Йель протянул руку. – Йель Тишман, – сказал он. – Вы сын Норы? Фрэнк? В лучшем случае, если он сумеет перетянуть его на свою сторону, остальные не посмеют вякать. – Вы не можете приезжать сюда и давить на нее. – Прошу прощения. У нас не было телефонного номера, но я знал, что она хочет увидеться с директором галереи. Это Билл Линдси, – Билл кивнул, – и мы взяли с собой одного из наших аспирантов. Йель говорил слишком быстро. Мужчина смерил их взглядом, и Йель увидел их его глазами: трое гомиков разного возраста, дрожащих в стильных пальто и шарфах. Из дома доносился голос Норы: «Тогда почему я не слышала дверного звонка?» Йель подумал окликнуть ее или проскользнуть в дом под рукой Фрэнка. Фрэнк скосил взгляд вниз. Он стоял на ступеньку выше. – Вы нарушаете частную собственность, – сказал он. – Этот дом мой, не моей матери. Если уберетесь раньше, чем приедет полиция, может, обойдется без ареста. И он закрыл дверь. Билл начал смеяться тонким, беспомощным смехом. Они вернулись в машину. Воздух вокруг Йеля сгустился в розовое, удушающее марево, предвещая мигрень. Фрэнк, несомненно, уже был на проводе со своим другом-спонсором, который позвонит своим адвокатам и Сесилии, а заодно и ректору всего университета. Они остановились в первом попавшемся кафе в Эгг-Харбор, чтобы обсудить ситуацию. – Я сожалею, – сказал Йель Биллу. – Уму непостижимо, столько времени угробили. Но он подозревал, что Билл считал иначе, судя по тому, как увлеченно он все показывал Роману из окна машины, как экскурсовод, словно они не сбежали только что с места происшествия. Билл заказал кофе и раздумывал, не пора ли ему уже съесть сэндвич. Йель помнил его предупреждение: лично ему ничего не грозит. А теперь, увлекшись Романом, Билл, казалось, не замечал ни того, что карьера Йеля сейчас катится под откос, ни того, что лицо его – Йель был в этом уверен – побелело как мел. – А что, если, – сказал Йель, – что, если мы нагрянем к адвокату? Если он вернулся из своего затянувшегося отпуска. И уговорим его позвонить ей. Или дать ее номер. Мы не можем просто так уехать. Идти на попятную было поздно; в любом случае, им уже неминуемо придется столкнуться с последствиями своей выходки. Роман шумно отхлебнул кофе и сказал: – Там, у дороги, был почтовый ящик, да? – Ага. С номером дома. – Я в смысле… сейчас два часа дня, так что они могли забрать почту, или нет. Наверно, рыжая забрала, когда гуляла с детьми. Но что, если мы там оставим открытку для Норы? Как будто прислали с почты. Выдумаем адрес отправителя, любой, лишь бы Фрэнк нас не увидел. Мы могли бы там написать, чтобы она нам позвонила в отель. То есть я не знаю. Я понимаю, что смотрю слишком много шпионских фильмов, но думаю, это может сработать. – Разве он не чудо? – сказал Билл. – Стажер года. Йель смотрел, как его рука помешивает кофе. – Идея неплохая, – сказал он. – И к адвокату мы тоже можем съездить. Они нашли магазин сувениров и купили открытку с бабочками и словами «Думаю о тебе». Они написали Норе, что извиняются за вторжение, но они не могли связаться с ней, а сейчас самое лучшее время встретиться с директором галереи. Открытку они положили в конверт и даже наклеили марку, по которой размазали чернила вместо печати. Они медленно поехали по местной дороге ZZ, и, когда проезжали мимо почтового ящика Норы, Йель опустил стекло и впихнул конверт в пачку лежавших там журналов и счетов, а значит, почту сегодня не проверяли. Они уехали, смеясь, как подростки, забросавшие яйцами дом. Билл с Йелем оставили Романа в отеле, чтобы он сидел у телефона на случай, если Нора позвонит, и направились в контору Тойнби, Болла и О’Делла, располагавшуюся в переделанном викторианском особняке на окраине Стерджен-Бэй – этот дом можно было легко приспособить и под приемную ортопеда. Контора оказалась открыта, и Стэнли, похоже, был рад их видеть. Он сидел в синем свитере и брюках хаки и, кажется, никуда не спешил. – Вы, наверно, правильно сделали, что приехали, – сказал он. – Я волнуюсь за нее, с этой семейкой. Они не запирают ее, ничего такого, но каждый второй раз, как я звоню, они ее не зовут. А она соображает. Понимает, что происходит. – Но она живет одна, так? – сказал Йель. – Я подумал, что остальные просто приезжают. На стене позади Стэнли висели массивные часы, которые, должно быть, напоминали большинству посетителей о почасовой оплате, а Йеля наводили на мысль о том, что скоро агентурная сеть Фрэнка Лернера снова побеспокоит Сесилию. – Мне кажется, Дэбра живет там безвылазно уже несколько месяцев. Позвольте рассказать вам об ее отце, сыне Норы. О Фрэнке, – он откинулся на спинку кресла, едва достававшей ему до плеч. – Она родила его, когда ей было тридцать два, что… вы понимаете, по тем временам было поздновато для первого ребенка. Единственного ребенка, вообще-то. Она считает, это ее вина, что он такой задира. Живет небедно и считает себя знатоком вин. Энофилом. Знаете такое слово? Я только недавно узнал. Дочь подарила на Рождество этот лингвистический календарь – в день по новому слову. Он стукнул пальцем по толстому календарю на пластиковой подставке у себя на столе и повернул книжку к ним. Сегодняшнее слово было патерналистский. – Да уж, он большой энофил, – Стэнли хохотнул. – Звучит непристойно, да? Я к чему веду: голодать ему не придется, если он расстанется с этими картинами. Он даже не знал об их существовании еще лет пять-шесть назад. – Это была его жена сегодня дома? – сказал Йель. – С детьми. – Когда-нибудь она проснется и поймет, что вышла замуж за старика. Ей ведь сколько… вдвое его моложе? Красавица, надо сказать. Фиби. Инструктор аэробики. Он подвигал бровями. – Какова вероятность, что он оспорит завещание? – Высокая. Но совсем другой вопрос – сможет ли он выиграть. А я в этом деле на вашей стороне. Я хочу того, чего хочет Нора, а Нора хочет работать с вами. – Если бы она сделала дар, пока жива, – сказал Йель, – нам не пришлось бы волноваться насчет завещания. – Нельзя ведь оспорить дар от живого человека, не так ли? – сказал Билл. – Ну, – сказал Стэнли, – вообще-то, такое бывало. Знаете, к примеру, старушка в маразме вдруг заявляет, что оставит все свое состояние сиделке. Но вы чертовски правы, в этом случае было бы намного проще. Мой совет – безотносительно – держать наготове вашего адвоката. Здесь я, там ваш адвокат – это уже кое-что. – А Нора может совершить дар прямо сейчас? Стэнли уклончиво улыбнулся и покачал головой. Йелю представилась занятная картина, как они втроем входят завтра в галерею Бригга, неся стопки картин, Сесилия видит Модильяни – и Чака Донована с его чеком на два миллиона и небольшими пожертвованиями типа пианино уносит ветром, точно мошкару. В приоткрытую дверь кабинета постучала костяшками секретарша Стэнли. – К телефону просят ваших посетителей, – сказала она. Роман задыхался от волнения: – Она звонила. Она хочет нас видеть. Она сказала, приводите адвоката. И через час за обеденным столом Норы расселись семеро человек – неловкое получалось заседание. Нора сидела во главе стола в кресле-каталке. – Не первый раз в каталке, – сказала она, – но это всегда ненадолго. В окне позади нее заходило солнце. Йель сел между Фрэнком и его дочерью, Дэброй, так что по другую сторону стола оказались Билл, Роман и жена Фрэнка. Откровенный антагонизм был смягчен. На другом конце стола, напротив Норы, сидел Стэнли. Детей Фрэнка – мальчика и девочку, которые, по идее, должны быть в школе, но, возможно, у них продолжались рождественские каникулы – отправили в подвал смотреть телевизор. Йель позвонил начальнику юридического отдела Северо-Западного, и тот пообещал приехать, как только освободится. По всей вероятности, он прибудет не раньше восьми, но даже если к тому времени им придется покинуть дом Норы, они смогут сделать все утром. Йель чувствовал, что начать разговор должен он, чтобы снять напряжение, заставлявшее Дэбру скрещивать руки на плоской груди, а Романа барабанить ногой по полу, так что весь стол дрожал, но первой заговорила Нора, элегантно откашлявшись: – Меня воодушевляет ваше присутствие. Фрэнк, ни слова. Я хочу, чтобы ты был в курсе моих планов, но я не нуждаюсь в советах. Фрэнк фыркнул и откинулся на спинку. Ему было под шестьдесят, и его жидкая шевелюра поседела, но что-то в его влажных, темных глазах придавало ему вид великовозрастного ребенка. – Полароиды весьма впечатляют, – сказал Билл Линдси. – И, по рассмотрении ваших артефактов, фотографий Парижа, писем и так далее, их тоже можно будет выставить. Нора выразила удивление, но затем сказала: – Не думаю, что там есть что-то интимное. Надо будет проверить. – Подожди, бабуль, – сказала Дэбра, – ты что, отдаешь и архивы? Мы об этом вообще знали? – Ну, документы прилагаются к картинам, милая, – сказала Нора, и Фрэнк закатил глаза, застонав. – Так, вам все понравилось? И работы Новака? Потому что я хочу, чтобы люди их видели. Не дав высказать Биллу что-то не вполне восторженное, Йель сказал: – Я прямо запал на ту, что с мужчиной в жилете ромбиком. Нора рассмеялась и закрыла глаза, словно эта картина была у нее под веками. Дэбра прошептала, чтобы все слышали: – Ранко был ее парнем. – Ааа, – сказал Билл. – Тогда понятно. И он выразительно посмотрел на Йеля. Единственное, что удалось выяснить о Новаке стажерке Билла Саре, это что он был в числе трех студентов, получивших престижную премию «Prix de Rome» в 1914 году, однако начало войны помешало им отправиться в Рим, так что награждение было отложено. Дальнейших сведений о Новаке найти не удалось. Билл стал излагать свое видение экспозиции. – Мы всегда можем принять работы во временное пользование и выставить на какой-то срок, – сказал он, – но в таком случае мы не сможем провести оценку подлинности и реставрацию. Он только что сболтнул лишнего – Йель не хотел даже упоминать возможности временного пользования, и поэтому он тщетно пытался поймать его взгляд. – Мы хотели бы пообещать вам, – сказал Йель, – что обеспечим этим картинам бессрочный уход. Нора повернулась к сыну и сказала: