал почувствовать во рту сироп, но под слоем сладости ощутил неприглаженную кислоту, так что вкус был одновременно слишком сладким и недостаточно сладким. Он присел на край кровати Романа. Из чемодана под кроватью выплескивалась, как смола, черная одежда. Роман встал включить телевизор – он стоял в паре футов от края кровати, на краю комода – и загородил экран. Йелю оставалось смотреть только на его спину и задницу. – О, – сказал Роман. – О, надо же. – Что? – Этот… э… космический челнок. Взорвался. – Черт. Подвинься. Роман сел рядом, скрестив ноги. Он снял очки и снова надел. Дэн Разер[108] объяснял, что что-то пошло не так на семьдесят второй секунде полета. Репортер на прямой трансляции с мыса Канаверал, стоя у конторки на открытом воздухе, пытался объяснить произошедшее и говорил о больших кусках корабля, упавших в океан. Показали, как челнок взлетал этим утром, и все было в порядке достаточно долго, чтобы Йель стал надеяться, что ничего такого не случилось. А затем вдруг челнок окутало облако дыма двумя спиральными шлейфами. – Господи, – сказал Йель, – там была эта учительница. – Что? – Ну, знаешь, был такой конкурс, чтобы послать учителя в космос. Выбрали эту женщину. О боже. – Ох, – сказал Роман. – Да я вообще не слежу за новостями. Йель и сам вряд ли знал бы, если бы Курт Пирс не говорил об этом на днях – как теперь мы сможем все время летать в космос и обратно, и к двадцати годам Курт планировал жить на Луне. Левое колено Романа касалось правого колена Йеля, по крайней мере, ткань его черных джинсов терлась о хаки Йеля. Йель не знал, случайность ли это и не заденет ли он чувства Романа, если отодвинется. – Что ж, – сказал Йель, – это действительно была большая новость. Охуеть. – А у нас есть другие челноки? – спросил Роман. – В смысле? – Ну, у них целый флот этих штук или только был один этот? – У них… – вопрос казался простым, но Йель понял, что не уверен в ответе. – У них в эксплуатации обычно один. Этот был как раз действующим. Йель неожиданно хорошенько приложился к вину. Был только ранний вечер, но казалось, что уже стемнело. Занавески у Романа были задернуты, как и жалюзи. Роман откинулся на кровати, со скрещенными ногами, продолжая касаться коленом Йеля, и поставил вино себе на живот, удерживая стаканчик пальцем за край. Йель не поленился продумать цепочку мыслей в словах: он не собирается спать с Романом. Ни сейчас, ни когда-либо. Не сейчас, потому что он мог быть инфицирован. Никогда, потому что он считался наставником этого парня. Он не был уверен насчет правил, определявших отношения аспиранта и профессора в Северо-Западном, но полагал, что такие правила существовали, и считал, что должен следовать тем же нормам. А еще потому, что ему было неинтересно помогать сконфуженному девственнику раскрывать свою сексуальность. А также потому, что Роман, несмотря на его грядущую ученую степень, не блистал умом, а для Йеля это имело большое значение. – Это гордыня, – сказал Роман. – Вот что это. Типа ты слушаешь о жизни Норы – это ведь было не так давно – и она пересекала океан на пароходе, понимаешь? А теперь мы думаем, что можем запросто гонять автобусы в космос и обратно. Йелю хотелось спросить, могли бы астронавты отвести катастрофу, если бы боялись ее заранее, но это прозвучало бы слишком зло. Эта новость была ужасно печальной. Все вокруг было ужасно печальным. – Знаешь, что еще хуже, чем когда случается что-то плохое? – сказал он. – Это когда что-то обещало сложиться хорошо, когда все ожидали, что будет классно, а на деле вышло плохо. Почему это настолько хуже? Диктор говорил, что Рейган отменил ежегодный доклад конгрессу о положении в стране, намеченный на этот вечер, но непременно обратится к нации с речью о катастрофе. Йель вдруг отчаянно заскучал по Чарли. Ему захотелось, чтобы Чарли сейчас кричал на телек, что, если Рейган «обратится с речью», это не значит, что нет ничего важнее. Горстка погибших астронавтов – и Рейган стенает с народом. Умерли тринадцать тысяч геев – Рейган слишком занят. Когда новости сменились рекламой, Йель воспользовался моментом, чтобы встать с кровати, убавил звук телевизора, снова наполнил стакан и сел на кровать подальше от Романа. Затем стали показывать школьников, собравшихся посмотреть запуск. Показали, как наземная команда дает учительнице яблоко. Было трудно отвести взгляд, а смотреть – еще труднее. Вино ударило Йелю в голову сильнее, чем он ожидал. Ну да, пиво плюс вино. И полумрак комнаты, и эти ужасные дымовые хвосты. – Когда я думаю о смерти, – сказал Роман, – я начинаю все подвергать сомнению. Йелю не хотелось говорить о смерти. – Иногда это хорошо – подвергать сомнению, – сказал он. – Я все думаю о Ранко. Как это романтично. То есть он буквально был заточен в замке. А она снаружи все ждала его. – Если честно, это было ужасно. – А ты разве не завидуешь Норе? Кругом творились такие бедствия, но она была как бы не одна, понимаешь? Йель старался аккуратно подбирать слова. – Ну, ты можешь… можешь почувствовать это в Чикаго. Что ты не один. – Может, в этом моя проблема. Я застрял в Эванстоне, глазея на картины. – Я перебрался в Чикаго только в двадцать шесть, – сказал Йель. Его вдруг осенило, что нужно свести Романа с Тедди. Тедди, во всяком случае, был здоров, и Роман должен стать для него занятным случаем. Хорошенький щенок для дрессуры. – Слушай, тебе нужно выбраться, ну, знаешь, в Лэйквью. Ты найдешь там гораздо больше общего с людьми, чем в Эванстоне. Хорошие бары, прикольные люди. Чуть более отвязные. – Потолок тут чудной, – сказал Роман. И Йель не заметил, как прилег рядом с Романом, продолжая держать ноги на полу. В потолке не было ничего такого уж необычного. Просто штукатурка. Роман допил вино и сбросил стаканчик на пол. – Со мной все не так, – сказал он. – Это неправда. Йель повернул к нему голову, надеясь, что Роман увидит искренность в его глазах. Роман протянул руку и коснулся кончиками пальцев шеи Йеля, его зеленого свитера. Йель перестал дышать и только глядел на лицо Романа в голубых и желтых отсветах телевизора. Нужно сказать ему перестать. Нужно вставать. Но, может, это первый раз, когда Роман осмелился на что-то подобное. Может, если Йель его оттолкнет, первая попытка станет и последней. Йель все лежал без движения, а Роман пробежался пальцами по его руке и перешел на внешний шов брюк. Йель чувствовал себя пригвожденным к кровати сахаром, алкоголем и послеполуденной истомой. И, честно говоря, у него началась эрекция, натягивая ткань у левого бедра. Роман выглядел испуганным и таким юным, и Йель снял его руку со своей ноги, но вместо того, чтобы отпустить, он переплел свои пальцы с длинными бледными пальцами Романа. Теперь они смотрели друг другу в лицо, и Йель осознал, что никто не прикасался к нему по-настоящему после того, как жизнь его пошла под откос. Тереза его обняла, когда он вернулся в тот день домой из Висконсина. Фиона его обняла на похоронах Терренса. Вот и все. А касания всегда были слабым местом Йеля, он ничего не мог с собой поделать. Друзья иногда шутили, что его недостаточно баюкали в детстве, но в случае Йеля это было до ужаса близко к правде, словно авитаминоз. Роман прошептал: – Я не знаю, чего хочу. Он дрожал, во всяком случае, его рука. Его очки, сдвинутые подушкой, сидели криво. Всего пятнадцать минут назад Йель выдвигал причины, почему этого не случится, но в чем они состояли? Что ж, он мог быть заразен. Это факт. Но что, теперь все вертится только вокруг этого? Он хотел выключить телевизор. Это все, что он знал. Ради этого надо было подняться, что он и сделал: выпустил руку Романа, оттолкнулся от кровати, нажал потным пальцем кнопку питания. Ноги разъезжались на ковре. Он вспомнил ту ночь в декабре, когда прошел по улице мимо дома Джулиана. Возможно (только возможно) это спасло ему жизнь.