Дачесс приложила ладонь к влажному, нежному носу вороного. — Нет. Она хотела и серую так же приласкать, но ее любимица не далась, отвернулась. Дачесс вела вороного и серую за недоуздки; Робин семенил сильно поодаль. Закрыл ворота, как она учила, и убежал. Дачесс закончила с лошадьми, пожелала им доброй ночи. Робина она нашла возле пруда, на траве. Послушный, он к воде не приближался, хотя плавал очень неплохо. Не зря Дачесс почти целый год возила его по субботам в Окмонт — в тамошнем открытом бассейне малышей учили плаванию бесплатно. А ехать, между прочим, надо было тремя автобусами. Стоило ей шагнуть к Робину, как тот весь сжался и отпрянул. — Ты на меня обиделся? — Да. Дачесс заметила, что он стиснул ладошку в кулачок и держит, будто наготове, между тощеньких исцарапанных коленок. — Зачем ты угрожала Тайлеру? — А зачем он тебя толкнул? Ночь опустилась, точно колокол. Вот только что были сумерки — и уже тьма, и тепло из земли высосано небом, и заменено прохладой. — Всё в порядке, — бросила Дачесс. — Нет, не всё! — Робин стукнул по земле кулачком. — Тут, в Монтане, хорошо. Я люблю дедушку, и коровок, и курочек. И мисс Чайлд мне нравится, и школа тоже. И мне не надо… — Чего? За нарочито ровным тоном скрывался вызов. Всего месяц назад Робин промолчал бы. — Тебя. У меня дедушка есть, он — взрослый. Он о нас заботится. А ты мне еду больше не готовь. Робин тихонько заплакал. Сидел, обняв голые свои коленки, уткнувшись в них подбородком; раскачивался взад-вперед и всхлипывал. Дачесс знала, каким образом формируется человек. Душа — она вроде сырой глины; от событий и воспоминаний остаются оттиски, потом застывают — и пожалуйста, вот вам готовая личность. Для Дачесс главное — чтобы с Робином все было в порядке, а прочее — как получится. Робин по-прежнему еженедельно общался с психиатром, только содержание бесед уже не пересказывал. «Я не обязан. Это личное» — так он говорил. — Ты — вне закона, Дачесс, но я-то нет. Я хочу быть обычным мальчиком. Она встала коленями прямо на холодную землю, вся подалась к Робину. — Только не забывай, что ты — принц. Так мама говорила, и это правда. — Отстань. Дачесс протянула было руку, хотела волосы взъерошить — а он дернулся в сторону, вскочил и бегом припустил к дому. Целое мгновение Дачесс казалось, что и она сейчас заплачет, что последние пара месяцев и предшествовавшие им несколько лет выльются из нее, или даже не так — что она сама сойдет на нет, растает, увлажнив монтанскую почву, что кожа слезет с костей, ибо в ней, в Дачесс, не кровь пульсирует, а слезы, одни только слезы. Послышался шум мотора. Дачесс напряглась на секунду и выдохнула, увидев за рулем Долли. Дальний свет распорол пространство над водой, но та и не подумала выключить фары. — Не возражаешь, если я тут чуток посижу? Долли приезжала время от времени — ей здесь нравилось. Сегодня она щеголяла в кремовом платье и в туфлях на красной подошве. Каблуки, разумеется, как всегда, высоченные. Нормальной повседневной одежды у Долли, наверное, просто не было. — Что-то я вас не видела в воскресенье в церкви, — сказала Дачесс. — Билл хворает. — Вот как. — Он болен уже давно. В иные дни чувствует себя терпимо, а в иные — совсем плохо. — Понимаю. — Знаешь, я соскучилась по твоему платью. Дачесс вырезала очередную прореху — на сей раз в районе пупка. — Заглянула бы ко мне, Дачесс, поболтали бы — типа, между нами, девочками… Сестер и братьев у меня нет, и матери тоже. Самой о себе пришлось заботиться. — И результат — очень даже. — Это только с фасада. Когда надо создать видимость, мне нет равных. Короче, надумаешь — скажи Хэлу, уж он знает, где меня найти. — Я с Хэлом разговариваю, только когда без слов никак не обойтись. — Почему? — Если б я его раньше знала… Если б моя мама… Тихий, причмокивающий плеск воды. — Хэл — он ведь к вам ездил. Дачесс повернула голову. — В Кейп-Хейвен, — пояснила Долли. Она говорила шепотом, будто раскрывала Дачесс чужую тайну. — По-моему, тебе надо знать. — Когда? — Ежегодно в один и тот же день, второго июня. — В мой день рождения. Улыбка, пусть еле заметная. — Всегда с подарком, — продолжала Долли. — Мы вместе выбирали, Дачесс. Хэл меня просил помочь — ну как женщину. Вроде я лучше соображу, что тебе может понравиться. Когда родился Робин, он стал ездить дважды в год. Это Хэл-то, при его-то занятости на ранчо… Ему ведь и на день отлучиться — целая история. Дачесс оглянулась на дом. — Как он узнал? Стар клялась, что бойкотирует его. — Она и бойкотировала. Упрямой была мама твоя… И кое-кто здорово мне ее напоминает. — Ближе к делу, Долли. — У Хэла в Кейп-Хейвене есть знакомый. Они перезваниваются. Тот человек — полицейский, если я ничего не путаю. Дачесс закрыла глаза. Уок. — Никаких подарков я не получала. — Знаю, знаю. Хэл всегда возвращался несолоно хлебавши. Из года в год, представляешь? Но это его не останавливало. Он не терял надежды, хотя ни за что не стал бы искать встречи с тобой или Робином без разрешения вашей мамы. — Мама говорила, это он во всем виноват, он один. Долли погладила Дачесс по плечу. Про бабушку, про вольный и неприкаянный ее дух Дачесс знала. Сама себе присвоила бабушкину девичью фамилию — Дэй; представлялась «Дачесс Дэй Рэдли», и не иначе. Стар было семнадцать. В то утро она ушла в колледж, но ее как грызло что-то. Она сбежала с занятий, дома оказалась раньше обычного. Только порог переступила — вот она, записка. «Я тебя люблю. Прости. Позвони папе и ни в коем случае не ходи на кухню». Послушанием Стар никогда не отличалась. — Я привезла пирог для Робина — называется «Грязь в две мили глубиной»[32]. Робин, поди, расстроится, что она не настоящая… Дачесс шагнула к фургону, взяла пирог. — Дедушка твой старый уже. — Знаю. — Ты когда-нибудь совершала ошибку, Дачесс? Вспомнился Кейп-Хейвен: пожар, и драки, и глубокая царапина на «Мустанге» Брендона Рока. — Нет, никогда. Долли вдруг сгребла Дачесс в охапку, прижала к себе. Пахло от нее сладко и душно. Дачесс задергалась, но вырваться не сумела. — Смотри не заиграйся в самостоятельность, девочка.