— Пошел ты, Дарк. — Дачесс, мне нужна пленка с записью видеонаблюдения. — Зачем? — Знаешь, что такое «Трентон Севен»? — Страховая контора. Я рекламу видела. — Клуб был застрахован, но они отказываются платить, пока не изучат видеозапись. Думают, я имею отношение к пожару. — Так и есть. Дарк глубоко вдохнул. Дачесс стиснула зубы. — Не надейся, что я про это забуду. Дачесс встретила его взгляд и не опустила глаз. — На то и расчет, чтоб ты помнил. — Не хочется, ох как не хочется применять к тебе особые методы… Прозвучало это так, что Дачесс поверила в его нежелание. — Но ты все равно применишь. — Да. Он вытянул ручищу, едва не коснувшись Дачесс, порылся в бардачке, извлек солнечные очки. Захлопнул крышку не прежде, чем на Дачесс зыркнуло пистолетное дуло. — Даю тебе один день. Расскажи матери, что натворила. Расклад такой: или она соглашается на мои условия, или вам с ней пенять на себя. И еще ты вернешь мне пленку. — Ты ж ее Уоку отдашь. — Нет. — Страховые компании всегда сотрудничают с полицией. — Верно. Только ты должна решить для себя кое-что, Дачесс. — Что именно, Дик? Теперь он наверняка уловил дрожь в ее голосе. — Что, по-твоему, хуже — с полицией дело иметь или со мной? — Говорят, ты одного человека насмерть затоптал. — Врут. Он жив. — За что ты его? — Просто бизнес. — Пленку я пока у себя подержу. Дарк уставился на нее этими своими бездонными, как два провала, глазами. — Не суйся к моей матери, понял? Тогда, может, и пленку обратно получишь. Дачесс вылезла из машины, но не ушла сразу. Дарк смотрел на нее, вбирал взглядом каждую подробность. Впечатывал в память ее облик. Уже поднимаясь на школьное крыльцо, Дачесс пыталась угадать, что конкретно он увидел. Мимо спешили ребята — их беззаботность вызывала головокружение. Время еле ползло. Дачесс то косилась на часы, то отворачивалась к окну. Объяснения учителя не достигали ее ушей. Сэндвич она съела в одиночестве. Наблюдала за Робином, почти слыша легкий шорох песчинок — это утекал сквозь пальцы ее мнимый контроль над ситуацией. Страшно представить, на что способен Дарк. Нужно добыть пленку. Дарк не отдаст ее Уоку; он обещал, и у Дачесс все причины верить ему. Люди делятся на две категории — те, кто обращается в полицию, и те, кто этого не делает. Прозвенел звонок, ребята заторопились вон из класса. Мальчишки вздумали сыграть в мяч, определить перед каникулами, за кем же первенство. В компании своих подлипал продефилировала Кэссиди Эванс. Дачесс обогнула главный корпус, бегом бросилась к парковке, затерялась среди «Фордов», «Вольво» и «Ниссанов». Ее заметят, это как пить дать. Она выкрутится — скажет матери, что живот заболел — ничего страшного, «критические дни». Школьная администрация спустит прогул на тормозах. Она удалялась от школы — ей смотрели вслед, буравя спину взглядами. Дачесс выбрала кружной путь — на Мейн-стрит нельзя, там полицейский участок, там Уок. Проклятая жара, просто нечем дышать. Руки-ноги липкие от пота, футболку хоть выжимай. Фортуна-авеню, старый дом. Вот когда порадуешься, что не хватило времени уничтожить пленку. Хлама во дворе уже нет — мусоровоз приезжал. Значит, на пленке можно ставить жирный крест. Тяжело дыша, Дачесс озиралась, будто на Фортуна-авеню еще мог мелькнуть хвост предательницы-надежды. Выдохнула и побрела на пляж. До вечера сидела на песке, не отрывая взгляда от океанских волн. Хваталась за живот — взаправду разболелся, начались спазмы, Дачесс еле доплелась до садика Робина. На обратном пути брат болтал без умолку: завтра у него день рождения, целых шесть лет — он теперь совсем большой, ему полагается ключ от дома. Дачесс улыбнулась, потрепала его по волосам. Мыслями она блуждала далеко — в таких краях, куда Робину не дай бог за ней последовать. Матери дома не было. Дачесс поджарила яичницу, и они поели, усевшись перед телевизором. Спустились сумерки. Она уложила брата в постель и почитала ему на сон грядущий. — А зеленую яичницу[16] ты приготовишь, Дачесс? — Обязательно. — С ветчиной? Дачесс поцеловала его и щелкнула выключателем. Закрыла глаза — вроде всего на секундочку. Очнулась в полной темноте. Вышла из спальни, зажгла лампу. Снаружи доносилось пение. Стар обнаружилась на террасе, на облупленной скамейке; вся залитая лунным светом, она играла на видавшей виды гитаре и пела любимую песню Дачесс. Прикрыв глаза, та слушала. Каждое слово было как алмаз с острыми гранями. Надо сознаться матери. Рассказать, что наделала. Сожгла единственный мост, на котором они спасались от бушующих волн. Пока — штиль и воды по колено; однако вал неминуемо нахлынет, утащит их в пучину, куда и лунным лучам не проникнуть, не нашарить их, обреченных. Босиком, не боясь занозить пятки, Дачесс приблизилась к матери. Ручеек аккордов все струился. — Спой со мной. — Нет. Дачесс села рядом, долго возилась, устраивая голову на материнском плече. Мало ли, что она натворила; без мамы каждому плохо — даже тому, кто вне закона. — Почему ты плачешь, когда поёшь? — Прости. — За что? За слезы? — Я звонила этому, у которого студия звукозаписи. Оказалось, он хотел со мной выпить. — И ты пошла? Стар, помедлив, кивнула. — Таковы мужчины. — Что было вчера вечером? Обычно Дачесс не спрашивала, но в этот раз ей требовалась ясность. — Некоторые люди от алкоголя звереют. — Стар покосилась на соседний дом. — Это Брендон Рок тебя избил? — Все вышло случайно. — Для него твое «нет» — пустой звук, да? Стар качнула головой. Дачесс этого не видела — она смотрела вверх, на древесные кроны, царапавшие небо. — Выходит, на этот раз Дарк не виноват?