– Ты ведь понимаешь, Фрэнк? Это стоит денег. Все картины без рам, и за ними нужен уход. Она влажно откашлялась в ладонь. – Можно и мне сказать? – произнес Фрэнк. – Слушайте, я знаю парня, который работал в сфере искусства, в галерее в Торонто. Он сделает проверку подлинности за так. В качестве личной услуги. Йель покачал головой. – Вы, наверно, говорите об оценке стоимости, а не подлинности, но даже если и так… Йель видел, что Фрэнк был оскорблен. – Слушай, – сказал он, – мне неприятно использовать этот аргумент, но у меня есть близкий друг, который, скажем так, имеет очень большой вес в Северо-Западном, и… – Мистер Донован держит связь с отделом развития, – сказал Йель. – Нас это в данном случае не касается. Фрэнк разинул рот, словно собираясь наорать на Йеля, но затем повернулся к Норе. – Мама, я плачу за этот дом. Ты подумала об этом? Ты урезаешь меня и моих детей, а сама сидишь здесь, в моем доме. – Ты собираешься меня выселить? – спросила она спокойно. Прежде чем Фрэнк ответил, его жена накрыла его руку своей и сказала: – Фрэнк, почему бы тебе не выйти подышать воздухом? Фрэнк встал, намереваясь, по-видимому, так и сделать, но тут из подвала донеслись визги и плач, и Фрэнк с Фиби бросились смотреть, что случилось. Роман спросил, где уборная, и вскоре все разбрелись по дому. Йеля это полностью устраивало. Нора переместилась на каталке в гостиную, Йель последовал за ней, и она указала ему на тот же диван, на котором он сидел в прошлый раз, с Сесилией. На этот раз он сел посередине – более свободно, но менее удобно. Ему в копчик упирался шов между двумя плоскими подушками. Йель попросил Билла кивком оставить их с Норой наедине, и Билл послушался и вышел на крыльцо покурить, а вскоре к нему присоединился Роман. Стэнли остался в столовой, слушая издалека. – Хочу, чтобы вы знали, – сказала Нора, – я умираю. У меня эта… застойная сердечная недостаточность. Попросту говоря, у меня слабое сердце, и я неподходящий кандидат для операции, как вы, думаю, понимаете. Мне дают максимум год. Казалось бы, врачи должны знать побольше. Забавно, что я почти не чувствую недомоганий, но мое сердце, очевидно, считает иначе. Вероятнее всего, я умру во сне. Не так уж плохо, да? Я всегда считала, что получу рак легких, но вместо него – вот эта штука. Вы не курите, нет? Нико всегда курил, и я ненавидела это, хотя не думаю, что это в итоге имело значение. Я бросила в сорок, и посмотрите, докуда дотянула. Так вот, Фрэнк и Дэбра знают о моем состоянии, но терпеть не могут, когда я говорю об этом. Йель не мог придумать, что сказать. С недавних пор у него появился опыт в этом деле – когда кто-то смотрит на тебя и говорит, что болен – но во всех других случаях он мог крепко обнять друга, пореветь с ним вместе, сказать: «Пиздец как я тебе сочувствую». Но сейчас все это было немыслимо. Он просто кивнул и сказал: – Я вам так сочувствую. Вы прекрасно выглядите. Она рассмеялась. – Не знаю, как насчет прекрасно. Видел бы ты меня в двадцать пять. Черт, ты же видел меня в двадцать пять. Ну что, была я прекрасна? – Были. – Теперь нам предстоит работа, потому что я не просто хочу отдать вам картины – я знаю, вам нужен провенанс, история их происхождения, а моя память до сих пор идеальна. Я могу рассказать, где и когда была создана каждая из этих картин. – Это было бы бесценно. Он слышал, как Фрэнк и Фиби кричат на своих детей в подвале. Дэбра зло мыла посуду. Йель рассказал Норе о Шарпах, об их желании помочь. – Если мы запустим процесс, – сказал он, – эти работы будут висеть в галерее, пока вы еще с нами, чтобы увидеть их. – Что ж, это мне нравится. Правда. Какой порядок действий? Из подвала донеслись тяжелые шаги. Он быстро рассказал ей о том, что нужны профессиональные фотоснимки для установления подлинности и что по каждому художнику работают отдельные эксперты. – И в итоге они захотят увидеть все лично, – сказал он. – Если вы желаете передать эти работы в наши руки, тогда они приедут к нам. Мы все устроим. В дверях стоял Фрэнк. – Похоже, умно, – сказала Нора, – не правда ли? Йелю хотелось, чтобы вернулись Билл с Романом, но, с другой стороны, он не хотел, чтобы хоть что-то нарушило волшебство момента. Вся комната представилась ему этаким суфле, едва поднявшимся, и малейшая небрежность могла разрушить его. Фрэнк уперся обеими руками в дверную раму. – Ты вот так раздариваешь миллионы долларов, – его голос походил на джинна, запертого в бутылке. – Если ты это сделаешь, твои внуки не смогут учиться в Северо-Западном. – Стэнли, – сказала Нора, – ты не подойдешь к нам? – Я рассматриваю это как злоупотребление влиянием, – сказал Фрэнк. – Есть такое понятие, Стэнли? Злоупотребление влиянием? В комнату вошел Стэнли и напряженно взглянул на Йеля. – Вот именно поэтому вам сейчас нужно присутствие юриста с вашей стороны. Просто… чтобы не пришлось разбираться с чем-то подобным через год, через два. Йель взглянул на свои часы. Только четыре вечера. – Тогда, – сказал Фрэнк, – я хочу, чтобы здесь был и мой юрист. – Это ваше право, – сказал Йель. Вернулся Роман и сказал, что пошел снег. – Вы определенно привезли с собой бурю, мистер Тишман! – сказала Нора. Йель прищурился в окно. Был такой прогноз? За всю дорогу они не включали радио. Снег валил густыми хлопьями. Это и удача, и неудача одновременно: адвокат Фрэнка мог не приехать из Грин-Бэя, но и юрист из Северо-Западного наверняка задержится. Юрист, которого звали – нарочно не придумаешь – Герберт Сноу[78]. Шутка века. – Можно мне воспользоваться вашим туалетом? – спросил Йель. Роман, который уже побывал там, указал через столовую. Йель прошел мимо полированного стола и сервантов и вошел в кухню – образцовую бабушкину кухню: травы на подоконнике, кулинарные книги на полках, столик с клеенкой, разрисованной корзиночками со снедью. На плечо Йеля опустилась рука, мясистая и холодная. – Стой, где стоишь, – сказал Фрэнк. – Я понимаю, – сказал Йель, – вы расстроены. Семья всегда… – Этой ванной пользуются мои дети, – сказал Фрэнк. Йель пытался понять, что он имеет в виду. – Я знаю, кто ты такой. Я знаю, откуда ты. В моем доме ты свои штаны расстегивать не будешь. Рука по-прежнему лежала на его плече, и Йель присел и вывернулся. Он был на добрых шесть дюймов ниже, но лучше сложен. И подбородок у него был острее – Йель поднял его на Фрэнка. – Откуда я – из Мидлэнда, штат Мичиган. – Вот туда и отправляйся. Йель мог бы наговорить жутких вещей. Он представил, что Терренс в той же ситуации заверил бы Фрэнка, что он воспользуется гостевым полотенцем, когда подрочит. Он представил, как на него с возмущением смотрят Эшер и Чарли, называют его трусом, и фуфелом, и кем похуже. Но это был он, и он не мог позволить себе раззадоривать этого типа, поэтому просто сказал: – Я здоров. Если вы об этом – я не болен. Но его голос дрогнул на последнем слове, что не пошло ему на пользу. Фрэнк посмотрел на него с отвращением, словно сами эти слова были заразными. – В этом доме дети, – сказал он. Йелю хотелось сказать: «Включая вас?» – Может, будет лучше, – сказал Йель, – если мы встретимся с Норой утром в банке, чтобы закончить с этим. Там, где ее сейфовая ячейка. За спиной Фрэнка появилась Дэбра. – Все в порядке, пап? – Мальчик из галереи уходит, – сказал Фрэнк. Йель, Роман и Билл надели пальто в гостиной, и Йель вынул из кармана карандаш и переписал номер с таблички на телефонном аппарате Норы. Дэбра привезет ее в банк к десяти утра. Стэнли также пообещал быть там. – И я там буду, – сказал Фрэнк. И его жена успокаивающе почесала ему шею своими розовыми ногтями. В 6:30 вечера им в отель позвонил Герберт Сноу: он доехал аж до Уокегана и развернулся. Он выедет завтра утром. – Ты успеешь к десяти? – сказал Йель. «Какого черта он развернулся? Почему он не остался на месте, чтобы сэкономить завтра час»? – Тебе придется выезжать около полшестого, имей в виду.