– Да так, – пожала та плечами. – Ты же сказала, что помчишься в аэропорт, вот я и подумала, что надо бы и мне приехать, а то пропадаешь без меня. И была права, – сварливо заметила Нинка, которая чувствовала себя героем после того, как вовремя нашла Катьку и утащила в такси, подальше от чокнутых фанаток. – Твои простофильские замашки до добра не доведут. Давай, я тебе лучше расскажу, с кем вчера подралась! – перевела она тему. – Да, мне тоже интересно, кто тебе губу рассек, – покачала головой Катя. – Этот человек еще жив? – К сожалению, – поцокала языком Ниночка. – Дышит еще одним и тем же воздухом со мной. Но и этой овце замызганной досталось нехило, чтоб ее клопы застремали! – от души пожелала она Алине Лесковой и выдала еще пару фраз, но уже весьма нецензурных. И девушка эмоционально, в красках стала рассказывать историю встречи с давней врагиней, не зная еще, какие слухи ходят о них двоих в местной тусовке. На самом деле Нина Журавль немного кривила душой. Не потому что не доверяла Кате, своей лучшей подруге, а потому что не хотела вспоминать то, что произошло с нею ночью. В себя заснувшая Нинка пришла уже лежа на мягкой широкой кровати гостиничного номера, который окутывала вполне себе уютная загадочная полутьма. Перебравшей с алкоголем Нинке, голова которой кружилась, показалось вдруг, что она находится в доме у деревенской бабушки – когда Нина, будучи девочкой, оставалась там, такая же уютная кружевная полутьма накрывала спальню, и свет пробивался сквозь наполовину прикрытую дверь вместе с обрывками неспешных разговоров взрослых на кухне и ароматами свежей выпечки. Маленькая Ниночка, пряча под подушкой пистолет – чтобы убить всех монстров и слушающая разговоры старших, незаметно засыпала… Взрослой же Ниночке потребовалось не меньше четверти минуты, чтобы осознать, что никакой она не ребенок и что находится не в старом бабушкином доме, а в незнакомом месте. Девушка с трудом приподнялась, пытаясь понять, где она. На пересохших губах отчего-то чувствовался противный привкус мяты. Нинка осторожно провела языком по губам – нижняя была разбита. И ей показалось отчего-то, что недавно она с кем-то целовалась. Не слишком эффективно соображавший после возлияний мозг подкинул идею, что, возможно, кто-то притащил ее невесть куда, дабы посягнуть на девичью честь, однако Нинка сразу поняла, что если ее умыкнули из бара именно с такой целью, то ничего еще не случилось – ибо одежда все еще была на ней. Но, скорее всего, собирались сделать это, ибо где-то за стенкой слышался шум воды, словно кто-то принимал душ. Журавль тотчас сделала выводы, для каких целей. «Какая-то скотина привела меня в отель», – догадалась девушка. Испугаться она не испугалось – страх хлынул потом, но мгновенно пришла в ярость. Кто-то решил поиграть с ней, Ниной Журавль, решив, что это сойдет ему с грязных лап? Захотел воспользоваться ею, пока она была без сознания? – Ублюдок, – ласково прошипела блондинка, сжав кулак. – Я тебя сейчас евнухом сделаю. Нинка на автомате вытащила из валяющейся рядом с ней сумочки ни много ни мало, а настоящую миниатюрную отвертку, и, слегка пошатываясь, бесшумно, словно заправский ниндзя подкралась к двери, ведущей, судя по шуму воды за ней, в ванную комнату. Блондинка тихонько приоткрыла дверь, дабы вначале оценить противника, однако ее ждало большое потрясение, ибо человека, склонившегося над раковиной и упершегося в нее руками, она без проблем могла узнать и со спины. И дело было не только в ярких синих волосах. Фигура, походка, жесты, голос – как ни пыталась гордая Журавль забыть этого человека по имени Ефим, у нее ничего не получалось и – парадокс – она начинала ненавидеть его еще больше. Келла не опускал тяжелого взгляда с отражения собственного лица: недовольного, небритого, мокрого от воды – холодные капли стекали по нему, попадая на грудь и за шею. «Рыло обдолбанное», – кровожадно подумала Ниночка, стискивая свое маленькое, но грозное оружие и не сводя хищного взора с парня. Решил поиздеваться над ней, смертник! Ну, сейчас она ему пару лишних дырочек в теле сделает! От внезапно нахлынувших чувств даже голова кружиться перестала – или Нинка больше не замечала этого. Она уже хотела было залететь в ванную и напасть на своего обидчика сзади, как зазвонил его телефон, лежавший рядом с раковиной. Келла выключил воду, наскоро вытер о полотенце руки и поднес телефон к уху. – Привет, Андрей, – сказал он со вздохом. – Да, я с Рэном. Он курит. Где? В отеле каком-то. Нет, мы там не пьем, – скучным голосом отвечал парень. – И никаких наркотиков. И девочек с нами рядом нет, – рыкнул раздраженно Келла, и Нинка поняла, что, скорее всего, звонит менеджер «На краю», которая скоро лишится своего барабанщика. – Какая разница, зачем мы сюда приехали? – продолжал Келла, которому явно не нравился допрос. – Идиотку одну пьяную привезли. Напилась в баре, уснула, мне позвонили, пришлось забирать. Не к себе же я домой ее потащу. Видимо, менеджер стал втирать Келле нечто такое, что тот разозлился еще больше: – *Запрещено цензурой*, ты в порядке? – с шумом выдохнул синеволосый. – Какое приставать? Мужик, ты чего мне втираешь? – не слишком-то и уважительно обратился он к Андрею. – Если ты привык с каждой спящей резвиться, то не надо и мне это приписывать. – И для надежности он добавил еще пару непечатных выражений. А Нинка, поняв, что Келла вроде бы как на честь ее не посягает, и вообще где-то неподалеку тусуется и Рэн, вдруг почувствовала себя крайне глупо, хотя подобное состояние было для нее нехарактерно. Девушка отступила на шаг, еще на один, а после развернулась и прокралась обратно к кровати. Как кара, ее настигло воспоминание – все-таки выпила она сегодня не так много, как в прошлый раз, чтобы совершенно забыть, что с ней происходило: кое-какие обрывки воспоминаний промелькнули в белокурой голове. Она точно целовалась сегодня с этим синильным выродком. Классно целовались. По крайней мере, воспоминанию это казалось именно так. Отвертка выпала из ее ослабевших рук и беззвучно приземлилась на край пушистого ковра. Возвращаться за ней Ниночка не стала – Келла закончил разговор. И вот-вот должен был выйти из ванной. Однако она успела. Когда синеволосый вернулся в комнату, хитрая девушка уже лежала на кровати, живописно раскинувшись на оной и успешно изображая из себя спящую. – Бесишь, – непонятно к кому обратился парень тихо и, судя по очередной порции экспрессивных ругательств, на что-то наступил. – Отвертка? Откуда тут отвертка? Чертов отель, – забубнил Келла. – Отвалили им до хрена денег, а они убраться нормально не могут, удоды. Нинке вдруг стало безумно смешно – синеволосый музыкант вдруг ужасно напомнил ей собственного отца, Виктора Андреевича, который был недоволен по поводу и без. Ее вообще вдруг стало веселить происходящее. Защитная реакция организма или она сходит с ума? Она и граф в одной комнате – подумать только. Она напилась и позвонила ему? Это Ниночка с трудом, но допускала. Но чтобы этот кабан приехал за ней и увез спящую в отель? Быть не может! И глумиться не собирается. Даже обидно. – Спишь? – склонился над ней Келла. От него пахло мятой – мерзкой, ненавидимой всеми фибрами души мятой. Они точно целовались. «Думаешь, скажу, что нет?» – ехидно подумала блондинка, обнимая подушку. – Спи-спи, – уселся на кровать Келла. «Спасибо, что разрешил, мразь». – Небось, мускула-кун сниться? – продолжал парень, очень занятно обозвав Матвея – Ниночка даже оценила. – Понятно, на каких парней фапаешь, крошка. «Мракобесина. Ответишь за эти слова», – гневно подумала Ниночка и вдруг почувствовала его руки на своей лодыжке. Правда, лягнуть извращенца она как следует не успела – парень не приставал, а всего лишь снимал с нее туфли. Довольно-таки аккуратно снимал. – Орудие пыток, – усмехнулся он, снимая правую туфлю. – Демоница, куда тебе такие каблуки? Дядю Степу косплеишь? «Низкорослый черт», – продолжала ругаться про себя блондинка. Каждое слово Ефима вызывало в ней бурю эмоций. А еще… Еще ей были безумно приятны эти простые касания. Нинка даже подрастерялась, не зная, то ли любить этого человека, то ли ненавидеть. – Знаешь, куколка, – снял с нее и левую туфлю Келла, которого, видимо, пробило на разговор. – Бабки – не залог счастья. Ты можешь обсыпаться ими, использовать вместо посуды, да хоть зад вытирать, но счастливее не станешь. «Да ты что, милый. Скажи это любому, кто нуждается в деньгах», – усмехнулась про себя девушка. Подобные мысли она считала глупыми и крамольными. – Но такие, как ты, этого никогда не поймут, – словно прочитал ее мысли Келла. – Надеюсь, Эльза завещает тебе порядочную сумму, и ты захлебнешься в своих деньгах, – вдруг достаточно жестко договорил он. – Хотя, знаешь, малышка, если бы ты просто чисто по-человечески попросила меня побыть твоим, – он вдруг хмыкнул, – парнем, я бы согласился. Люблю, когда такие гордые неприступные девки, как ты, поступаются гордостью или что там у вас в мозг вмонтировано? Ну, то, что отвечает за: «Я не такая, как все»? «Да заткнись ты, горилла», – раздраженно подумала Журавль, которая прилагала все свои внутренние усилия, дабы не вскочить на ноги и не вырвать язык этому наглецу. После слов Рыла она была уже в шаге от этого, а потому срочно начала заниматься самопрограммированием, твердя про себя: «Я сплю. Я не слышу тебя. Я ничего не слышу. Я восхитительно спокойна. А, нет, я восхитительна». Но это не особо помогало. – Если бы ты не маялась дурью, у нас могло все получиться, – горячо сказал Келла. Эти неожиданные слова задели Ниночку за живое – словно пламя коснулось беззащитной руки, оставив на ней красный след. И ей оставалось лишь стиснуть зубы. Девушка не видела, как его пальцы в некоторой нерешительности замерла над ее коленом, но молодой человек так и не притронулся к нему, хотя к этой девчонке его тянуло нереально. И сердце колотилось, как после бега. «Заткнись, я сказала», – зло приказала Нина, которой совершенно не нравились его слова. – Береги себя, Журавль. Не позволяй больше придуркам прикасаться к тебе, – зачем-то сказал барабанщик. – Мускула-кун должен порвать его за тебя. «Молчи!» – кричал внутренний голос девушки. И Келла вновь словно прочитал ее мысли – и больше не проговорил ни слова, посидел еще немного рядом, а после ушел на лоджию, к Рэну, который, судя по слабо слышащимся голосам, с кем-то разговаривал. Эти двое быстро покинули номер, оставив пылающую яростью Ниночку в одиночестве. В гордом одиночестве, естественно. А отвертку Келла забрал себе. Когда дверь за парнями закрылась, в нее полетели подушки – одна за другой. А после Журавль как-то вдруг внезапно замерла, села на постели, закинув ногу на ногу, и долго сидела, вцепившись пальцами в мягкие простыни. В комфортабельном номере гостиницы Нина, не будь дурой, осталась до утра, так и не заснув, а просто полулежа на кровати и глядя куда-то мимо включенного экрана телевизора. Когда солнце неохотно вылезло из-за синих туч, она заказала ранний завтрак и приняла душ, оставаясь подозрительно спокойной. Нина не устраивала истерик, не рыдала, не кричала от злости, не кидала вещи – то ли перегорела, то ли те эмоции, что вызвала в ней последняя встреча с Ефимом, затаились глубоко внутри, не желая показываться. Приведя себя в порядок, девушка вызвала такси и уехала домой, где никем незамеченной шмыгнула в свою комнату и с какой-то мерзкой улыбочкой стянула платье, которое решила выбросить. В мусорное ведро она решила отправить и туфли и даже сумочку – из-за ненавистного цвета. На душе у Нинки было скверно и странно, даже обманчиво пусто. В голове издевательски стучал отбойный молоточек – отдельное спасибо коктейлям в баре. И отчего-то ныло в груди – как будто бы сердце затвердело. Уснуть дома Журавль тоже не смогла. Сделав вид, что только что проснулась, она пошла завтракать вместе с домашними. Мама, естественно, была, как и всегда, в курсе, что Ниночки не было дома ночью, а вот Виктор Андреевич пребывал в святом неведении, считая, что младшая дочь только что встала. Настроение у главы семейства Журавлей было отменным, и он, пространно разглагольствуя о том, как хороша жизнь и как плохи и глупы все, кроме него, плотно позавтракал. – А ты почему не ешь? – прервал дядя Витя свой хвастливый монолог о том, как он ловко надул со своими юристами какого-то столичного прохиндея, заключившего с его фирмой контракт. Обращался он к Нинке, которая лениво ковыряла ложкой в тарелке с овсяной кашей и сухофруктами. Овсяную кашу в семействе Журавлей почти никто не любил, но с недавних пор ее готовили на завтрак в обязательном порядке – дядя Витя решил, что их семье необходимо полезное сбалансированное питание. – Аппетита нет, папа, – кротко улыбнулась Ниночка. – Вот я в твоем возрасте ел все, что было дома, – покачал головой мужчина, который мог, как говорил сидящий тут же, за столом, Сергей, «докопаться до чего угодно». – А знаешь, почему? – Почему? – покорно поинтересовалась Нинка, которой было абсолютно все равно. – Потому что мои мама и папа не готовили мне разносолов! Они много работали и часто бывали в командировках. А я был предоставлен самому себе. Было варенье – ел варенье, не было варенья – мазал сахаром хлеб! И в карманных расходах был крайне ограничен, – очень любил говорить о своих детстве и юношестве Виктор Андреевич, которые, по его рассказам, были не столь счастливыми, как у его отпрысков. – А больше у вас ничего дома пожрать не было? – встрял Сергей. Пожалуй, он единственный уплетал кашу с удовольствием – ему все равно было, что есть. И мама, Софья Павловна, с умилением смотрела на сына, с аппетитом отправляющего в рот ложку за ложкой. – Во-первых, не жрать, а есть, – поправил его тотчас отец. – Ты не среди своих звероподобных дегенератов, Сергей. А, во-вторых, было, но готовить я не умел, а матушка моя находилась в постоянных разъездах, как и батюшка. Поэтому домашней еде я всегда был рад. – Как же, – с улыбкой вдруг посмотрела на него супруга. – А кто отказался есть салат оливье у моих родителей, когда ты пришел знакомиться, Витя? Муж с укоризной глянул на нее, но ничего не успел сказать в свое оправдание – зазвонил его телефон, и мужчина, чертыхнувшись, ответил на звонок. Пока он разговаривал, все семейство Журавлей спешно закончило утреннюю трапезу. Ниночка отправилась в свою комнату, где нашла утешение в компьютерной стрелялке – кровь монстров всех мастей так и летела в разные стороны, но вот былого азарта девушка не чувствовала. Забыть о том, что было ночью, не удавалось, тяжесть никуда не исчезала, и Нинка в какой-то момент пожалела даже, что притворялась спящей. Нужно было не глотать слова синеволосого козла, а сказать все, что она о нем думает, в лицо. Подумаешь, Рыло бы посчитал ее совсем двинутой, зато ей бы не было сейчас так тошно. Нина Журавль крайне редко жалела о содеянном, искренне полагая, что подобные чувства – показатель глупости, беспомощности и неуверенности, и холодная жгучая ненависть к Келле начала подниматься в ее душе волна за волной. Быть глупой и беспомощной Нинка быть не собиралась – не ее стиль. «Ты пожалеешь», – думала она, автоматически щелкая мышкой и тыкая по клавишам длинными ногтями.