– К нему сегодня положили нового соседа, – сказала она. – Сердитый парень, но сейчас в отключке. Терренс не спит. Войдя в палату, Йель попытался взглянуть на этого нового соседа – вдруг это кто-то из его знакомых – но за занавеской было темно, и он различил только край подбородка, щетину и лиловую сыпь на впалой челюсти. Терренс ел шоколадный пудинг пластиковой ложечкой – в носу трубочка для кислорода, в запястье капельница. Он еще больше похудел, но выглядел лучше, чем на благотворительном вечере. Во всяком случае, довольней. – Привет, – сказал Терренс, – не хочешь это доесть? Голос у него был грубый, напряженный. – Я бы с радостью, – сказал Йель, присаживаясь, – но эти искусственные вкусы – для твоего здоровья и восстановления. Йель спросил, приходил ли Чарли. Терренс сказал, что нет – только Фиона. – А что? Что-то случилось? – Ничего, – сказал он. – Просто недопоняли друг друга. Эй, не разговаривай, окей? Я буду говорить. У вас тут хорошо. Серьезно, у вас там комната отдыха с телеком? По высшему разряду. – По обряду, – сказал Терренс с усмешкой. – Не надо, не разговаривай. Я приготовил твое вегетарианское чили на Рождество. Получилось ничего, хотя мне трудно судить. – Знаешь, что самое трудное, – сказал Терренс, – когда у тебя СПИД? Йель вспомнил бородатую шутку и усмехнулся. – Ага, – сказал он, – убедить свою маму в том, что ты гаитянин[73]. – Нет, – Терренс растянул губы в улыбке. – Приходится умирать. Он стал смеяться, но смех перешел в кашель. Это было нормально, нормально… Йель отчетливо вспомнил, как Терренс нес Фиону по коридору пригородной больницы, куда поместили Нико родители – Терренс нес ее, как маленькую, а она рыдала, уткнувшись ему в шею. Она упрямо отказывалась заходить в палату Нико без Терренса, а все, чего сумел добиться соцработник, это почасовая смена караула: мистер и миссис Маркус, с которыми Фиона не разговаривала, проводили час у его кровати, пока Терренс и Фиона сидели в комнате ожидания, после чего Маркусы спускались в кафетерий, и тогда они получали полчаса. Йель, а также Чарли, Джулиан, Тедди и Эшер, и еще несколько друзей Нико заглядывали в промежутках. В тот раз Йель пришел с Фионой и Терренсом – они трое вышли из лифта, и их встретила жуткая медсестра с волосами ежиком и сказала Фионе, что она может войти в палату, время пришло. «Можно мне взять с собой Терренса? – попросила она, на что медсестра сделала кислую мину и сказала, что, наверно, вызовет соцработника с собрания, и Фиона сказала: – Я не пойду без него». Фиона села на скамью, и Йель не знал, на кого смотреть – на нее или на Терренса, который дрожал, уперев руки в подоконник; или ему лучше уйти – может, он не заслуживал права быть здесь? И через полминуты Фиона встала и сказала: «Мне так жаль, Терренс», и вбежала в палату Нико. Йель подошел к сестринскому посту и сказал: «Да, давайте вызовем соцработника. Это не нормально. Это не нормально». Но, пока они ждали его, Фиона успела выйти, и выглядела сразу и на двенадцать лет, и на сто, но точно не на двадцать один. Ее трясло, она беззвучно рыдала. За ней появилась и завыла миссис Маркус. Из палаты вышел врач и подошел к Терренсу, и Йель приготовился подхватить его, когда он упадет в обморок. Но Терренс, услышав то, что и так уже было понятно, выстоял. Он сказал врачу бесцветным голосом, словно из пещеры: «Я вернусь через два часа. Вы его вымоете, да? И у них хватит времени. А я вернусь через два часа». У него все еще болело колено после того, как он налетел на тележку уборщиц тем утром, но он подхватил Фиону на руки, как пушинку, и вышел из больницы. Йель остался и обзвонил Чарли и всех остальных с сестринского поста. Позже он узнал, что Терренс носил Фиону вокруг больницы целых двадцать минут, пока она не почувствовала силы вернуться и вызвать такси. А тем временем кто-то, увидев, что чернокожий мужчина несет на руках рыдающую белую женщину, позвонил в полицию, и за ними стал ходить полисмен, пока Фиона не накричала на него, что она в порядке и что нет закона, запрещающего одному человеку носить на руках другого. А теперь в постели лежал Терренс, и здесь было намного лучше, чем в той больнице, хотя какая разница? А вскоре в больнице окажется Джулиан. Терренс закрыл глаза, и Йель сидел рядом долгое время, перемалывая сплетни. Йель спел ему «Auld Lang Syne»[74], хрипя и коверкая мелодию, пока Терренс не замахал на него свободной от капельницы рукой и не попросил замолчать. Все это время Йель надеялся, что подойдет Чарли, но напрасно. Терренс открыл глаза. – Еще не полночь? – Сейчас 10:40. Но мы можем посмотреть трансляцию из Нью-Йорка. Продержишься еще двадцать минут? Он включил маленький телевизор в углу, и они стали смотреть новогодний репортаж с Таймс-сквер – больше Терренс никогда там не окажется. Терренс молча смотрел, как нью-йоркцы встречают Новый год, а потом тихо сказал: – Я это сделал. Восемьдесят шестой, чувак. Он закрыл глаза и заснул. Йель почувствовал, что ему еще рано уходить – или он просто не хотел – и посидел еще несколько минут. Открылась дверь, и он подумал, что это Чарли, но это была медсестра, заглянувшая проверить, все ли в порядке. Йель сжал худую руку Терренса – сильно, но не настолько, чтобы причинить ему боль. – Ты не можешь умереть от гребаного синусита, – сказал он. Когда Йель вернулся домой, Чарли по-прежнему не было. Он позвонил Джулиану и оставил длинное сообщение на автоответчике, чувствуя постыдное облегчение, что не пришлось разговаривать с ним. «Пожалуйста, говори, что мы можем сделать, – сказал он. – У кого-то – как у Нико с Терренсом – есть близкий человек, понимаешь? А если у тебя никого нет… я не то хотел сказать – у тебя есть мы все». Он подумал, как там Тедди. Тедди с Джулианом уже много лет сходились и расходились, и он должен быть в ужасе, не говоря об отчаянии. Однако Тедди, несмотря на все, что он вытворял в купальнях и в задних комнатах клубов – Йель брезговал даже представлять, что именно – выглядел идеально здоровым. (Йель сразу представил, как Чарли и Эшер порицают его за такие мысли. Чарли: «Дело не в числе партнеров, а в кондомах». Эшер: «Будь у нас больше купален, было бы меньше больных. Знаешь, почему? Это не было бы так постыдно».) Как-то раз Тедди в подпитии сказал Йелю шепотом, словно выдавая большой секрет: «Знаешь, почему я этого не подцепил? Потому что всегда сверху». И Йель попытался вразумить его и сказал, что он рассуждает, как девочки, которые думают, что летом невозможно залететь. Нельзя применять к вирусу настолько произвольные правила. Йель сказал: «Слушай, ты же пользуешься там мылом? Тогда ты понимаешь, что это движение в обоих направлениях». Если Тедди еще не догадывался, где-то глубоко внутри, что уже болен, сейчас он скорее всего об этом узнает. Они были живым домино. Как Тедди мог не видеть, что он – следующая костяшка? Чарли вернулся в два часа ночи. Йель спал в трениках на диване, в свете гирлянды маленькой елочки. Лицо Чарли осунулось, и он двигался как сломанная марионетка. Йель спросил, так мягко, как только мог, где он был, и Чарли сказал: – Гулял. Он сел на диван, и Йель сел рядом и положил голову на плечо Чарли. Его тело было холодно, как лед. Йель взял свое одеяло и набросил на Чарли. – Это была последняя капля, – сказал Чарли. – Не в смысле, что последняя. В этом все дело. Это капля, которая добила меня, но я знаю, что будут еще. И Йель понял его, потому что сам чувствовал то же на благотворительном вечере. Он коснулся ладонью лица Чарли, и Чарли дернулся. – Извини, – сказал Йель. – Я не… я просто хочу убедиться, что ты в порядке. – Что? Может, ты в порядке? – Нет, конечно. Но это как будто давит на тебя сильнее всех. Чарли хмыкнул. – Сильнее. С Чарли было легче говорить, когда они оба смотрели на елочку, а не друг на друга. Йель глубоко вдохнул и сказал: – Я хочу тебя заверить. Я уже говорил это, и не стоит повторять, но я знаю, что это почему-то всегда волновало тебя. И ты должен знать, что мы с Джулианом никогда не касались друг друга, – Чарли отшатнулся и дико уставился на него. – Извини, я думал, может… Я боялся, ты мог думать об этом. Чарли встал, отбросив одеяло, словно по нему ползали сонмища пауков. – Я, блядь, с тебя охуеваю! – Окей, не нужно было этого касаться. Вернись. Иди сюда. Иди сюда. Чарли вернулся и расплакался, уткнувшись ему в грудь, а потом заснул. 2015 Арно просил Фиону не звонить ему до десяти утра, поэтому она позвонила в 10:01. Он не ответил, и она позвонила снова, а потом убивала время, принимая душ. Он ответил в 10:26. – Вы немного отдохнули? – спросил он. – Говорите же, – сказала она. – У меня фотографии, если хотите взглянуть. – Это были они. – Да, да. – А там была… у них был… они были одни?