– Не скромничайте, Катя, это лишнее. Томас Радов действительно потрясающий художник. А я даже и не знал, что у него вообще есть дети. Сколько вас, трое? Поразительно. Это точно, другого слова и не подберешь – именно поразительно. И как мы, бедные, только выжили? Оказалось, Тропинин-старший, как, впрочем, и его сын, очень ценит изобразительное искусство. Особенно непонятное и странное, находящееся во владениях тщеславного яркого принца современности – постмодерна. Удивительно даже, что у отличного бизнесмена с приземленным и расчетливо-аналитическим складом ума появилась тяга к подобного рода вещам, но именно Олег Иванович несколько лет назад привил Антону любовь к творчеству множества современных художников, в том числе и к работам моего отца. Он даже поведал мне о том, как Кей впервые познакомился с творчеством Томаса. – До сих пор помню, как привел их с Кириллом – вы ведь не знакомы еще с братом Антона? – на выставку современного искусства в галерею «Старт-арт», принадлежащую и тогда, и сейчас Борису Островному. – Дяде Боре? – тут же спросила я, услышав знакомое имя. Этот веселый дядька, что постоянно околачивается у нас дома и которому принадлежала глупая идея превратить звонок в квартире в непревзойденный по тупости вопль: «Убью на хрен!», действительно владел небольшой частной галереей, где постоянно проходили выставки самых разных художников и фотографов и где они все вместе частенько устраивали пиршества с большим количеством алкоголя. Правда, о последнем знали далеко не все. Для посторонних дядя Боря – господин Островной, справедливый и умный критик, почтеннейший человек культуры и искусства, помогающий как юным, так и не очень юным дарованиям, преподающий в университете на факультете изобразительных искусств и занимающийся бизнесом, связанным с художественным миром. Для своих же он тот еще неугомонный весельчак и любитель всяческих развлечений и приколов, в которых критика и бизнесмена даже заподозрить трудно. Однажды я видела, как дядя Боря писал крайне важную статью о выставке какого-то крутого немецкого скульптора, привезшего свои экспозиции в галерею «Старт-арт». И если все критики так же пишут свои опусы, как тогда это делал дядя Боря, то читать их вообще не следует. Никогда и не под каким предлогом. В тот день дядя Боря страдал от жуткого похмелья, которое появилось вследствие чересчур бурного празднования открытия выставки в «Старт-арт». Он с большим трудом, не без помощи Томаса, проснулся в комнате временно отсутствующего Алексея и с его же помощью прошествовал на кухню, где, морщась от головной боли и дикого, по его словам, сушняка, пил минералку и кофе, двумя дрожащими указательными пальцами набирая на ноутбуке текст критической статьи. Эту статью с нетерпением ожидал всероссийский авторитетный известный журнал, посвященный искусству. И ожидал прямо сегодня. А дело двигалось крайне медленно, осложняясь тем, что дядя Боря почти не помнил работ немца. Ярче всего в его голове запечатлелась вечеринка, устроенная в честь скульптора, а потому ничего внятного написать он не мог. Томас что-то подсказывал другу, то и дело подливая новую порцию крепкого несладкого кофе, а после внезапно вспомнил, что сам виновник торжества и статьи, то есть немецкий скульптор, спит в соседней комнате, и побежал его будить. Немец проснулся не без труда, ибо его организм не привык к таким обильным алкогольным возлияниям, однако через полчаса уже тоже сидел в нашей кухне, щурясь от яркого солнечного света и на ломаном русском что-то нервно объясняя дяде Боре и Томасу. В результате к вечеру они втроем напечатали невероятнейшую ерунду, выданную всем честным людям за заумную критическую статью, которую журнал напечатал уже на следующее утро. Дядя Боря стал считаться еще более авторитетным критиком, Томас вволю наржался, а немецкий скульптор выучил с десяток русских нецензурных выражений, после чего они втроем покинули нашу квартиру и отбыли на новое торжественное мероприятие, оставив меня, Нельку и Эдгара, наконец, втроем в благословенной тишине. – Вы знакомы с господином Островным? – с интересом спросил меня отец Кея. Я кивнула. Еще бы! Наверное, из-за дяди Бори в нашем доме никогда не будет больше нормального звонка. – Это лучший друг То… моего папы, – пришлось пояснить мне. – Я его с детства знаю. – Как интересно. Творческая семья – это в моем понимании что-то необыкновенное, – улыбнулся Тропинин-старший, явно идеализируя. Я не стала разубеждать его, лишь улыбнулась в ответ, заправив за ухо волосы. А Олег Иванович продолжал неспешно: – Так вот, дело было под Рождество. Кажется, дня за два. Алла улетела на юг, оставив Антона и Кирилла мне, и я взял их с собой в «Старт-арт». Парням, наверное, было лет по четырнадцать. Или больше? – задумался он. – Неважно. Им сразу там обоим не понравилось. Думаю, это и понятно: искусство и пацаны – дело малосовместимое. Я кивнула. Еще бы! Эдгара-то и сейчас в такие места не заманишь, хотя ему уже далеко не четырнадцать и не пятнадцать лет! – Они сначала таскались за мной с одинаково недовольными рожами, а после остановились около рождественской елки, установленной в самом центре большого зала галереи, – пустился в воспоминания, судя по всему, достаточно приятные, Тропинин. – В обыденном понимании это была очень странная елка. Ветви красные. И ствол тоже. Уж не знаю, как наши художники добились подобного эффекта, но выглядела эта трехметровая красавица впечатляюще. И украшена она была не обычными новогодними игрушками, а игрушками из папье-маше ужасающе-анатомического содержания. Естественно, все это было метафорично, да вот только даже я не совсем разгадал суть этих метафор, – усмехнулся Олег Иванович. – Мои парни вообще ничего не поняли, зато елочкой заинтересовались и около нее застряли. Еще бы там не застрять! Мне, кажется, вспомнилась эта самая зловещая красная елочка – я видела ее однажды на зимних каникулах, когда только-только вступила в славный период подросткового возраста. «Новогодний привет из хоррора» – так насмешливо-презрительно называл ее Алексей, выводя Томаса из хрупкого душевного равновесия, когда тот мастерил для нее дома украшения в виде чьих-то скрючившихся полусгнивших обрубленных конечностей с торчащими нитками вен, которые были перемешаны с обыкновенным разноцветным дождиком. Отец Кея был прав – каждая из подобных игрушек имела глубокий метафорический смысл, который сводился к тому, что мы, люди, ежегодно празднуем приближение к своей кончине, оседлав, по словам Томаса, некую необратимость – «стрелу времени», предвестник которой сам хаос. – А верхушку ели вместо звезды украшала голова ухмыляющегося черного Арлекина? – спросила я Олега Ивановича, вспомнив и эту жутковатого вида голову, стоявшую у нас на столе в кухне – над ней пару дней усердно работал Томас и его несколько сумасбродных коллег. Наша кухня казалась им наиболее подходящим для этого местом. – Да, кажется, так. Вы тоже видели это чудо, Катя? – удивился Олег Иванович. – Да… – И что я спрашиваю? Ваш отец ведь художник. Понравилось? – Скорее, впечатлило, – осторожно отвечала я. – Вот и Кирилла с Антоном впечатлило. Правда, – засмеялся вдруг мужчина, – они умудрились слегка опозорить меня там. – Как? – удивилась я. Кейчик, по ходу, с подросткового возраста повышенной злобностью отличается! Но мне даже нравится это его качество. Говорят, что если любишь человека, то принимаешь его со всеми недостатками и достоинствами. Кажется, я начинаю это не только осознавать, но и воплощать в жизнь. – Едва не подрались, – отвечал с мягкой улыбкой воспоминаний Олег Иванович. – Какие паршивцы, представляете, Катя? Прямо в галерее, при интеллигентных людях. Пришлось срочно забирать обоих и везти домой. Было весьма неловко. – Из-за чего они подрались? Из-за картин? – хихикнула я. Мне так и представлялись два одинаковых озлобленных Кейтона в четырнадцатилетнем важном возрасте, стоявших друг напротив друга с зажатыми кулаками. – Нет, не из-за картин. Из-за девчонки. Они ведь постоянно ссорились из-за девчонок, – усмехнулся Олег Иванович. – Встретили там кого-то и не поделили. – А-а-а, вот как, – кивнула я медленно. Интересно, из-за каких еще девчонок? Антон ведь чуть ли не с детства любил Алину Лескову. Из-за нее? Эта мысль мне сильно не понравилась, и я попыталась выкинуть ее из головы. Но вместо этого перед глазами вдруг всплыл один малозначительный случай, произошедший со мной как раз на этой самой красной елке в один из предрождественских снежных дней, когда я вынуждена была торчать в галерее дяди Бори вместе с мелкой Нелли. * * * До Рождества оставалось два дня. Томас, как всегда позитивно настроенный, привел нас с собой в галерею, дабы мы полюбовались на настоящее искусство. А сам испарился в неизвестном направлении, легкомысленно оставив нас в самом большом зале, пообещав, что через час отвезет домой, и наказал впитывать дух творчества. Он, честно говоря, не впитывался. Побродив по галерее, я и Нелли остановились около странной елки. Я держала энергичную и непослушную сестру за руку, чтобы она никуда не сбежала, одновременно переписываясь по мобильнику с Нинкой, в которую влюбился очередной дурачок. Нелли задрала голову вверх, с восторгом из-под длинной челки глядя на мерзкую голову Арлекина, к которой уже привыкла, пока та жила на нашем кухонном столе. – Катя, Катя, – постоянно дергала меня за рукав сестренка. – Катя! – Что тебе? – оторвалась я от экрана своего первого мобильного телефона, которые в те времена были тяжелыми, малофункциональными, с небольшим количеством памяти и не со слишком хорошими экранами. – Это твой муж, – ткнула пальцем вверх Нелька. – Где? – На елке! – Вот мелкая дура, – обозлилась я на сестру, поняв, что она имеет в виду голову Арлекина. Такая перспективка меня никак не радовала. А кому охота иметь в мужьях клоуна, да еще и злобного?! – Сама такая, – обиделась девочка и с еще большим удовольствием принялась ныть на тему: «Хочу домой прямо сейчас и немедленно». Ее жалобы и сетования прервал лишь шум, доносящийся откуда-то с противоположного конца зала. Но что там случилось, я понятия не имела – огромная елка закрывала весь обзор, да и не слишком интересно мне было, если честно. Меня занимало другое, например, неожиданно пришедшее сообщение от одноклассника Максима. Он всего лишь спрашивал насчет домашнего задания по физике, но я перечитала его послание пару раз, а после глупо разулыбалась – так приятно стало на сердце. Я медленно печатала ответ, то и дело сбиваясь и путая буквы, а Нелли все что-то пищала по поводу моего будущего муженька, до тех пор, пока мимо нас не прошли две дамы. Голоса у них были громкими, а потому не услышать их разговор было невозможно. – Кошмар, – манерно говорила та, чью голову с пожухло-рыжими кудрями венчала темно-фиолетовая шляпа, украшенная лисьим хвостом. – Пришли в обитель искусства, а устроили позорную потасовку. Она с удовольствием повторяла это слово, жестикулируя худыми жилистыми руками с яркими лиловыми ногтями. – Не совсем так, дорогая, – возразила ее спутница, на вид женщина более-менее адекватная. По крайней мере, странной шляпы и лиловых когтей у нее не наблюдалось. – Подростки просто едва не устроили драку, это ведь обычное дело. К тому же мальчишек вовремя разняли. В их возрасте это нормально. – Нет, это не нормально! На улице пусть дерутся, а не в галерее. И как таких можно приводить в подобные утонченные места? О чем родители думают? И ведь братья. Это как нужно детей воспитать, чтобы они дрались между собой? – негодовала обладательница лисьего хвоста на голове. – Смотри, Лариса, а вот и девушка, которая с ними была. Это ведь из-за нее они драку чуть не устроили! Ты посмотри только, какой взгляд! Как у волчицы. Будущая профурсетка, – тотчас окрестили кого-то нелестным словом. Я машинально проследила за взглядами женщин и тут же узрела предмет их осуждения: высокую длинноногую девчонку в черных узких джинсах на несколько лет старше меня. Она, скрестив руки на груди, остановилась неподалеку от меня и временно притихшей Нелли, которая задумчиво таращилась на страшноватые елочные украшения. – Нет, ты погляди, как она только смотрит на нас! Девушка действительно без особого страха глядела на женщин из-под ровно стриженной густой черной челки, достигающей линии тонких бровей. Чуть подумав, она лениво подняла руку и показала им весьма неприличный жест. – Нахалка! Ужас! – вспыхнула женщина. – Пойдем же, Лариса. Подальше от бесстыжей! – Девица и впрямь неприятная, – вынуждена была признать ее более спокойная спутница, и женщины поспешно удалились в соседний зал галереи. Черноволосая зло, но довольно улыбнулась. Лица ее я, конечно, не помнила, и в моей памяти остались лишь ее черные волосы: гладкие, тяжелые, блестящие, с идеально уложенной челкой, обрамляющие слегка заостренный овал лица и едва касающиеся плеч. А еще я хорошо запомнила в тот вечер кисти ее рук. Изящные, с тонкими запястьями, закованными в тяжелые браслеты, с длинными пальцами и ярким стильным маникюром. Коротко стриженные ухоженные ногти, покрытые темно-бордовым лаком, понравились даже Нельке, потому что она уставилась на них с немым восхищением, а после долго и нудно просила купить ей такой же лак. Черноволосая явно слышала разговор женщин и глядела в их удаляющиеся спины так, словно мечтала сжечь дотла, а после добавить их пепел в фарш, приготовленный для котлет в детском саду. Уловив вдруг мой взгляд, она подошла ко мне, встала напротив и сказала, как будто бы мы были сто лет знакомы: – Подруга, ты была в ситуации выбора? – Что? – не поняла я и даже невольно подалась назад. – Ясно. Не была, – констатировала брюнетка. Ничего волчьего в ее глазах я так и не увидела. Они показались мне грустными, встревоженными и злыми одновременно. – У тебя что-то случилось? – спросила я скорее из вежливости. Меня одарили задумчивым взглядом слегка покрасневших глаз. – Ага. У меня случилось несчастье жить, – между тем сообщила каким-то пренебрежительным спокойным тоном девчонка. – И, черт возьми, выбирать. И как я должна это делать? – А что конкретно произошло? Тебе нужна помощь? – робко предложила я. Нелли просто молча смотрела на девицу и крутила кончики волос, заплетенных в две косички. – Из-за тебя парни дрались? – вопросом на вопрос ответила она. Я помотала головой. В мечтах, конечно, дрались, а вот в реальной жизни как-то мне такого счастья пока что еще не довелось испытать, и вряд ли когда-нибудь я его испытаю. Вот Нина – это другое дело. Драться из-за нее – дело почти что святое. – А это из-за тебя там была драка? – спросила я удивленно, машинально повернув голову в ту сторону, откуда пару минут назад слышался шум и громкие голоса. – Ага, – ее губы изогнулись в сухом смешке, как будто бы скопированном с чьего-то взрослого, вечно недовольного всем и вся лица. – Как я должна делать выбор между ними? Я промолчала, не понимая, что от меня хотят, а непосредственная Нелли, с любопытством глядя на странную девушку снизу вверх, сказала: