Но было уже 10:15, и Йель представил, что, когда Фрэнк полностью проснется и увидит – дома никого, он решит, что все в банке, и тоже явится сюда. Или хуже того: он позволил им уехать, но только для того, чтобы потом дождаться на крыльце своего адвоката, которого он попросил нарочно задержаться в пути из Грин-Бэй. А может, Фрэнк сейчас начищал свой дробовик. Руки Дэбры дрожали, когда она пыталась вставить ключ в замок. Похоже, она была не просто раздосадована, она дрожала от ужаса. Как человек, вышедший из невыгодной сделки с минимальными потерями, предавший при этом отца, и весьма мстительного отца, ради остатков пирога. Йель все никак не мог найти нужных слов, когда Роман тронул Дэбру за локоть и сказал: – Вы правильно поступили. – Окей, – сказала Дэбра, – здесь две коробки, но я всегда забываю, что где лежит. Клерк помог ей вытащить первый большой контейнер и переложить его на стол. В нем находилась коробка из-под обуви – Йель осторожно снял крышку и заметил края конвертов, сложенные страницы и фотографии с белыми краями, а еще несколько бархатных футляров для драгоценностей и большой конверт, в котором, похоже, находились – Дэбра его открыла – свидетельства о рождении и старые документы. Йель положил крышку обратно, преодолев соблазн запустить руку в коробку. Они затаили дыхание, ожидая второй контейнер, и, когда Дэбра открыла его и достала, без перчаток, содержимое, Билл пискнул, точно испуганная птица. – Пожалуйста, – сказал он, – позвольте мне, позвольте мне. Нора, чьи глаза находились на уровне столешницы, не могла видеть, что лежит в коробке. Она сидела спокойно, сложив руки на коленях, и медленно, терпеливо моргала. Йель подумал, как давно она последний раз видела эти вещи. Рядом с ней стоял Стэнли и внимательно за всем наблюдал. Рисунки и эскизы находились – боже правый – в двух ветхих картонных конвертах. Под ними лежала в открытом виде акварель Фудзиты, изображавшая Нору в зеленом платье. Йель пытался оценить качество бумаги, повреждения, разрывы. Он не был экспертом, но эти работы выглядели убедительно старыми и в приличном состоянии. Картины маслом, предполагаемые Эбютерн и Сутин, и два Ранко Новака, были свернуты в рулоны и перетянуты резинками. Билл принялся бережно скатывать их, одновременно с двух сторон, и Йелю невольно пришло на ум сравнение с аккуратно натягиваемым презервативом. Он попросил Романа помочь, и две пары рук в перчатках мучительно медленно развернули холст и, держа за углы, поднесли к столу. Это была Эбютерн, спальня. – Боже мой, – сказала Нора, – такое чувство, словно тебя вскрывают, да? Как непривычно. Она подалась вперед, рассматривая картину. Йель слышал ее одышку, быструю и тяжелую. Йель еще не мог понять реакцию Билла и опасался сказать что-нибудь невпопад – вдруг Билл определит, что это акрил, а не масло, и, стало быть, никак не подлинник? – но что-то нужно было сказать. – Нора, – сказал он, – мы вам так благодарны. Билл сделал Йелю знак занять его место, подержать два нижних уголка, а сам вышел вперед, чтобы увидеть картину. И издал вздох – вполне оргазмический, вздох чрезвычайного довольства. – Что ж, – сказала Нора, – мне нравится этот звук. – Это феноменально, – сказал Билл. – Да, и теперь вы мне верите, не так ли? Ваш скептицизм от меня не укрылся! – она обращалась к Йелю. – Мы не в силах отблагодарить вас, – сказал Йель. Но теперь, когда картины у них, где же застрял главный юрист? Было уже 10:35. Йель решил, что, если Герберт Сноу не появится к полудню, он займется бумагами сам. Но, возможно, не стоит так затягивать. Ведь в любой момент может ворваться Фрэнк – и что тогда? Билл бегло просмотрел картины Новака – мужчина в жилете ромбиком оказался меньше, чем представлял Йель, размером с блокнот, тогда как грустная девочка была огромной – и застыл над портретом кисти Сутина. – Вот этот, – сказала Нора, – хочу, чтобы вы знали, я его украла у него, поэтому он не подписан. Он собирался сжечь его вместе с кипой других. А там же я! Я не могла допустить, чтобы меня сожгли! Такой был чудак. Когда они закончили с живописью, Биллу больше не требовалось, чтобы кто-то держал уголки; остальные работы не были свернуты. Он доставал эскизы из картонных конвертов с бережностью хирурга. Йель отошел от стола, но снимать перчаток не стал. В этих белых перчатках он был похож на Микки-Мауса. Или на дворецкого. Билл спросил Нору о датах создания неподписанных работ. – Тут, сказать по правде, надо подумать, – сказала она. – Работы Ранко самые ранние. Они единственные довоенные. Тринадцатого года, я бы сказала. Но только, разумеется, не портрет в жилете! До войны никто не носил ромбики! Она рассмеялась, словно это само собой разумелось. Билл кивнул с озадаченным видом. Йель подошел к Дэбре, стоявшей у стены. Он тихо сказал ей: – Мы очень ценим вашу помощь. Мне совершенно понятно ваше отношение. – Сомневаюсь в этом. Она почти не разжимала губ при разговоре. – По крайней мере, я был бы подавлен на вашем месте. Остальные шумно обсуждали надпись на обороте одного эскиза, перевернув его и держа в дюйме над столом. Дебра заговорила шепотом: – У нее была поразительная жизнь. А я умираю со скуки, и я жертвую своей свободой, чтобы заботиться о ней, а ведь она в свое время прожила безумные годы в Париже, зависая типа с Моне, понимаете? И она могла бы оставить мне хоть что-то из этого. Но не оставила. Йель понял, что недооценивал ее – он-то думал, ей нужны только деньги, но, возможно, это было не так. – Если вас это утешит, – сказал он, – там абсолютно точно нет Моне. – Слушайте, просто скажите. Сколько, по-вашему, это все стоит? Она закрыла глаза, ожидая удара. – Ох, – сказал Йель. – Господи, это… я не знаю, тут на самом деле другие критерии. Художественный рынок такой странный. Это не как с бриллиантом, когда можно сказать, что вот с таким весом, в столько-то каратов, он будет… – Но как вы типа думаете, сколько? Он не мог сказать ей. Отчасти потому, что это только ухудшило бы ситуацию, как раз когда Дэбра пошла им навстречу. Отчасти потому, что он не хотел, чтобы бедняжка изводила себя этой мыслью до конца жизни. – Здесь ведь, – сказал он, – по большей части, эскизы, вы понимаете? Картина Модильяни – это одно, но… то, что ценно для нас, не обязательно стоит кучу денег. – Окей. Ее лицо расслабилось. Йель почувствовал ее облегчение, с привкусом разочарования. Ему хотелось обнять ее и умолять простить их. – Дэбра, – позвала ее Нора, – если хочешь, посмотри украшения. Йель помог ей разложить их на свободной части стола. Все эти колье и серьги очаровывали его почти так же, как и картины. На них не было драгоценных камней, но это было настоящее ар-деко, изящное и яркое, в духе Эрте. Йель смотрел, как Дэбра брала одну за другой вещицы, которых он никогда бы не мог представить на ней. Переливчатый гребень, висячие серьги, брошь в виде жука-скарабея. Было там и колье, похоже, с настоящим изумрудом, по крайней мере, на взгляд Йеля, и он пододвинул его к ее кучке. – Это может чего-то стоить, – сказал он. Через некоторое время остальные украшения были снова упакованы, а холсты и бумажные рисунки свернуты в рулоны с резинками и убраны в конверты (Билл не позаботился принести чего-то более приемлемого для хранения), а главный юрист так и не появился. Было 11:20. Дэбра снова стала крутить на пальце кольцо с ключами. – Мне позвонить кому-нибудь? – спросил Роман. – В Северо-Западный? Его отправили в холл, позвонить в отель и спросить, нет ли для них новостей. Роман вернулся и покачал головой. А Нора тем временем открыла другую коробку из-под обуви, с бумагами, и стала раскладывать их по стопкам. – Здесь больше, чем мне казалось, – сказала она. – Чем больше, тем лучше, – сказал Билл. – Да, но я хотела ознакомить вас со всем – это моя обязанность – и я не представляю, как мы все успеем. Стэнли наклонился и вытянул за край бумаги голыми руками, и Билл издал резкий вздох. – Садитесь, – сказала Нора, и Йель, Билл и Роман опустились на холодные металлические стулья, а Дэбра прохаживалась по комнате. – Вот эта – видите, подписано «Фу-Фу»? И я уверена, вы догадаетесь, что это Фудзита, но смотрите, – она показала им маленький набросок лохматого щенка рядом с подписью. – Вы бы не догадались, что это значит, а дело в том, что он меня называл «Нора Ину». Нора значит «бродячая» – понимаете? – по-японски, и ему это ужасно нравилось, что я была бродяжкой, переплывшей океан. «Нора Ину» значит «бродячая собака». Можно подумать, будто бы оскорбление, а вот и нет. – Поразительно, – сказал Йель и увидел, как горят глаза Билла. – Это… такие детали, я думаю, они окажут огромную пользу при установлении подлинности. Может, мы могли бы записать вас, ваши рассказы… – Что ж, да, кому-то надо записывать все это. Разве вы здесь не за этим? – обратилась она к Роману. – У меня блокнот в машине, – сказал он беспомощно. Под взглядом нескольких пар глаз он встал из-за стола и поспешил за блокнотом. – Что ж, – сказала Нора, – я это к тому, что вам понадобятся эти истории. И я не представляю, как мы управимся, если вы заберете все это в Чикаго. И я хотела бы все здесь отсортировать. Я смотрю, порядок здесь нарушен. Вы могли бы остаться на недельку? Но это было невозможно, не сейчас. У них были намечены встречи, у них галерея, не говоря о том, что они хотели убрать картины подальше от Фрэнка, как только бумаги будут подписаны. Им пришла в голову идея, чтобы Роман отнес коробку с бумагами в местную библиотеку, запасшись монетами, и наснимал ксерокопий. А подлинники могут пока оставаться в Висконсине. – Но только не в доме, – пояснил Йель. – Там с ними что угодно может случиться. – Да, да, – сказала Нора. Она поняла его без разъяснений. Они оставят бумаги в банке, а на следующей неделе вернутся Йель с Романом, и они вместе разберут это. Когда Роман вернулся, запыхавшись, Йель почувствовал, как Нора тычет ему в колено. Костяшками пальцев. Он понял, что ему не следует подскакивать или спрашивать, что ей угодно. Он скосил взгляд вниз настолько незаметно, как только был способен, и увидел, что она сжимает что-то в кулаке. Она приподняла кулак, и он подставил ладонь. Она хотела что-то передать ему. Почувствовав в руке металлический предмет, он сомкнул пальцы и ощутил его замысловатую форму. И цепочку. Колье. Он не понял, зачем она это сделала, но засунул колье в карман джинсов, повернув острой частью вдоль паха. Нора сказала, обращаясь ко всем: – Слушайте, сегодня я просто порхаю, но как буду чувствовать себя через неделю, сказать не могу, и, если у вас нет других вопросов, я бы хотела, чтобы вы записали следующее, – она указала на Романа. – Все, кого я только читала о Модильяни, уверяют, что он умер от пьянства. Это чушь. Он умер от туберкулеза. Выпивкой он только прикрывал болезнь, потому что это было страшное клеймо. Бывало, на какой-нибудь вечеринке он закашливался, и тогда он притворялся, что не стоит на ногах спьяну и отчаливал. Он ведь в самом деле был немного пьян, поэтому его уловки срабатывали. Он пытался таким образом спасти свою честь, не смешно ли? Вряд ли он думал, что десятилетия спустя люди будут считать, что он спился до смерти. Это меня просто бесит. Вы это записали? Роман прочитал из блокнота: – Модильяни умер от туберкулеза, не алкоголя.