– Помогает ли вам образование психолога управлять магазином? – спросил он. Ей показалось, она почувствовала вибрацию телефона, но, взяв его, увидела пустой экран. Фантомное чувство, вибрация ее нервов. – Я родила дочь еще студенткой, – сказала она. – Так что хоть я и закончила учебу, но многое упустила. – Понимаю, – сказал он. – Понимаю. Хотя он не мог понимать ее. Снова позвонили в дверь, и Ричард кинулся открывать. Журналистка – Коринн – принесла букет георгинов и яблочный пирог. У нее были серебристые волосы и браслет из гладких зеленых бусинок. Казалось, она вся замотана в кашне. Она уже была знакома с Ричардом и Сержем и тепло поцеловала их в щеки. Она достала цифровой диктофон, но в остальном держалась так, словно просто пришла в гости. – Давайте говорить по-английски, – сказал ей Ричард. – Отчасти для Фионы и… э… Джейкоба, но главным образом, вы понимаете, я хочу, чтобы мои слова звучали умно, если вы меня процитируете. Я все еще лучше владею родным языком. Он подмигнул Фионе. Коринн рассмеялась и сказала: – Да, но что же получится, когда я переведу вас обратно на французский? Вам придется довериться мне! – Есть вещи и похуже – не так ли? – чем довериться прекрасной даме. – Видите, что он делает! – сказал Серж. – Сам флиртует для хорошего интервью! Когда они уселись за стол и Серж принес корзину булочек, Ричард объяснил, что муж Коринн – известный художественный критик, и что ее статья для Libération была не только профессиональной, но и откровенно эмоциональной. – Просто потому, что я вас так люблю! – сказала Коринн. Джейк, слава богу, сидел тихо. Фиона считала бы себя ответственной, если бы он стал валять дурака. Она заметила с облегчением, что он все еще баюкает первый коктейль. Фиона взяла свой телефон и снова подсунула под ногу. Было уже почти восемь. В другом конце комнаты открылась со скрипом балконная дверь. К вечеру потеплело, и теперь дул приятный бриз. Коринн спросила Ричарда о самом недавнем проекте, крупномасштабных работах, которые, по-видимому, займут половину выставки. Фотография рта, как поняла Фиона, закроет всю стену. Фиона удивилась; она полагала, это будет ретроспектива. Гуляш по-маррокански, приготовленный Сержем из молодого барашка с абрикосами, раскрывал всю свою пряность только после того, как его проглатывали. Джейк, который пришел с блокнотом, но оставил его на диване, периодически задавал вопросы – довольно остроумные и краткие – о возрасте Ричарда. Как изменилась его работа, какие физические ограничения он испытывает, какие цели ставит в карьере. – Забавно, – сказал Ричард, – когда я был в вашем возрасте, я полагал, что после пятидесяти все будет только угасать. Что ж. Страх старости – это единственный предрассудок, который опровергает сам себя, не так ли? Фиона под столом открыла почту в телефоне. Письмо от Дэмиана: нет ли каких новостей за последние четыре часа. Отписка от сиделки с собакой. Джейк снова притих, слушая рассказ Ричарда о подготовке к выставке, почтительно прислушиваясь к беседе Ричарда и Коринн о былых временах. Джейк был единственным из присутствовавших, для кого Ричард был Ричардом Кампо, человеком из телевизора, мастером, снявшим эпохальное фото девочки на Берлинской стене и получившим скандальную славу после сериала «Оскверняя Рейгана». Как все по-другому, если сначала ты знаешь художника как человека! Фиона задумалась, что сказал бы Дэмиан, если бы увидел, как она сидит и отдыхает: удивился бы он, почему она не ищет дочь, или был бы рад, что она бережет себя, доверив это дело детективу. Поиски продвигались в этот самый момент, пусть она сама и не участвовала в этом. Она повернулась к Ричарду, шутившему с Джейком. – Хотите быть моим ассистентом? Я все время в поиске новых ассистентов. – Потому что с ним невозможно работать, – сказала Коринн. – И оплату обещаю ужасную. Даже хуже, чем у журналиста! Серж объяснил Фионе, что Коринн дает вечеринку в честь Ричарда завтра вечером, точнее, вечеринку устраивает ее муж, у них дома, в Венсене. – Ты идешь, – сказал Ричард Фионе. Фиона кивнула, хотя еще ничего не решила. – Можете мне рассказать, – обратилась Коринн к Ричарду, – о видеоинсталляциях? Мне особенно хочется написать про них. Мир мало знает ваше видео. – И мир сам в этом виноват, – вставил Серж. – Что ж, – сказал Ричард и посмотрел прямо на Фиону, словно это она задала вопрос. – Ирония в том, что исходный материал довольно старый. Это видео, которые я записывал на VHS в течение восьмидесятых. В Чикаго. Вы знаете, работать с VHS – это был кошмар. Фиона наконец уловила его посыл и склонила голову. Восьмидесятые в Чикаго. Видео. Взглянув на Коринн, он сказал: – Я верю, они внушают оптимизм. Они полны жизни. Я смонтировал их современным глазом, но сам материал был отснят двадцать пять, тридцать лет назад. Это… Он запнулся, и Фионе зловеще пришел на ум тревожный образ Кристофера Пламмера в «Звуках музыки», когда тот не смог и слова выдавить на сцене перед нацистами, пытаясь петь о своей родине. – Вам нужно взять интервью у Фионы, пока она здесь, – сказал он. – Со мной вы можете увидеться в любое время. Но ее брат и те, другие ребята, они… Он замолчал, быстро моргнул, помахал рукой перед лицом. И ушел на кухню, откуда спросил: – Кто желает яблочный пирог? – Он собирался сообщить вам, – сказал Серж Фионе. – Там – что, съемка? – спросила она. – Там съемка? – Нет, не съемка, это искусство. – Окей. Но Фиона почувствовала, как у нее запульсировали щеки. Она приехала сюда в поисках Клэр, но вновь обретенная минута с Нико, с Нико и Терренсом, с… Это было что-то. Разве не обещало и это особого рода спасения? – Я хочу это увидеть, – сказала она. Коринн рассмеялась. – Как и весь мир! – сказала она. – Еще больше недели, нам придется подождать. И вам тоже. Было почти десять вечера, и она примирилась с тем фактом, что Арно не позвонит ей до утра. Ричард подал пирог с ванильным мороженым, и они взяли свои блюдца и вышли впятером на балкон, где ели пирог стоя, глядя вниз, на перегороженную улицу. 1985, 1986 Университет и галерея закрылись на новогодние каникулы, но Йель и Билл Линдси были рады, что на праздники в город приехали Шарпы – хороший предлог занять себя работой. Аллен Шарп состоял в совете кураторов галереи и, после самих Бриггов, Аллен и его жена Эсме являлись главными спонсорами. Это были прелестные скромные в запросах люди, склонные, скорее, поужинать у Билла, чем шиковать в «Le Perroquet». Йель познакомился с ними еще студентом Художественного института, где они всегда с готовностью спонсировали вечеринки и учебные мероприятия, и он подозревал, что они замолвили за него словечко, когда он устраивался в галерею Бригга. Они настояли, чтобы в гости к Биллу он пришел с Чарли, так что вечером 30 декабря, когда температура приближалась к нулевой отметке, Йель и Чарли с бутылкой мерло стояли на крыльце дома Билла в Эванстоне. Они прогулялись от надземки и пришли на десять минут раньше времени. – Давай просто обойдем вокруг квартала, – сказал Чарли, который был, в отличие от Йеля, в теплом пальто и толстых перчатках. Йель отверг эту идею, и они позвонили в дверной звонок. Дверь открыла Долли Линдси – Йель один раз уже видел ее мельком – с таким видом, словно она бежала сломя голову, хотя комната за ней имела безупречный вид, и пахло томатным соусом. Она уже давно все приготовила. Долли была невысокой и полной, волосы уложены тугими завитками. Если Йель был прав насчет подавленной гомосексуальности Билла, то он выбрал себе подходящую жену: простую, но цельную; достаточно великодушную, чтобы на многое закрывать глаза. Йель не стал делиться этим подозрением с Чарли. Меньше всего он хотел, чтобы Чарли изводил его подозрениями насчет интрижки на работе. – Давайте скорей заходите с холода! – сказала Долли, а затем, словно произнося реплику в школьной пьесе, добавила: – А это, должно быть, твой друг Чарли. Очень приятно. Чарли пошел с Йелем без особого восторга – он считал, что пренебрегает работой, и переживал за Терренса, которого приняли с синуситом в Масонский медицинский центр – однако держался молодцом. – Мы снимем туфли? – сказал он. – У вас такие прекрасные полы, не хочу нанести слякоти. – О, они видали и не такое, – сказала Долли. Она улыбалась, зардевшись. Сказав эти две фразы, Чарли уже покорил ее сердце. Его акцент тому помог, заменяя ему цилиндр с моноклем. Йель сам не заметил, как они с Чарли оказались на диване, и Билл подал ему «бокал винишка», как он выразился, и стал копаться в пластинках. Кругом был рождественский декор: свечи, и ангелы, и веточки остролиста. – Надеюсь, вы любите телятину под пармезаном, – сказала Долли. Чарли не ел млекопитающих, а Йель избегал телятины, но они оба кивнули и сказали, что это звучит восхитительно. – Если вкус будет так же хорош, как и запах, – сказал Чарли, – я никогда не покину ваш дом. Долли зарделась пуще прежнего и захихикала как школьница – с обезоруживающей искренностью. – Я так понимаю, – сказала она Йелю, – в галерее сейчас волнительная пора!